— Но я-то понятно. Тут, когда с магией нелады твориться начали, с каждым днём всё хуже и хуже становилось. Сперва мелочь всякая поисчезала, а вот потом, когда за крохи магии всеобщая резня началась, тут и выяснилось, что в драке одними инстинктами не обойдёшься, пришлось ставку не на силу да ярость делать, а на разум и логику. Альянсы заключать, да с разными двуногими общаться. А в чужом разуме много полезных идей нахватать можно, а вот чтобы применять их, уже самому сходно думать надо. А так как идеи в основном человеческие были (уж слишком хорошо это племя в интригах да войне разбираться приспособилось), то и сам и не заметил, как потихоньку как человек думать научился. Много нового, ранее совсем мне не нужного узнал, а теперь-то и остановиться никак не могу. Ты думаешь, я только ради магии с вами контакт наладил? Нет, мне и просто так пообщаться с умными существами интересно — как ещё что нового, некасающегося твоего леса узнать можно? Я ведь перед тем как в спячку лечь, пока совсем худо не стало, в своём лесу с многими мудрецами приятельствовал. Это потом среди них одни только люди остались. А знания, как я понял, в такой долгой жизни как моя лишними не бывают. Такая вот философия.

— Философия? С греками случайно общаться не приходилось?

— Это с эллинами то? И они забредали.

В моём мозгу медленно начали всплывать расплывчатые сведения из школьного курса истории, и среди них молнией проскочила мысль — это когда ж он в спячку-то впал? Может он и знаменитую заварушку в Иудее застал? А может и про первые крестовые походы от очевидцев слышал? Тогда становится понятно, откуда в русских сказках образ духа чащи такой человечный.

— Послушай, философ, так ты получается лешего и не играл?

— О чём ты трау?

— О сказках хумансов, в которых ты так хорошо засветиться успел.

— Да, необычный ты трау, это когда же ты здешние людские сказки узнать-то успел?

— Вечерком с моими бойцами побеседуй, узнаешь о себе много нового или старого, с какой стороны посмотреть. Ну и посмеёшься заодно. А насчёт моей необычности, я тут часть человеческой жизни уже прожил…

…

Осмотр берегов этой полянки привёл меня к неутешительным выводам. Для того чтобы добраться до камней придётся или городить наплавной мост или перекидывать длинные брёвна с берега до верхушки ближайшего мегалита, а потом соединять их мостками. Работа предстояла муторная и самое главное — тяжёлая. По всему, придётся привлекать старшину с бойцами, в одиночку с таким объёмом строительных работ не справиться. Да и не сильно-то хотелось. Вот только потом их надо будет отправить подальше — так, на всякий пожарный.

Повернув голову к задумавшемуся философу, я решил разобраться с самой важной из насущных проблем — проблемой со стройматериалами.

— Слушай, философ, тут небольшая проблемка образовалась, зная как твоё племя к вырубке леса относится, задаю шкурный вопрос — На благое дело запуска маг генератора десятка три брёвен не одолжишь?

— Трау, как есть трау. Всё норовите по живому резать… Одолжить говоришь?… Очень уж строение фразы больно знакомое — ты случайно большую часть прожитого тут времени не под стенами Иерусалима провёл?

…

С самолётом всё оказалось не так радужно, как расписывал капитан. Расчалки на стабилизаторе мы закрепили, это у нас проблем не вызвало. А вот с обшивкой оперения и самое главное с тремя из шести нервюр киля были большие проблемы — для растопки они подходили идеально. Хорошо в самолёте обнаружился высокотехничный набор для ремонта — пара кусков парусины, клубок дратвы с воткнутой в него толстой кривой иглой и универсальное средство от головной боли — молоток с маленьким мешочком гвоздей.

Благо рядом нашлась хороший такой сосновый сушняк. Но сам процесс вырубания из него ровного чурбачка, потом раскалывание этого чурбачка на более или менее ровные бруски, что, кстати, удалось только старшине и то не с первого раза, представлял со стороны странную картину. Особенно если учитывать блеск любопытных глаз Духа Чащи, замеченный мной на исходе второго часа мучений. В итоге, переведя на щепки энное количество древесины и получив, наконец, три тонких плоских плашки, почти подходящих под нервюры, старшина принялся совершать преступление, за которое в детстве я уже отгребал от деда мощный подзатыльник — нецелевое использование ножовки по металлу. Выпилили пазы, прибили к лонжерону гвоздями, до состояния — хрен оторвётся, и принялись обшивать парусиной. А уж тут пальму первенства пришлось взять в свои руки — посмотрев на первые стёжки, проводимые старшиной и на выражение лиц окружающих, отобрал инструмент и принялся сноровисто шить, иногда помогая себе пассатижами. Просто на своих мокасинах я уже натренировался по самое не могу. Так что теперь с гордостью могу сказать — с кройкой и шитьём у меня теперь проблем нет. Через примерно пол часа варешкообразный чехол для киля был готов. Чуть разогнули дюралевый обод повреждённый пулями и принялись закреплять это чудо портновского искусства гвоздями, одновременно натягивая. В конце концов — выглядеть это стало почти нормально, а лишнее после натяжки мы обрезали. Конечно по цвету отличалось от родной обшивки, ну и лаковой гидроизоляции не было, но на пару полётов должно было хватить, как всегда у русских сурово и не особенно красиво, но зато работает.

Другая и самая страшная проблема заключалась в перебитом пулей нижнем лонжерон фюзеляжа, из за чего корпус самолёта немного провисал в нижней плоскости, смахивая на беременного пескаря. Старшина опёрся руками о край пассажирской кабины и покачал корпус, вызвав такой жалобный скрип треснувшего лонжерона, что мои чувствительные уши чуть не свернулись в трубочку. А когда аккуратно оторвали боковой лист фанеры, то обнаружили очень неприглядную картину — мало того, что балка лонжерона была перебита, так эта сволочь ещё и треснуть вдоль на расстоянии примерно миллиметров семьсот умудрилась. И, как на зло, в наличии нет ни дрели, ни коловорота. Так бы просверлили пяток отверстий, наложили бы брусок для усиления и стянули бы болтами, благо запас оных у нас в наличии. Если честно не болтов, а каких-то шпилек под резьбу М-8 и длинной где-то миллиметров сто двадцать. Зачем их хомячные немецкие мотоциклисты с собой возили это конечно отдельный вопрос. И самое главное — где они их свинтили? Но так как с оборудованием для сверления отверстий у нас проблемы, то пришлось выкручиваться по другому. Взяли ствол сухой берёзки длинной полтора метра и обтесав его с одной стороны, приложили к лонжерону, а вот потом в дело вступает мультяшный принцип конструирования — на верёвочках с бантиками. Или как бы сказала небезызвестная Сова — на шдудочках. Плотно перетянутый шпагатом по всей длине лонжерон держался довольно прилично — во всяком случае под весом старшины не прогибался и почти не скрипел. Конечно, фигуры высшего пилотажа после такого ремонта делать будет только полный самоубийца, но для горизонтального полёта с минимумом перегрузок машинка сгодится. Потом прибили фанерный борт обратно, предварительно натянув внутренние растяжки фермы. И приступили к полным мелочам — там правая качалка управления рулём высоты была погнута пулей и с неё оборван нижний трос идущий к оперению. С этой ерундой разобрались за несколько минут и старшина, под взглядами окружающих гордо похлопал по фюзеляжу со словами:

— Ништо! Полетает ещё машинка. А что корпус весь в дырках — так, как говориться нам с лица воду не пить.

…

После проведения ремонта самолёта и последовавшего за ним обеда, я решил озадачить окружающих ещё более интересной конструкторской проблемой. Взяв с собой старшину с бойцами, топор и хороший моток верёвки повёл их напрямую к месту нашего с Лешим последнего разговора. Придя на берег обворожительной зелёной полянки, устроил мастер класс метания веток в трясину, для обозначения разумных границ безопасности. И тут как раз из кустов выступил Дух Чащи.

— Здравствуй трау. И вам люди здравствовать.

— Да и тебе не хворать. Подготовил деревья?