Артак громко воскликнул:
– Привет дому сему!
Это относилось к Нершапуху Арцруии, в родовой удел которого они вступали.
– Милости прошу! – отозвался, как гостеприимный ходячи Нершапух Арцруни. – Дом сей вам принадлежит!
У Вардана промелькнула горестная мысль о том, что в некий день и к нему, в его «дом», тоже могут войти с таким приветом…
По-видимому, крестьянам Тхмута еще ничего пе было известно об отречении нахараров. Старики, как обычно, при приближении Спарапета вставали с мест и осеняли его кресюм. Казалось, огнем стыда и укоризны опалило лицо Вардана. Он содрогнулся, когда к нему подбежала одетая в рубище женщина, державшая завернутого в тряпки ребенка и потерла ручку ребенка о полу плаща Спарапета. Ребенок залился радостным смехом и поднял на Вардана свои черные глаза-виноградинки.
– Даруй моему сыну каплю храбрости своей, Спарапет! – громко воскликнула женщина.
Вардан усмехнулся, с грустью и горечью взглянув на нее.
День клонился к закату, когда колонна вступила на Аварайрское поле, подошла к реке Тхмут и сделала стоянку на берем у. Персидские воины с веселым гомоном повели коней на водопой. Жрецы раскинули легкие шатры. Служители разостлали копры, и нахарары сошли с коней.
Наступили яетпие сумерки. Река Тхмут катила свои мутные воды. На западе, в зеленоватых небесах, ярко блеснула первая звезда, и ее отблеск заплясал в волнах Тхмута. С противоположного берега вместе с запахом камыша доносилось заглушенное, тонкое и прерывистое кваканье лягушек.
Отказавшись от ужина, Вардан встал и пошел вниз по течению Тхмута. На реке пе слитно было выкриков жрецов и хохота персидских воыюв.
За Варданом, стараясь быть незамеченным, настороженно и неслышно скользил Арцвп.
Немного дальше, на берегу, горел костер; его свет выхватывал из сгустившихся сумерек очертания нескольких скирд.
Вардан медленно направился к костру, отблески которого освещали крупное задумчивое лицо немолодого крестьянина, сидевшего перед огнем. Суровые черты лица, густые усы, доходившие до самых ушей, и широкие плечи придавали ему, скорее, вид воина, чем человека мирного труда; он задумчиво и сосредоточенно смотрел вдаль.
Вардан подошел. Крестьянин, поднявшись, окинул его спокойным взглядом и с достоинством приветствовал его.
– Мир наступившему вечеру, брат-крестьянин! – спокойно и приветливо поздоровался Вардан.
– Да будет мир! – густым грубым голосом отозвался крестьянин и. мельком оглядев Вардана, добавил медленно:
– Не ведаю, князь ты или иного звания воин и как тебя величать полагается,..
– Никакого величания не надо, брат-крестьянин.
– Соблаговоли тогда присесть!.. – Он растолкал спавшего рядом с ним юиошу.
– Встань, Варданик, принеси охапку пшеницы для воина. Юноша, не очнувшись еще ото сна, вскочил и стал растерянно озираться.
– Не тревожь отрока! – сказал Вардан. – Я сяду и так. Крестьянин спокойно возразил:
– Нет, честь оказывать всегда должно!
Варданик принес сноп пшеницы, разостлал перед Варданом и присел у костра. Уселся и Вардан. Арцви стоял чуть поодаль.
– Косовицей занят ты, как вижу? – заговорил Вардан. – Но помощник у тебя очень молод, брат-крестьянин!
– Ушли помощники мои! – спокойно объяснил крестьянин. – Один – в полку нахарара Атома Гнуни. Другой – в армянской коншне, лично известен Спарапету, бог ему в помощь! – При этих словах крестьянин перекрестился. – На днях сам оч, как дым, пронесся по Аварайрскому полю. Заговорили мы с нг.м, а он исчез…
Опечаленный, Вардан не отводил глаз от огня.
– Трудно тебе, значит, приходится? – сочувственно спросил он крестьянина.
– Да благословит тебя господь, воин! Ты спрашиваешь, трудно ли? Мука из мук! Разве земля дает что-нибудь даром? Труда она требует… – Он задумался и добавил уже мягче: – Да, и то сказать, тому, кто на ней трудится, она дороже становится.
Он замолк, затем вновь заговорил:
– Вот, говорят, Азкерт идет на нас войной. Ну что ж, пусть идет. Придет он – и еще дороже станет нам наша земля!
Вардан поднял на крестьянина взгляд: нет, тот не шутил; наоборот, он был вполне серьезен и спокоен. Помолиав, Вардан спросил мягко и задумчиво, не отводя глаз от огня:
– Ты что ж, войны хочешь, брат-крестьянин?
– Кто войны захочет, брат-воин? – с укором ответил тот. – Война – от злого духа, – он приложил ладонь к земле, – кровью ведь она напоена! А кто крови захочет?.. Да только чем больше пролито на землю крови, тем она дороже сердцу делается. Вот это и есть родное – родина!..
Затем, подумав, он добавил:
– Земля – она впитанной горечью мудра и этой горечью сердцу мила. Жизнь в ней… Великая мудрость в земле, брат-воин!..
Тхмут катил свои воды. С подмытого берега с плеском рухнул в воду пласт земли и пустился в путь вместе с волнами.
Вардан с любопытством внимал скромному крестьянину, который так спокойно и с таким достоинством высказывал свои мысли о земле, о жизни. Как мало он был похож на встреченных Варданом в Александрии и Греции философов, которые выражали лишь заимствованные из книг или друг у друга мысли! А этот крестьянин и не подозревал, что он – философ. Его устами говорили земля, кровь, пот и труд, которые покрыли свинцовым налетом его загорелое, обветренное лицо и наложили иней седины на его волосы.
– Теперь Азкерт тащится сюда. Ну что ж, обломает себе рога о землю!.. – негромко рассмеялся крестьянин. – Когда же это побеждал кто-нибудь землю?
– А не случается разве, что народ погибает в борьбе? – спросил Вардан, стряхивая с себя задумчивость.
– Случается! – спокойно подтвердил крестьянин. – В мире покоя нет, брат-воин! – он показал рукой на реку. – Вот – видишь?
– Вижу.
– Вот и ушла… Не та уже!..
– Да, взглянул – и нет…
Костер затухал. Ветерок устало сложил крылья. Собеседники умолкли. Погруженные в свои мысли, они молча смотрели на огонь. Вардан думал о том, что крестьянин даже не спросил его, что это за лагерь раскинулся на берегу, не посмотрел в сторону каравана, не полюбопытствовал, с кем он говорит.
И Вардан решил не тревожить покоя старого крестьянина – на него подействовало это полное достоинства отсутствие любопытства. Игеьчю так этот человек и представлялся Вардану – как неисчерпаемая сила, идущая от той «горькой», «политой кровью» земли, которая делала родину «милой сердцу».
Пора било возвращаться: приближалась ночь, крестянин нуждался во сне. Да и сам Вардан был утомлен.
– Ну, доброй ночи, друг-крестьянин! Да ниспошлет тебе господь удачу!.. – произнес Вардан, подымаясь.
– Мир утру грядущему, брат-воин! – отозвался крестьянин, также вставая.
Вардан вернулся в заснувший лагерь.
Войдя в отведенный ему шатер, он сел и негромко хлопнул в ладоши. Вошедшему Арцви он приказал незаметно вызвать азарапета, Нершапуха, Артака Мокац и Шмавона, шатры которых били разбиты неподалеку.
Нахараров разбудили. Несмотря на усталость и недовольство тем, что потревожили их сон, они жаждали узнать, что хочет им сообщить Спарапет. Войдя в его шатер, они расселись. Но Вардан медлил.
– Почему ты не настоял, чтобы мы свернули к Арташату? – спросил Нершапух.
– Хотел выиграть немного времени. Нам надо спешить, – объяснил Вардан, – ведь позади наступает войско!
– Мысль об этом войске сильно меня заботит, – заявил азарапет. – Не можем мы спешить»…
– Нет, я решил не медлить. – возразил Вардан. – И именно из-за этого…
Устремив вдаль полные грусти глаза, он продолжал, как бы беседуя с самим собой:
– Остались в плену, в когтях у зверя, заложниками… Только бы удалось им вырваться! Но когда еще это им удастся.
– А-а… – протянул Нершапух и поник головой. Он понял: Вардан имел в виду армянскую конницу.
– А он-то, глядите, – предал своих детей! Ноет у него теперь сердце… Да он и впрямь достоин проклятия! А их у него двое… Каково же мне предать стольких моих сынов! Через море крови я провел их…
Глаза Вардана наполнились слезами. Он похож был на скорбящего отца, самое драгоценное сокровище сердца которого находится вдали, в смертельной опасности. Вардан как будто забыл, что вызвал к себе нахараров, намереваясь сделать им важное сообщение. Он мысленно унесся в далекую область Апар, увидел тысячи юношей, доверивших ему свей жизни: тоскующими и преданными глазами смотрели они ча него – своего отца, своего бесстрашного Спарапета, с которым вместе проливали кровь и который стал после этого самым близким и родным для них человеком.