Архий. В остальном царь, ты, может быть, имел бы успех. Но, что касается последнего, — слова твои были бы тщетны: до такой степени безудержно Демосфен был предан афинянам.

Антипатр. Да, был, Архий! Что уж об этом говорить… Но как же Демосфен скончался?

43. Архий. Я думаю, царь, ты проникнешься к нему еще большим удивлением. И мы, присутствовавшие при смерти Демосфена, поражаемся и доверяем себе не больше, чем тогда, когда смерть совершалась перед нашими глазами. По-видимому, Демосфен давно уже принял решение именно так провести свои последние дни: это явствует из того, что все было заранее подготовлено. Мы застали Демосфена сидящим в храме и предшествовавшие кончине дни потратили на тщетные уговоры.

Антипатр. Какие же речи вы к нему держали?

Архий. Я с силой развернул перед Демосфеном твое дружеское с ним обхождение, суля от тебя всякие милости. Впрочем, я сам не слишком верил в них: я ведь не знал правды и думал, что ты гнев держишь на этого человека, но считал, конечно, свои доводы полезными для убеждения Демосфена.

Антипатр. А как он принимал ваши слова? Ничего не скрывай от меня. Мне хотелось бы сейчас знать все, как будто я сам присутствовал там и слышал собственными ушами. Итак, ничего не упусти: немалой ведь важности дело — узнать, как держал себя великий человек перед самым концом своей жизни. Проявил он слабость и упадок или сохранил вполне непреклонность высокой души своей?

44. Архий. Ну, этот нисколько не поддался! Какое там! Весело рассмеявшись и подшучивая надо мной за мою прежнюю жизнь, он сказал, что я играю неубедительно, передавая твои обманные обещания.

Антипатр. Значит, недоверие к сообщенному тобой заставило его испустить дух?

Архий. О, нет! Только выслушай до конца и увидишь, что не тебе, собственно, он не верил. Но, — поскольку ты велишь, царь, говорить без утайки, — вот что сказал он: "Для македонян нет нерушимых клятв, и нисколько не будет неожиданностью, если они захватят Демосфена тем же способом, что Амфиполь, Олинф или Ороп". Много он говорил в этом смысле, и я велел скорописцам при нашей беседе присутствовать, чтобы сохранить для тебя слова Демосфена. Он говорил: "Конечно, Архий, уже из опасения пыток и смерти я не хотел являться на глаза Антипатру; но допустим даже, что вы говорите правду, — тогда еще того больше надлежит мне остерегаться, как бы, получив в подарок от Антипатра самую жизнь; я не оказалася вынужденным покинуть тот строй, в который стал добровольно, — защитников Эллады, — и перейти на македонскую сторону.

45. Прекрасно было бы, Архий, быть обязанным своей жизнью самому Пирею и той триере, которую я подарил государству, стенам и рвам, на мой счет сооруженным, филе Пандиониде, для которой я добровольно оплатил хор, Солону, Дракону, тому ораторскому месту, с которого звучало мое откровенное слово, народу свободному, его военным постановлениям, моим законам о судостроении, доблести и славе предков, благорасположению сограждан, не раз меня увенчивавших, и мощи Эллады, на страже которой я стоял до сего времени. И пусть из сострадания получил бы я жизнь: это было бы, правда, унижением, но все же можно было бы снести милость от людей, чьих родственников я выкупил из плена, от отцов, чьих дочерей помог выдать замуж, от друзей, за которых уплатил денежные взносы.

46. И если меня не защищают власть над островами и море, — тогда его, вот этого Посейдона, я молю о спасении, прибегая к его жертвеннику, к его священным законам! Но если и Посейдон не сможет охранить неприкосновенность своего храма и не сочтет позором предать Демосфена Архий, тогда я предпочту умереть, но не стану льстить Антипатру, как не льщу богу. Я имел возможность найти в македонянах друзей более верных, чем в афинянях, и ныне разделял бы с вами ваше благополучие, если бы захотел стать рядом с Каллимедонтом, Пифеем и Демадом; и сейчас еще не поздно было бы перестроить свою участь, если бы не было мне стыдно перед дочерьми Эрехтея и Кодром. И, конечно, я не перекинусь вместе с богами на сторону неприятеля только потому, что они изменили афинянам ибо прекрасное убежище — смерть, делающая человека неуязвимым для всякого позора. Так и теперь, Архий, насколько это в моих силах, я не покрою Афин стыдом, добровольно согласившись на рабство, и не отброшу от себя прекраснейшее одеяние смерти — свободу.

47. Уместно было бы тебе, — продолжал Демосфен, — припомнить сейчас высокие слова трагического поэта:

Это сказано о девушке! Так неужели Демосфен предпочтет благородной смерти безобразную жизнь, забыв учение Ксенократа и Платона о бессмертии?" Говорил он еще кое-что, с большою горечью, против тех, кто высокомерно противится своей участи. Но к чему теперь обо всем этом вспоминать? В конце концов, когда я испробовал и просьбы, и угрозы, мешая ласковые речи с суровыми, Демосфен сказал: "Я послушался бы твоих слов, будь я Архием, но поскольку я — Демосфен, прости меня, посол злополучный: я не рожден для таких дурных поступков".

48. И вот тогда, только тогда, я задумал силой оторвать его от алтаря. Заметив это, он обратил взоры к изображению бога и, не скрывая насмешки, сказал: "Как видно, Архий считает силой и спасительным прибежищем для духа человеческого только оружие, корабли, стены крепостные и стены воинские, а мое снаряжение презирает. И однако оно с честью выдерживает натиск и иллирийцев, и трибаллов, и македонян, являясь для меня более надежным оплотом, чем были когда-то для нас деревянные стены, о несокрушимости которых возвестил нам оракул бога. Уверенный в моей силе, я безбоязненно исполнял долг гражданина, без боязни проявлял непочтительность к македонянам, и не было мне никакого дела ни до Евктемона, ни до Аристогитона, ни до Пифея с Каллимедонтом, ни до самого Филиппа — в те времена; нет мне дела и ныне до Архия".

49. Сказавши это, он обратился ко мне и сказал: "Не прикасайся ко мне! Я сделаю все со своей стороны, чтобы храм не подвергся осквернению, и, поклонившись богу, добровольно последую за вами". Я надеялся, что так это и будет, и когда Демосфен поднес руку ко рту, я думал, что он просто молится.

Антипатр. А в действительности что же оказалось?

Архий. Позднее одна из рабынь под пыткой созналась, что Демосфен давно уже хранил при себе яд, чтобы, разрешив свою душу от тела, получить свободу. Едва переступив порог храма, он обратился ко мне и сказал: "Возьми ж его и доставь Антипатру. Демосфена ты не приведешь к нему. Клянусь теми…" Мне показалось, он собирался добавить: "павшими при Марафоне", но сказал лишь "прощай!" — и душа его улетела.

50. Вот с чем я вернулся к тебе, царь, из похода против Демосфена!

Антипатр. И это было сделано по-демосфеновски, Архий! Непреклонный, блаженный дух! Какая твердость волн, какая достойная гражданина предусмотрительность — всегда иметь под рукой залог своей свободы! Итак, сам он ушел от нас, чтобы жить на островах блаженных жизнью героев, как говорят люди, или — как полагают иные — вступил на те пути, которыми души уходят на небо, чтобы стать божественным спутником Зевса, хранителя свободы. Тело же его мы отошлем в Афины, как дар земли, дар еще более драгоценный, чем тела павших при Марафоне!