— Вы только не подумайте, что мы перепроверяем, — почему-то решил предупредить Костомаров уже в последнюю минуту, когда были рассмотрены чертежи, составлен список предъявленных рекламаций и стеснительная девушка в очках, недавняя выпускница московского института, подытожила цифры. — Кстати, вы давно знаете товарища Ожигалова?

Бурлаков резко обернулся, покраснел.

— При чем тут товарищ Ожигалов?

— Нет, нет, в данном случае ни при чем... Но однажды он расспрашивал о вас. И я догадался, что вы с ним близко знакомы. — Костомаров посмотрел на кавалерийские штаны Николая, обшитые кожаными леями. — Вы не служили вместе с ним в армии?

— В армии? Нет. — И, решив огорошить инженера, сказал: — Я служил в армии с Квасовым. Вероятно, вы знаете его?

— Еще бы... Еще бы!..

Как бы то ни было, а задание необходимо выполнить безукоризненно. И, направляясь в сборочный цех, Николай возвращался мыслями к Марфиньке. Вот ему недосуг толком разобраться в жизни сестры, помочь ей, ему некогда подумать о родителях, вместо писем — куцые строчки на бланке денежного перевода. В последнее время и о переводах забыл... А вот механические существа — приборы — находятся под неусыпным наблюдением тысяч людей. Им отдается львиная доля сил, как физических, так и духовных. Из-за них тянут, закатывают выговоры, ради них произносятся речи, клятвы, обещания, ведется соревнование. И попробуй кто-нибудь забыть об этих всепожирающих чудовищах, казалось бы, бесстрастно мерцающих своими отшлифованными гранями! Ради них добывают золото, выписывают специалистов из-за границы, и те бросают насиженные места, расстаются с привычками, с родственниками и отправляются на чужбину создавать механизмы. Из-за них произошло несчастье со Шрайбером; и еще неизвестно, чем кончится неравный поединок честного старого немца с разразившейся бедой... Сколько событий свершается из-за приборов — это знает, быть может, только Гамаюн — железная вещая птица...

Ради приборов в сказочно короткие сроки отстроили новый корпус, и завод приобрел классическую форму буквы «П», о чем прежний владелец мог только мечтать. Из-за них на завод наезжают начальники разных ведомств на длинных черных машинах, и гражданские «ромбисты». Сам Тухачевский сопровождает военных приемщиков, и нарком Орджоникидзе, как стало известно из доклада директора, лично интересуется их заводом.

Лифт поднял Бурлакова на третий этаж. Часовой стоявший у окованных дверей, проверил жетон и нанизал его на металлический стержень.

— Разрешение только на линию два. — Он вручил ему другой жетон, с выбитой на нем двойкой, окрашенной голубым, и разрешил войти через небольшую дверь, врезанную в другую, более широкую, сделанную для провоза крупногабаритных грузов.

Слева, как только войдешь в цех, сверкает огнями застекленная конторка, а перед ней — площадка с вымытой до блеска метлахской плиткой. Линии сборки проектировались как конвейер, но пока собирали узлами. Детали перемещались на самодвижущейся резиновой ленте. Сборщики выстроились во всю глубину цеха. Вентиляторы с тонким шелестом нагнетали воздух по желтым трубам. То там, то здесь с привычным мелодичным шумом вступали часовые станочки.

— Ты, парень, к кому? — спросил проезжавший мимо него автокарщик и посмотрел на жетон. — Становись, довезу без билета.

Автокар покатил вдоль сборочных линий, где из груд бесформенного навала рождались точные приборы, матово поблескивающие шлифовкой отделки и фиолетовыми зрачками линз.

Все то, что добывалось в «грубых» цехах, в огне вагранок, в сухом жаре термопечей, под резцами, в грохоте, скрежете, чаде, сходилось сюда, и сотни челночно снующих рук придавали им цельные, изящные, внешне хрупкие формы.

Еще вначале, трогаясь на автокаре с места, Николай увидел за стеклами ярко освещенной изнутри конторки Парранского и Лачугина. Оба жестикулировали, стоя возле начальника сборочного цеха, бывшего мастера завода «Динамо»; не бросая производства, он закончил Высшее техническое училище имени Баумана. Формально ни Парранский, ни Лачугин не обязаны нести ночные вахты на заводе. Однако они тут и не считаются со временем. Если они работают в цехе ночью — значит, жертвуют интересами родных ради общих интересов. Ломакин сутками торчит на производстве или обегает нужные для завода учреждения — опять-таки за счет украденного у семьи времени. Может быть, в этом корень их кажущегося равнодушия к людям во имя производства?

— Парень, а парень, — окликнул его автокарщик, — вот вторая линия, слезай! А вон и твой мастер, плешивый.

— Не вижу плешивого, — сказал Николай.

— Станет он своей плешью гордиться! — Автокарщик взялся за рычаг. — Кепкой накрыл. Видишь, кепка с пуговкой?

— Вижу. Спасибо.

— Курить угостишь?

— Не курю.

— Зря я тебя подвозил!

Парень тронул тележку и медленно покатил, выискивая глазами, у кого бы разжиться табачком.

Николай не сразу подошел к мастеру. Он знал его в лицо, слышал на собраниях, всегда удивлялся точности его требований и какой-то внутренней ярости при наведении порядка. Фамилия его была Разгуляй. Он был избран в бюро партийной ячейки, и с его справедливыми, хотя и излишне резкими суждениями Ожигалов считался. Разгуляй нетерпимо относился к Фомину с его проделками, не скрывал своего отвращения к нему и уверял, что Фомин плохо кончит.

Это было неприятно. Фомин мог превратно истолковать неожиданное задание, порученное Николаю, — направиться в сборочный цех, и не к кому-нибудь, а именно к Разгуляю. Теперь придется защищать честь своего мундира и не очень-то поддаваться натиску Разгуляя.

Мастер, заметив Николая, издали поклонился ему и продолжал показывать сероглазому пареньку, как лучше контрить деталь узла, не нажимая и не царапая инструментом.

— Ты, Федор, бери ловкостью. Деды твои на медведя ходили, а тебе пришлось вишь с какой стрекозиной дело иметь. Кругом будто крылышки... На сборке ты должен стать индивидом, то есть определить свое лицо. Гляди сюда, вот как надо делать...

Следя за тем, как рабочий усваивает, Разгуляй спросил Николая:

— Почему сам Фомин погнушался? Новичков подсылает.

— Я сумею разобраться в ваших претензиях, — солидно заявил Николай. — Не имеет значения, новичок я или старичок. И не Фомин меня послал, а Костомаров, начальник смены..

— Костомаров? Молодой инженер? — спросил Разгуляй и снова показал пареньку, как надо правильней контрить. — Костомаров — надежная замена Фомину, если встанет такой вопрос.

Бурлаков решил промолчать: из слов мастера можно было понять, что бюро занимается Фоминым серьезно.

Вытерев руки о полу спецовки молодого рабочего, Разгуляй сказал Бурлакову своим сиплым от ранения горла голосом:

— Он уже знает, — имелся в виду паренек. — Ежели Разгуляй вытер ладони о спецовку — значит, все правильно и индивид может самостоятельно продолжать работу.

«Индивид» с улыбкой кивнул головой и таким же кивком простился с Бурлаковым. Мастер под руку увел Николая.

— Я ничего не буду тебе говорить, как тебя... Бурлаков? Ты можешь истолковать мои слова превратно, я фоминых не уважаю принципиально. Тебе, как рабочему, разъяснят сами рабочие...

Разгуляй и Бурлаков прошли почти всю линию, где сборка узлов проводилась возле самоподающей ленты, и остановились возле верстаков. На дубовых столах у обычных тисков слесари в синих спецовках собирали артиллерийские координаторы и бортовые прицелы. Узнав, откуда к ним пожаловал Николай, слесари обрушились на него с упреками:

— Вы переходящие знамена заполучаете, а мы за вас отдувайся!

— Минуточку. — Николай решил быть осторожным и не доверять наскокам в рабочей среде.

Раскрыл чертежи, вынул микрометр и взял в руки поданную ему для подтверждения деталь. Действительно, параллельные линейки координатора были не выдержаны в размерах, с заусеницами и без той чистоты отделки, которая требовалась по технологии.

— Каждое изделие, пойми, приходится собирать с пригонкой. От тисков не отходим, — объяснял один из слесарей, разумный сорокалетний мужчина с рыжими вьющимися волосами.