11. Мы решили причалить в Книде, чтобы осмотреть святилище Афродиты; славилось оно изображением богини — творение искусного резца Праксителя, возбуждающее любовь. Мы спокойно подошли к берегу: сама богиня, думается мне, вела наш корабль, послав на море сияющую ясность. Пока остальные мои спутники хлопотали, как водится, над пополнением наших запасов, я, взяв под руки чету моих любвеобильных приятелей, обошел с ними вокруг всего Книда, немало потешившись вольным видом книдских глиняных фигурок, достойных города Афродиты. Посетив сначала колоннаду Сострата и другие достопримечательности, вид которых мог усладить наш вздор, мы направились к храму Афродиты; двое, я и Харикл, горячо стремясь увидеть богиню, а Калликратид — неохотно, поскольку предстоял женский образ. Я уверен, Калликратид с наслаждением променял бы тогда книдскую Афродиту на Эрота из Феспий.

12. Едва мы подошли к священной ограде, как навстречу нам повеяли влюбленные ветерки. Ибо двор святилища не был обращен в бесплодный каменный настил из гладких плит, но, как подобает жилищу Афродиты, земля хранила здесь рождающую силу, и ограда была полна плодовых, разводимых человеком, деревьев, возносивших к небу зеленеющие верхушки и составлявших в вышине раскидистую сень. Особенно пышно зеленела щедротами самой владычицы взращенная и отягченная плодами мирта, да и остальные деревья все обладали своей долей красоты. И даже те, чьи стволы на старости лет уже поседели от времени, не засыхали, но стояли цветущими и молодыми, пуская новые побеги в напряжении жизненных соков. Вперемешку с этими деревьями росли и другие: те, что не рождают сами плодов, но красота их заменяет им плоды, — кипарисы и платаны поднимали вершины к светлому небу; была здесь среди них и Дафна-лавр, перебежчица к Афродите, давняя беглянка. Плющ влюбленно обвивал каждое дерево и устремлялся ввысь. Тяжелые виноградные гроздья в изобилии свисали с пышных лоз: любезнее нам Афродита с Дионисом в союзе, и сладостно смешение их, если ж расторгнуть эту чету, меньше утехи будет в каждом из них. Под густой тенистой сенью находились веселые шатры для всех, кто захочет отпраздновать праздник. Люди из высшего общества редко посещают эту рощу, но простой люд толпами стекается сюда, чтобы по-настоящему почтить Афродиту.

13. Вдоволь насладившись пышной растительностью, мы вошли внутрь храма. Богиня — прекраснейшее изваяние из паросского камня занимает середину помещения. Удивительное изображение: неуловимо улыбаясь, едва полуоткрыв уста. Вся красота богини ничем не скрыта, никакие одежды не облекают тела: богиня стоит обнаженной и только одной рукой незаметно прикрывает свой пол. И столь велика была творческая мощь искусства, что неподатливый и жесткий по своей природе мрамор послушно следует всем изгибам членов тела… При этом зрелище Харикл, словно охваченный каким-то безумием, воскликнул вне себя: "Наиблаженнейший из всех богов Арес, попавший из-за нее в оковы!" — С этими словами Харикл подбежал к изваянию и, насколько мог, вытянув шею, прильнул жадными губами к мрамору и поцеловал его. Калликратид стоял молча и дивился про себя.

Храм имеет два входа, с той и другой стороны, чтобы желающие могли и со спины разглядеть богиню, ничего не упустив и всему воздав подобающее восхищение. Войдя во вторую дверь, посетитель может весьма удобно с полным вниманием изучить красоту изваяния и с другой стороны.

14. Мы решили осмотреть все изображение и обошли вокруг ограды, к другому входу. Едва привратница, которой вверено хранение ключей, открыла нам дверь, внезапно оцепенение охватило нас перед явившейся красотой. Афинянин, незадолго перед этим взиравший совершенно спокойно, теперь, увидев у богини то, чем он привык восхищаться у юношей, тотчас с бульшим безумием, чем до него Харикл, воскликнул: "Геракл! Что за спина! Сколько благородства во всех размерах! Как полны изгибы бедер — они полную пригоршню руки заполнить могут! Как соразмерно очерченный зад изгибает свою плоть, ни облегая чересчур тесно кости, ни подымая свою полноту до чрезмерной толщины! Кто сможет выразить, как приятна улыбка изваянных с обеих сторон лядвей! Как безукоризненно стройна линия от бедра и протянутой прямо голени до самой ступни! Да! Вот таков Ганимед, в небесных чертогах наливающий Зевсу сладостный нектар. От Гебы, вздумай она мне прислуживать, я бы не принял напитка!"

А Харикл, пока Калликратид испускал эти вдохновенные возгласы, совсем окаменел от чрезмерного восторга, и взгляд его сделался томным, а глаза подернулись влагой от нахлынувшей страсти.

15. Когда мы насытились зрелищем и наше изумление несколько улеглось, мы заметили на одном из бедер пятно, будто грязь на одежде. Его безобразие выступало еще отчетливей на сверкающей белизне мрамора. И вот сначала у меня возникла вполне правдоподобная догадка: то, что мы увидели, я счел естественным пороком самого мрамора, ибо и камни подвержены недугам. Нередко случай становится поперек дороги произведениям искусства, которые иначе могли бы достигнуть совершенной красоты. Итак, я решил, что тело загрязнено темным пятном естественного происхождения, и еще раз подивился Праксителю, который скрыл отмеченный недостаток камня, поместив его там, где изъян менее всего бросался бы в глаза. Но стоявшая подле нас храмовая прислужница рассказала нам странную историю невероятного содержания. Она рассказала, что один молодой человек небезызвестной семьи — совершенное им деяние умолчало об имени юноши — часто посещал святилище и, обуянный какой-то злой силой, влюбился в богиню. Все дни юноша проводил в храме и сначала казался просто благоговейным поклонником. Встав на заре, задолго предваряя солнечный восход, он шел в святилище и только после заката нехотя направлялся домой. Целый день юноша сидел перед богиней и непрерывно направлял на нее в упор взгляды своих глаз. Юноша тихонько что-то шептал про себя и украдкой посылал богине нежные укоризны.

16. По временам, стремясь хоть ненадолго убежать от сторожившей его страсти, он, помолившись, подходил к столу, отсчитывал четыре бабки ливийской лани и вверял падению их свои надежды. Бросив кости, он смотрел, что они скажут, а потом, особенно когда счастливым случаем выпадала ему сама богиня и все кости ложились по-разному, он простирался ниц перед изваянием, уверенный, что скоро достигнет желанного. Но если, как это обычно бывает, удар был плох и кости рассыпались по столу, предвещая недоброе, юноша посылал проклятия всему Книду, печально потуплял взоры, словно с ним случилась непереносимая беда, а спустя немного опять хватался за кости и новым ударом думал помочь предыдущему промаху. Все больше и больше возбуждаемый страстью, юноша исчертил все стены, и нежная кора каждого дерева возвещала о прекрасной Афродите, Пракситель почитался наравне с Зевсом, и все хранившиеся дома сокровища, достойные богини, были посвящены ей в дар. Наконец неистовая напряженность желаний превзошла всякие границы — юноша обезумел, и тогда отчаянная дерзость обнаружила себя сводней этой страсти. Солнце уже клонилось к закату, когда юноша незаметно для присутствующих тихонько проскользнул за дверь и, притаившись в глубине помещения, стоял не двигаясь, почти не дыша. Храмовые служительницы, как обычно, удалились, затворив за собой тяжелую дверь храма, и наш новый Анхиз остался в святилище, запертый снаружи. "Но к чему вся эта болтовня, — закончила рассказчица, — зачем стараться описать во всех подробностях дерзость этой неизобразимой словами ночи? Наутро мы обнаружили следы любовных объятий, и замеченное вами пятно осталось на мраморе, на теле богини, изобличая совершенное насилие. А сам юноша? Народная молва гласит, что он или в пропасть бросился, или — в морские волны… Словом, юноша исчез бесследно".

17. Прислужница еще не закончила своего рассказа, как Харикл, перебивая ее, воскликнул: "Вы видите: женское начало, даже если оно в мраморе, возбуждает любовь! А что, если бы кто-нибудь увидел живой такую красоту? Разве не отдал бы он даже скипетр Зевса за одну лишь ночь?"