– Могу поспорить, врач тебе этого не говорил.

– Я и сама знаю. Спроси кого хочешь; при беременности главное – не слишком набирать вес.

– Ничего, – сказала я, подталкивая ее к кафе, – пусть это будет на моей совести.

Мы заказали кофе и пирожные, и она начала рассказывать о том, какая прекрасная женщина Берта Ландау и как много работает отец, а она тут, как школьница, днем сидит в кафе… В конце концов мне удалось перевести разговор на домашние дела. Она уверяла, что не берется ни за какую тяжелую работу, но лгала не слишком убедительно. Я взяла с нее слово, что она наймет какую-нибудь женщину, которая будет приходить раз в неделю и делать всю тяжелую работу по дому. Сказала, что сама буду за это платить; она забеспокоилась, по средствам ли это мне, но я ответила, что зарабатываю достаточно, а вот если она никого не найдет, мне придется приходить самой, а время для меня дороже денег. Она наконец согласилась, но я не слишком ей верила. Она была из тех женщин, что не могут спокойно видеть соринку на полу, – им надо обязательно наклониться и поднять ее; судя по всему, беременность мало ее изменила. Прощаясь, я заставила ее пообещать, что в ближайшие дни она позвонит мне и сообщит, наняла она кого-нибудь или нет.

Дома я попыталась заниматься, но не могла сосредоточиться и в конце концов пошла в кино с Ритой и посмотрела какой-то дурацкий фильм. На следующий день, в субботу, когда мы с Ритой завтракали вдвоем, она то и дело вспоминала какой-нибудь особенно глупый эпизод и от души смеялась, но к этому времени фильм совершенно выветрился у меня из головы и я плохо понимала, что ее так веселит. Я чуть было не стала расспрашивать ее о некоторых аспектах беременности – хотела наконец кое-что уяснить, но вовремя сообразила, как это может быть воспринято.

По дороге к Штаммам я решила посоветоваться с отцом Бориса. Разумеется, миссис Штамм дала бы более разумный и дельный совет, но мне все еще трудно было говорить с ней откровенно, к тому же в последнее время я редко заставала ее дома. Ее мужу, наоборот, все больше нравилось проводить время с Борисом и со мной; он часто оставался в комнате, пока мы занимались, и почти всегда присоединялся к нам во время прогулок. Я решила, что попрошу его уделить мне несколько минут после урока, но, как выяснилось, в этом даже не было необходимости – Бориса не оказалось дома. Уолтер Штамм сам открыл мне дверь и попросил пройти в библиотеку. Сел за стол и объяснил мне, что они с женой разъехались и скоро оформят развод. Жена с дочерью сняли другую квартиру – так захотела Хелен. Но он надеется, эти перемены не помешают мне продолжать занятия с Борисом, которые так необходимы мальчику.

– Безусловно, – ответила я. Какое мне до всего этого дело? Какое отношение ко мне имеет их развод?

– Борису сейчас придется нелегко, – сказал его отец. Я кивнула.

– Буду вам очень признателен, если вы сможете уделять ему больше времени.

– Конечно. Сделаю все, что в моих силах. – И подумала, не много ли на себя беру.

– Должен признаться, – немного смущенно, но с намерением договорить до конца, – если бы не вы, ему было бы гораздо труднее перенести эту историю.

– Я рада. Думаю, вы сами знаете, как я к нему отношусь.

Глава 6

Я не любила Уолтера – на этот счет я не обманывалась с самого начала; моя ошибка – довольно типичная для молодых девиц – заключалась в том, что я надеялась со временем полюбить его. После того как Хелен уехала, мы много времени проводили вместе, и мне это было приятно. Он изменился, повеселел и даже как будто помолодел. Предельно сдержанный прежде, теперь он словно раскрепостился, освободившись от давления Хелен. Охотно говорил со мной обо всем на свете. Меня это поразило – и доставило большое удовольствие, потому что он оказался интересным собеседником – к тому же моим единственным собеседником в то время. Воспоминания, жизненные наблюдения, изящные шутки, самые неожиданные сведения – с той самой субботы, когда он сообщил мне о предстоящем разводе, – они вырывались из него сплошным бурлящим потоком, иссякшим, как только мы поженились.

Каждую субботу я приходила к ним все раньше и задерживалась все дольше, так что иногда мне приходилось бежать бегом, чтобы не опоздать на свидание с Дэвидом. Когда потеплело, мы с Борисом много гуляли, и Уолтер присоединялся к нам. (К концу весны он, к нашему удивлению, получил права и стал вывозить нас на прогулки в машине, которая до тех пор стояла в гараже.) Я обнаружила, что он из тех, кто за свою жизнь накапливает огромное количество самой разнообразной информации и никогда ничего не забывает. Он рассказывал нам о статуях в Центральном парке и о том, по каким европейским образцам построена та или иная церковь в Нью-Йорке. Показывал старые кирпичные дома, которые когда-то принадлежали разным знаменитостям, и с сожалением сообщал, какие из этих домов пойдут на снос. Мне всегда казалось, что в Нью-Йорке какая-то часть города красива, какая-то безобразна, и не приходило в голову, что есть районы и богатые, и красивые, или богатые, но безобразные, или красивые, но неинтересные, или безобразные, но интересные и так далее – до бесконечности. Уолтер заставил меня по-новому взглянуть на город. Конечно, он не задавался такой целью, просто всегда рассказывал что-нибудь о Нью-Йорке во время наших прогулок. В музеях он часами говорил о картинах, скульптурах, прикладном искусстве и диорамах. Я была потрясена таким обилием информации и в полном соответствии с распространенным заблуждением приняла его эрудицию за глубокий ум. Время от времени он и сам удивлялся собственным познаниям.

– Боже мой, – восклицал он в таких случаях, – я и забыл, что когда-то знал это. Вы возвращаете мне память, Руфь.

Его рассказы не только давали пищу моему уму, но и отвлекали меня от грустных мыслей. Уже после того как мы поженились, мне стало казаться, что исторгавшийся из него бесконечный поток сведений – всего лишь защита от подлинного чувства, что Уолтер не может просто смотреть на статую и восхищаться ее красотой – вместо этого он спешно призывает на помощь свою эрудицию. Как и его неизменное «Я люблю тебя, Руфь», его обширные познания стали восприниматься мной как некий суррогат, заменяющий ему настоящую жизнь, настоящие, живые чувства. Но той весной и летом беседы с ним были для меня как подарок судьбы.

В начале июня Хелен Штамм уехала в Рено,[10] чтобы после официально зафиксированных шести недель раздельного проживания получить развод. Лотта окончила школу и отправилась с двумя подружками в Европу. А Уолтер пригласил меня на озеро – с ним и с Борисом. Я колебалась. Мне было понятно, что я нравлюсь ему и он может сделать мне предложение. Но поскольку не собиралась его принимать, то считала, что было бы нечестно привязывать Уолтера к себе, если я все равно не стану его женой. С другой стороны, открывалась такая прекрасная возможность уехать из города, из душной конторы Арлу, забыть о беременности матери. Осенью, а может и раньше, у матери родится ребенок. Осенью, несмотря ни на что, я досрочно сдам экзамен, получу диплом учительницы и начну работать в школе. Но мысль о том, что все лето придется работать у Арлу, а осенью, не отдохнув, окунуться в школьный кошмар, наполняла меня ужасом. Ад кромешный. Лучше сразу застрелиться.

А тут еще Дэвид.

– Дэвид, – сказала я. – Штаммы разводятся.

– М-мм. – Он лежал на моей кровати с газетой в руках.

– Он – Уолтер Штамм – с Борисом опять едет на озеро. Приглашает меня пожить там у них летом, как в прошлом году. В этот раз будет один Борис, без Лотты.

Дэвид посмотрел на меня и ухмыльнулся.

– Чем вызвана столь многозначительная улыбка?

– Сама знаешь.

– Ты, как всегда, самого высокого мнения обо мне. Он пожал плечами.

– Он джентльмен, Дэвид. Не предполагается, что я буду с ним спать. Он не для этого меня приглашает.