В конце Мерримак-стрит гуляющих уже почти не было. Проехала какая-то карета, и, услышав детский смех, она с надеждой подняла голову. Но семья была незнакомой. Маленький мальчик и девочка чуть постарше, почти по пояс высунувшись из окна, с наслаждением вдыхали теплый воздух. Она посторонилась, но, увы, слишком поздно, чтоб уберечь юбку от комьев грязи, летевших из-под колес. Как жалко, что улица, ведущая от моста за город, покрыта таким глубоким подтаявшим снегом! Эммелина уже дошла до Потакет-стрит. Вот бы Магвайры проехали сейчас мимо, и миссис Магвайр пригласила ее на обед! А потом она вывела бы детей на прогулку! Одолевало искушение не повернуть вправо, к мосту, а пойти через Школьную улицу. Но она удержалась. Нельзя было допустить, чтоб ее вдруг увидели этакой жалкой девочкой-сироткой, словно молящей о тепле и приюте.

Уже виден был водопад. Никогда прежде он не казался таким живописным. Куски льда крошились под солнцем и рушились в белую пену воды. То там, то здесь в низвергающихся потоках мелькали громадные ветви деревьев с сухими осенними листьями, кое-где уцелевшими на сучках. Скользнув вниз вместе с пенным потоком, они плыли затем по течению в сторону фабрик.

Взойдя на мост, она облокотилась на перила; давая отдых усталым ногам, стояла поочередно то на одной, то на другой, глядела на проносимые рекой древесные обломки, падающие вниз со всей массой воды. Запрещая себе смотреть в сторону Магвайров, она снова и снова твердила, что хочет лишь погулять за городом.

За мостом дорога петляла среди заснеженных выгонов. Распознать ее было нетрудно: снег, утрамбованный копытами и колесами, подтаял и был темнее, чем в поле. Кое-где вдоль дороги виднелись безлиственные вязы и клены, но, не считая их, вправо и влево тянулись гладкие пустоши, которые – стоит прийти весне – зазеленеют травой. Молочная ферма отца была бы не хуже прочих в Файетте, имей он такие богатые выгоны. Или он мог бы выровнять редкие скосы и распахать эту землю, засеять ее чем угодно.

Неторопливо спустившись с моста, она пошла по дороге. Слякоть пачкала подол юбки, но она больше беспокоилась о шали, такой плотной, что узлом было не завязать, а только и можно было, что перекинуть край за спину. В конце концов, так как было тепло, она решилась снять ее вовсе, сложить в несколько раз и повесить на плечо. Теперь она придерживала ее только одной рукой, другая при этом управлялась с юбкой.

Она продвигалась вперед куда медленнее, чем рассчитывала. На горизонте, вдалеке, виднелось что-то похожее на большую купу деревьев. Она наметила себе дойти туда, но уже через несколько минут засомневалась, а получится ли это. Башмаки и подол промокли насквозь, а деревья, казалось, ближе не стали. Она обернулась посмотреть, далеко ли отошла от моста, и увидела спускавшегося с него всадника. Посторонившись, чтобы он не забрызгал ее, она вдруг осознала, что это мистер Магвайр. Приближаясь, он постепенно замедлял ход и наконец остановился рядом с нею.

– И куда же у нас направляется мисс Эммелина? – Странным образом голос его звучал сразу и строго, и весело.

– За город!

– Именно это я и сказал себе, когда увидел вас из окошка: она думает, что отправляется за город.

– Вы сами мне говорили, что так я окажусь за городом.

– И разве обманул? – спросил он, рукояткой хлыста описывая круг и воздухе. И впрямь, ни с какой стороны не видно было ни дома. Впервые после приезда в Лоуэлл ее окружал такой пейзаж.

Она улыбнулась:

– Нет, вы, конечно, не обманули меня, но все-таки это совсем не Файетт.

– В чем же отличие? – спросил он.

– В Файетте лесистее, меньше полей.

– А, вот оно что, – сказал он. – Ну, в этих краях лес есть тоже, правда, он негустой и путь до него – порядочный. А здесь – луга, пастбища. И лет двадцать назад были одни только пастбища, всюду, там тоже, – добавил он, махнув на этот раз рукой в сторону города.

Она ничего не ответила. Солнце теперь стояло прямо над головой, слепило, мешая смотреть на мистера Магвайра, и все же ей не хотелось отводить взгляда.

– А ну-ка, взбирайся сюда, – сказал он неожиданно, – поедем, я покажу тебе лес!

Он наклонился, помогая ей вскарабкаться, и она, не колеблясь, отдала ему шаль; протянув руки, позволила втянуть себя наверх и секунду спустя оказалась сидящей перед ним – боком в седле. (Раньше ей никогда не случалось так ездить.) Обхватив ее с двух сторон, он взялся за поводья, велел ей держаться за луку, тронул лошадь, и они медленно двинулись по дороге.

– Я ведь тоже приехал из нехудого местечка, – сказал он внезапно.

Ей было неясно, нужно ли как-нибудь отвечать. Уже и раньше возникало ощущение, что он все время разговаривает сам с собой, а то, что говорит вслух, – всего лишь случайная часть этого непрерывного внутреннего разговора.

– В самом деле?

– Да-да, из портового города на южном побережье Ирландии. Есть такой город – Клонакилти. В графстве Корк. Нас, выходцев из тех мест, очень мало. Клонакилти, – повторил он с любовью; казалось, очень давно он не слышал, как звучит это слово. – Ты что-нибудь знаешь про Корк, Эммелина?

– Нет, – сказала она. Добавить, что она и об Ирландии-то ничего не знает, постеснялась. Немыслимо было признаться, что она представления не имела об этой стране, не слышала, кажется, никогда даже слова «ирландцы», пока не приехала в Лоуэлл, где все называли так миссис Басс и его.

– Ты даже представить себе не можешь, как там красиво, – продолжал он. – Ты никогда не бывала на берегу океана? Наверное, нет, ведь твой дом далеко от него. Так вот, поверь, что океан в Америке и вполовину не так красив, как в Ирландии.

И трава здесь не такая зеленая, и небо не такое синее. – Он рассмеялся. – Что же ты молчишь, не скажешь, что все это враки?

Но она приняла сказанное за чистую монету и даже успела уже опечалиться от того, сколько он потерял.

– Они здесь думают, что ты приехал из каких-нибудь трущоб и рад без памяти, что вырвался оттуда, – сказал он вдруг с ожесточением. – А для меня трущобы – это Лоуэлл. – Но, помолчав и успокоившись, добавил: – Да нет, конечно, я не прав. Манчестер – вот трущобы, каких не дай Бог увидеть! Англичане ничего сделать по-человечески не умеют. Американцы все могут, но стараются только лишь для себя. А когда речь заходит о нас, то словно бы забывают все, что умеют.

Мы. Они. Она снова задумалась, принадлежит ли к «ним» мистер Стоун и почему мистер Магвайр не считает себя американцем, хотя столько лет уже прожил в Америке и так давно сделался членом почитаемой лоуэллской семьи.

– Ваши домашние все еще в церкви? – спросила она, когда он замолчал.

– В церкви? – переспросил он рассеянно. – А!.. ты решила, раз воскресенье… Нет, они в Бостоне, а я здесь, потому что некому заменить меня в ткацкой.

– Но они поступили жестоко! – воскликнула она пылко, не успев даже подумать о неприемлемости своих слов. – Им надо было подождать, когда вы тоже сможете поехать!

– Что ж, наверное, я и хотел, чтобы ты так сказала. Иначе зачем и рассказывал! Но теперь слушай: ты не права. Слово «жестокость» совсем не подходит для миссис Магвайр. Она одна из великодушнейших женщин на этой земле. Прекрасная, удивительная женщина.

– Ой, ну конечно же, так, – сказала она, покраснев от смущения, – я вовсе и не имела в виду… Она была так добра ко мне… Я же только хотела сказать, что нужно было подождать, пока…

– Да-да, понимаю. Но дело в том, что мистеру Стоуну необходимо было поехать по делу как раз сейчас, а миссис Магвайр очень трудно безвыездно жить в Лоуэлле. Она много читает, и ей не хватает здесь книг. Она ведь очень умна, Эммелина, и Лоуэлл не в состоянии дать ей необходимой духовной пищи.

Все это звучало как часть бесконечного спора, который он вел сам с собой.

– Поверьте, у меня и в мыслях не было критиковать миссис Магвайр, – снова сказала Эммелина.

Он натянул поводья, и лошадь чуть не остановилась. Повернувшись, чтобы взглянуть на него, Эммелина вдруг оказалась вплотную с его лицом и покраснела пуще, чем прежде.