31. Я, признаться, думал, что спор у нас идет лишь ради забавы и не заходит глубже. Но, поскольку мой противник вздумал пофилософствовать о женщинах, я с радостью хватаюсь за этот случай, чтоб пуститься в путь: знайте, что только эрос, внушенный мужчиной, объединяет в себе и добродетель, и наслаждение. Я хотел бы, если б это было возможным, чтобы здесь над нами поднимал свою верхушку платан, внимавший некогда речам Сократа, — дерево счастливей Ликея и Академии, под которым возлежал, отдыхая, Федр, как с величайшим изяществом повествует божественный Платон. Это дерево, как некогда додонский дуб, священным голосом, слетевшим с его ветвей, благословило бы нашу любовь, храня воспоминание о прекрасном Федре. Но это — неосуществимо,

Мы — на чужбине, спор застал нас вдали от отчизны, на Книде, — и это дает перевес Хариклу; но все же я не буду предателем истины и не уступлю трусливо.

32. Только ты, небожитель, не замедли: предстань нам благосклонным заступником дружбы, ты, вершитель великих тайн, божественный Эрос! Предстань не коварным мальчишкой, каким, забавляясь, рисует тебя рука художника, но таким, каким тебя произвела изначальность, принявшая в себя первые семена жизни, — с самого рожденья совершенным. Это ты из безвидной и безобразной бесформенности всему придал вид. Весь мир словно в какой-то общей гробнице покоился; но ты разбил ее; ты загнал облегавший мир хаос в самые дальние глуби преисподней, где, поистине,

А сияющему свету ты настежь распахнул темницу ночного мрака и стал творцом всего, что лишено дыханья, и всего, что дышит. Влив в людей замечательное единомыслие, ты связал их высокими узами страстной дружбы, чтобы она воспитывала в еще непорочной и нежной душе мужающего подростка благое стремленье к совершенству.

33. Брак представляет средство обеспечения необходимой преемственности рода человеческого. Но только любовь философа к юноше вызывается высоким величием души. А все, что от избытка порождает искусство, облекая красотою формы, имеет цену большую, чем то, что служит насущной потребности, и прекрасное всегда выше необходимого. И вот, пока человек пребывал в невежестве и не имел приятного досуга, чтоб с каждым днем становиться искушенней в лучшем, он был доволен узкими границами самого необходимого и, гонимый временем, не мог изобрести изящной жизни. Но, когда настоятельнейшие нужды были удовлетворены и умы потомков освободились от гнета необходимости, получили постоянный досуг и с ним возможность поразмыслить о предметах более высоких, — после этого мало-помалу стали вырастать различные науки. Об этом мы можем догадываться, наблюдая не дошедшие еще до своего совершенства искусства. Едва лишь появились на земле первые люди, как они стали искать средство утолить свой повседневный голод; находясь в плену у нужды сегодняшнего дня, когда недостаток не позволял выбрать лучшее, они питались простой травой, выкапывали из земли мягкие корешки, а чаще всего кормились плодами дуба. Со временем однако подобная пища была отвергнута и оставлена на долю животных, лишенных разума; настойчивый труд пахаря открыл посев пшеницы и ячменя, видя, как ежегодно они возобновляются. Безумец и тот не скажет, что дубовый желудь лучше, чем хлебный колос.

34. Дальше. Кто не знает, что в начале жизни человеческого рода люди, нуждаясь в прикрытии, одевались в косматые шкуры, содранные с животных? И разве не придумали люди укрываться от холода в пещерах гор, в старых корневищах или в дуплах сухих деревьев? После, подражая первым открытиям и непрестанно их совершенствуя, люди начали для себя ткать тонкие шерстяные одежды, стали строить дома, и незаметно, беря уроки мастерства у времени-учителя, люди испестрили простые ткани красивыми узорами, вместо бедных хижин искусно воздвигли каменные хоромы, высокие и пышные, а стен бесформенную наготу покрыли цветистой, красками переливающейся росписью. Впрочем, все науки и искусства развивались в безмолвии, мраком глубокого забвения покрыт длинный путь, пройденный ими шаг за шагом, незримо, как надолго закатившееся солнце, пока, наконец, не взошли они в своей ныне им присущей лучезарности. Каждый делал какое-нибудь открытие и передавал его тому, кто шел за ним. Эта преемственность, умножая полученное от предшественников тем, чему каждый сам научился, постепенно восполнила все недостатки.

35. Пусть же никто не требует, чтобы любовь мужчины к мужчине восходила в стародавние времена: тогда необходимо было общение с женщиной, чтобы без посева не погиб окончательно наш род. А всему многообразию знаний и этой жажде возвышенной любви к прекрасному было суждено выйти на свет лишь в нынешний век, не оставляющий без исследованья ничего, чтобы вместе с божественною философией расцвело юношелюбие. Берегись же, Харикл: не именуй презрительно негодным того, что не было известно раньше и лишь потом оказалось измышленным; хотя в записях времени сношенье с женщиною и старше, чем любовное влеченье к отроку, не унижай последнее: напротив, образ жизни древних давайте считать рожденным необходимостью, а то, что разум человека, получив досуг, недавно открыл сверх того, должно цениться выше.

36. Право, я едва удерживался от смеха, когда Харикл недавно восхвалял бессловесный скот и скифские пустыни; в чрезмерном усердии недоставало, чтобы Харикл раскаялся в том, что родился эллином. Слова Харикла звучали совсем обратно тому, что он хотел сказать. И, как будто он ничего не сказал противного тому, за что держался во время речи, Харикл, не понизив звука голоса, что было мочи, во все горло кричал: "Ни львы, ни медведи, ни кабаны не питают любви друг к другу, и одно лишь влеченье к самке властвует над ними!" Немудрено! Что справедливо выбрал разумный человек, то не встретить у существ бессмысленных и не могущих рассуждать. Когда бы Прометей иль кто-нибудь другой из богов вложил в каждого из них человеческий разум, они бы не бродили в пустыне, не паслись в горах и не употребляли друг друга в пищу, но с нами наравне воздвигли бы святилища и, поставив каждый средь своего жилища собственный очаг, сложили гражданство, управляясь общими законами. Сама природа осудила животных не получать ни одного из благ, доставляемых разумом и предназначенных ею для других, — так что не удивительно, если вместе с остальными они не знают и страсти, внушаемой мужчине мужчиной. Да, львы не любят львов, но ведь на то они и не философы; не влекутся и медведи к медведям, но ведь и прелесть дружбы им не известна. Тогда как мысль человека в союзе со знанием, изведав многое на опыте, остановила свой выбор на прекраснейшем, признав любовь к мужчине надежнейшей из всех видов любви.

37. Итак, Харикл, не собирай рассказов о распутной жизни гетер, не выступай спесиво с пустою речью против наших высоких чувств и Эроса небесного не смешивай с глупым мальчишкой. Подумай, — правда, поздно уже тебе, по возрасту, менять свои привычки, — подумай все же, хотя бы теперь, раз не надумал раньше, что двойственна любовь и двойствен Эрос: не одним единственным путем он навещает нас и не одним и тем же божественным наитием возбуждает наши души. О нет! Один Эрос, как я думаю, мыслит совсем по-ребячески, и никакой рассудок не в силах обуздать его стремленья. Этот Эрос наполняет души бессмысленных людей, и страсть к женщине особенно ему любезна. Он дружен с недолговечным и грубым чувством и безрассудно мчит к предмету желаний. Но есть другой Эрос: он в отцы годится Огигиеву веку, видом величав, являя взорам поистине божественное зрелище. Этот Эрос — ключарь страстей благоразумных, он наполняет мысли своих поклонников дыханьем кротким, и мы, получив в удел милость этого бога, веселимся, соединяя наслажденье с душевным совершенством. Да, прав трагический поэт, сказавший, что Эрос дышит дыханьем двойственным, и именем одним мы именуем чувства, друг с другом не схожие. Не так ли и Стыд есть бог двусмысленный, в одно и то же время и благодетельный, и пагубный: