К сожалению, они шли слишком быстро. А хорошо бы заставить его так увлечься рассказом, чтобы он взял вдруг – и остановился.

– А где сейчас ваша семья? – спросила она, думая, как ему, наверное, одиноко среди чужих. Потом вспомнила о жене и о детях и захотела уточнить свой вопрос, но он ее понял.

– Моя мать – здесь, братья… – Он замолчал, решая, видимо, какой-то вопрос. – Моя мать убирает одну из ткацких в корпорации «Эпплтон», – сказал он внезапно. – Она не способна ни на какую иную работу, а сидеть дома и жить на мои деньги не хочет! Ей шестьдесят четыре года, и она дня не просидела без работы с тех пор, как я привез ее сюда в тридцать втором и устроил на фабрику. Господа Лоуэллы и господа Эпплтоны – для нее существа высшего порядка.

Ткацкую мыла и убирала низенькая старушка-ирландка. Работа и старость согнули ее, но не лишили приветливости. Похоже было, что она совсем не умеет говорить по-английски, но это ей и не требовалось. В холодную погоду она обычно надевала друг на друга несколько чепцов – сверху всегда был красный, – а потом, разогреваясь за работой, постепенно их снимала. Девушки, в общем, неплохо к ней относились, но, когда мистер Магвайр не слышал, подшучивали и над слепцами, и над беспрерывным бормотанием себе под нос по-гэльски. Теперь Эммелине было приятно осознать, что она никогда не участвовала в этом, ведь пожилая женщина в их ткацкой была скорее всего похожа на матушку мистера Магвайра.

– А ваши братья? Ведь сестер у вас нет?

– У меня восемь братьев. Нас было десять, но одного убили во время боев с янки.

– Боев?

– Бои… Перепалки… Нет, в то время были именно бои! Мы стали для них кровавым рубцом, когда не ушли, а остались, завели семьи, познали своих священников, расселились по своим жалким лачугам, да еще принялись строить новые! Больше всего им хотелось бы раз и навсегда покончить с нами. Но они в нас нуждались и поэтому воевали, вместо того чтобы изгнать. И в результате мой брат… а он был самый лучший из нас… самый младший…

Ей было странно, что он открыто признается в предпочтении одного брата всем другим. Но, вспомнив о Гарриет, она ничего не сказала.

Он начал что-то напевать, понятны были только отдельные слова:

– Ри-тут, ри-нутт, а эти фермеры-хитрюги отдали землю семейству Бутт – ри-тут, ри-нутт…

Начинался уже ряд домов, среди которых был пансион миссис Басс. Нигде – ни прохожего.

– А что с остальными братьями? – спросила она. Он равнодушно пожал плечами:

– Двое в Бостоне. Один уехал на Запад. Двое в Лоуэлле. Патрик, этот бездельник… Ведь не хотите же вы, чтобы… Послушайте, Эммелина, поздно. На улице ни души. Вам время уже быть в доме.

– А, все равно! – горячо сказала она.

– А вот этого чтоб я больше не слышал! – сказал он, обнимая ее за плечи. – Вы должны правильно себя вести, справляться с работой на фабрике, посылать домой деньги и делать все это, пока… – Он убрал руку. – Дальше пойдете сами. Я хочу, чтобы вы хорошенько выспались и смогли утром замечательно работать. Я собираюсь перевести вас на полное жалованье. Не почему-то, а потому что вы этого безусловно заслуживаете. Хватит ходить в ученицах. Когда вы в хорошей форме, справляетесь так, как те девушки, что работают здесь целый год. В этом месяце будете получать один доллар в неделю, а потом перейдете на сдельщину и заработаете еще больше.

– Спасибо вам, мистер Магвайр, – воскликнула Эммелина. – Я…

– Не надо благодарить. Я уверен, – вы полностью отработаете свое новое жалованье. Спокойной ночи, Эммелина!

И, резко повернувшись, он пошел прочь, забыв про куртку.

– Мистер Магвайр!

Он вернулся и странно застенчивым жестом взял ее из протянутой Эммелининой руки.

– Благодарю вас! – еще раз крикнула она вдогонку, но он уже не обернулся.

Эммелина глядела ему вслед, пока он не исчез, свернув за угол. Она вся словно преобразилась. Его энергия, ободряющие слова, прекрасный глубокий голос, который казался подобным потоку, несущемуся от солнца дня к таинственным темным глубинам и затем снова к солнечному свету, – все это вдохнуло в нее снова жизнь. Нельзя сказать, что, входя в пансион, она не боялась. Но поддержка, полученная от мистера Магвайра, давала некое чувство устойчивости. А эти фермеры-хитрюги отдали землю семейству Бутт – вертелась на языке строчка песенки, однако она заставила себя замолчать. Негоже распевать от счастья, вернувшись промокшей до нитки, да еще позже положенного часа.

В коридоре горела уже одна только лампа. В общей комнате было темно. Миссис Басс появилась на пороге спальни:

– Где же ты пропадала, детка? Ты опоздала!

– Простите меня, – ответила Эммелина, – я с прогулки. – Ее начинала колотить дрожь.

– Хильда сказала, что тебя тут обидели и ты убежала. Так было дело?

– Да, – глядя в пол, ответила Эммелина.

– Пойдем ко мне, и ты все расскажешь. С тебя просто льет. Посмотри на себя!

Эммелина вошла вместе с миссис Басс в ее комнату, разделась – как было сказано – подле горящего камина и завернулась в протянутое одеяло. Миссис Басс, набив тряпками мокрые башмаки, велела поставить возле огня – тогда к утру они высохнут. Эммелина снова и снова благодарила ее за заботу, в душе желая лишь одного: подняться к себе наверх, улечься в постель и, свернувшись калачиком под одеялом, вспоминать каждое слово, сказанное мистером Магвайром. Впервые она была рада, оттого что никто не спит рядом и кровать в ее полном распоряжении.

– Так кто же все-таки тебя обидел? – расспрашивала миссис Басс. – И что тебе наговорили?

– Я не могу сказать, – ответила Эммелина не потому, что не хотела выдавать Мейми, но потому, что думала: раз Хильда не назвала ее, значит, на то есть веские причины. Кроме того, и в самом любопытстве миссис Басс было что-то удерживающее от откровенности. Миссис Басс постоянно твердила, как она ненавидит сплетни, но Эммелине случалось заставать ее вечером в коридоре возле дверей общей комнаты. Она явно прислушивалась к голосам девушек и просто из себя выходила, стоило в это время кому-то к ней обратиться. Теперь, поняв, что ей не удастся ничего разузнать о Мейми, миссис Басс как бы ненароком завела речь о рождественском чае у Магвайров. Ну, разве Айвори не замечательная женщина? Эммелине, думается, таких и встречать-то почти не приходилось, и далее в том же роде. И только когда Эммелина ответила на все эти вопросы, миссис Басс разрешила ей наконец идти спать.

А Эммелина была уже совершенно без сил. Она хотела поблагодарить Хильду, но, проходя мимо ее кровати, увидела, что та, кажется, спит. Мейми и Дови шептались, но замолчали, едва лишь она вошла. Ей пришлось крепко сжать губы, чтобы не замурлыкать снова запомнившуюся строчку о хитрюгах-фермерах и семействе Керка Бутта.

Сон не шел к ней. Она пыталась сообразить, какой псалом прочесть на ночь, но рассказы мистера Магвайра вытеснили из памяти все, кроме самой знакомой молитвы:

Но пажити, представившиеся ей, когда она уже погружалась в дрему, были те пастбища возле Лоуэлла, на которых она никогда не бывала, но о которых была наслышана. А воды виделись вовсе не тихие, а бурные и пенистые. Низвергаясь вниз водопадами, они стремились в одном направлении и вращали, неутомимо и неизбежно, установленные в подвалах лоуэллских фабрик водяные колеса.

Наутро, в ткацкой, она только и думала, как бы не выдать случайно, что виделась вчера вечером с мистером Магвайром. Сама она абсолютно не сомневалась, что встреча была случайной, но понимала: многие этому не поверят. Две-три девушки, бывшие вчера в общей комнате, сегодня как-то по-новому, тепло поздоровались с ней. Скорее всего им просто хотелось загладить грубую выходку Мейми, но Эммелине и этого было достаточно: она очень дорожила любым проявлением участия.