— Все тихо?— шепотом спросил он.

— Одни сверчки зудят. Да наши храпят почище лошадей в конюшне, — так же ответил помощник.

— Пусть храпят. А ты иди, поспи. Я разбужу тебя ближе к рассвету. Э! Одеяло-то мне оставь.

Харра выполз из одеяла и зевнул во весь рот, зябко передернув плечами.

— Что-то долго вы сегодня сидели,— заметил он, глядя на Конана хитрыми глазами.— Какой сказкой на этот раз он заговаривал тебе зубы?

— Тебе не понять, хоарезмская крыса,— беззлобно ответил киммериец. И вдруг оживился:— А что, Харра, мечтаешь ли ты о чем-нибудь, кроме выпивки, жратвы и золота?

Харра обиделся.

— Да поразит тебя твой Кром в твою драгоценную печень, раз ты мнишь ее важнее сердца,— конечно, мечтаю!

— О чем?

Не ответив, помощник скрылся в круглом лазе в черепичной крыше. Вскоре над лестницей снова появилась его голова — он принес второе одеяло. Завернувшись в него, Харра уселся поудобнее.

— А почему ты спрашиваешь, мой жадный до сказок ун-баши?

— Ну, ты же спросил меня, о чем мы говорили с Магрибом.

— А!— понял Харра. И задумался.— Наверное, я мечтаю, о том же, что и ты: о богатстве, почете и славе.

— Богатство, почет, слава… Это не тот ответ, как говорит мудрейший Магриб ибн Рудаз. Как велики в твоих мечтах эти богатство, почет и слава?

— Ну, я надеюсь, лет через пять тоже стать ун-баши, как и ты…— Конан ждал продолжения. Харра повертел головой и хмыкнул.— Знаешь, я еще никогда не думал, что же я буду делать после того, как стану ун-баши. Я смотрю на тебя и мечтаю стать таким, как ты. Довольно тебе?

Конан сокрушенно покачал головой.

— А какой я, Харра? Странник, искатель приключений? Или расчетливый наемник? Или избранник бога?

— Если верить вашим легендам, ты и есть избранник бога,— усмехнулся Харра. — Твой Кром не убил тебя взглядом, когда посмотрел на тебя новорожденного со своих высот.

— Такие избранники у нас все, кто жив. Кром смотрит на каждого новорожденного.

— А у нас — нет. А если хочешь правды, то вот она: о твоих приключениях я мало что знаю, а расчета в тебе нет ни на грош. Ты просто идешь за своим сердцем. Что ж поделаешь, если оно гонит тебя из края в край.

Столь мудрые речи от Харры Конан слышал впервые, и удивленно глянул на своего помощника. Против обыкновения, лицо у того было задумчиво и серьезно.

— Заколдовал тебя этот горбун,— сказал он тихо.— Говорил я тебе, держись от него подальше. Чего он тебе наплел, что ты вдруг начал допытываться на старости лет, кто ты есть?

— На старости лет!— фыркнул Конан.— На себя посмотри!

— Ну да, и я такой же дряхлый старик, мне всего на год меньше. Так что же он тебе все-таки сказал?

Конан задумался, подставив лицо лунному свету и, наконец, промолвил: — Он говорил, что самые несбыточные мечты, если долго биться за них, сбудутся…

— И о чем же твои несбыточные мечты? Хочешь стать Повелитетем Турана?

— Турана — нет. Мне бы что-нибудь поближе к северу… Там,— киммериец махнул рукой на северо-запад,— там, за горами и быстрыми реками, среди плодородных равнин лежит самое прекрасное королевство, и оно когда-нибудь будет моим.

— И как же зовется этот край? Немедия? Аквилония, а может, Бритуния?

— Неважно. Может, у него даже еще нет названия.

— Знаешь,— заявил на это Харра,— услыхал бы я такие речи от кого другого — за руку отвел бы к лекарю выпустить излишнюю кровь, клянусь твоим Кромом, Владыкой Могильных Курганов.

Прожив бок о бок с киммерийцем почти год, Харра до определенной степени считал Крома и своим богом и не стеснялся поминать его имя, особенно в спорах с Конаном. — А от тебя всего можно ожидать. Не забудь позвать меня на коронацию. Я тогда буду уже, верно, кир-баши и опытным воином, так что пригожусь тебе в твоем еще не открытом королевстве.

— Уж пригодишься, клянусь Кромом!— расхохотался Конан.— Сделаю наших ребят рыцарями, а тебя над ними магистром — Ордена Ухмыляющейся Рожи!

— Тише гогочи, ун-баши, не то наши проснутся, и будет у нас Орден Расквашенных Носов. Но если ты так хорошо знаешь, чего хочешь, что за черные мысли гнетут тебя?

— Не гнетут меня черные мысли. Просто иногда мне кажется, что и этого мало.

Харра тихо присвистнул.

— Мало? Чего же тебе еще?

— Силы,— выдохнул Конан.— Не той, которая вот здесь.— Он согнул руку, демонстрируя мощные мышцы.— Нет. Есть иная сила, и она движет горами.

— Колдовство?

— Нет, не совсем. Внутренняя сила. Посмотри на Магриба — ты считаешь его колдуном и боишься. Его боится весь Туран. Его боится сам Мишрак ибн Сулейн. Я начинаю завидовать его сыну: если бы всю мою жизнь у меня был рядом такой источник мудрости! Он уродлив и бессилен телом, словно проклятый богами. Но если он посмотрит на тебя своими темными глазами и скажет: «Сын мой, поди, сделай для меня то-то и то-то,— не угрожая, не суля награды,— ты ведь пойдешь и сделаешь, правда?»

— Правда,— после некоторого раздумья кивнул Харра.— Но он колдун. И не хотел бы я иметь такого отца.

— А я бы, может, и не отказался. И никакой он не колдун. Он просто очень много знает.

— А по мне, тот и есть колдун, кто слишком много знает,— отрезал Харра.— Но вот скажи мне, Конан, получишь ты этой силы столько, что будет плавиться, земля у тебя под ногами, когда ты будешь просто ходить по ней — на что ты ее денешь? Будешь двигать горы? Возводить за ночь города? Вызывать ураганы? На что тебе все это?

— Есть на что,— сказал Конан, и глаза его стали жесткими, как два сапфира. — Я бы выжег по земле всю нечисть — всех прихвостней Сета, почитателей Нергала! Колдунов, Черных жрецов, ночных оборотней и вампиров. Все зло…

— Тебе на это не хватит жизни,— прервал его Харра. И добавил, уже ухмыляясь: — Брось ты это, мечты — они и есть мечты. Знаешь, что говорят наши мудрецы: если ты хочешь большего, чем у тебя уже есть, значит, ты не заслуживаешь и того, что имеешь. А теперь пойду-ка я спать.— Харра сладко потянулся и снова зевнул.— Время-то позднее. Разбуди меня, когда устанешь.

Конан кивнул, и Харра, прихватив свое одеяло, скрылся в лазе, шепотом браня неустойчивые лестницы.

Послышался скрип топчана, а затем все стихло. Дом и сад стояли темными силуэтами на фоне звездного неба, только луна отражалась в бассейне внутреннего двора да горела лампада у статуи Пророка. Перед статуей, на маленьком шестиногом столике возлежал ларец резной слоновой кости, со своей крыши Конан видел, как он белеет в темноте. В этом ларце хранился свиток, главная забота ун-баши. Каждое утро светлейший Уртан вынимал его и передавал гадальщикам, а те записывали в нем то, что Эрлик пожелал открыть им в этот день.

Никто, кроме них, не читал свитка, но Конан знал — от Великого визиря — что содержимое пергамента изначально составляло священную тайну, ибо он еще при выезде из Аграпура был исписан на треть. Великий визирь сам помогал повелителю составить и записать те вопросы, на которые государь хотел знать точный ответ.

И Конан не сомневался, что первым в списке стоит вопрос о младенце.

Огонек лампады указующе мерцал в темноте, словно приглашая любознательных прочитать предсказание. Увидев этот маяк в первую же ночь, Конан попытался воспротивиться такому легкомыслию. Но ему с величайшей серьезностью ответили, что Эрлик сам охранит сокровище. Что, мол, так заведено, и до сей поры никто не осмеливался испробовать на себе гнев божества. У ларца даже не было замка.

Утешало лишь то, что на обратный путь был припасен другой ларец, серебряный, с надежным замком — тот, в котором свиток прибыл из столицы. Не очень надеясь на бдительность бога, Конан и Харра попеременно восседали на своем посту всю ночь, время от времени слезая размяться — и заодно обойти темный сад.

Но вот к огню лампады прибавился второй огонек — зажглось узкое окно в башне. Это означало, что Магриб ибн Рудаз поднялся по витой лестнице и сейчас настраивает свои диковинные приборы. Скоро он разложит все так, как ему удобно и затенит огонь прозрачным зеленым колпаком аргосского стекла, чтобы свет не мешал наблюдать звезды. Конан следил за этой сменой огней уже четвертую ночь — с той, в которую они приехали. Поистине в свои пятьдесят лет придворный звездочет был неутомим!