— Угу,— кивнул ун-баши.

Добравшись до своего топчана, он заснул раньше, чем закрыл глаза.

А Харра дождался конца церемонии, располовинил отряд, определил каждому из оставшихся в усадьбе дело на вечер, велел Ихору сторожить ун-баши и, оседлав лошадей, отправился в город. С ним поехали близнецы, Фархуд, Хасим и Рустад.

Они ехали не торопясь, поскольку до вечернего закрытия ворот было еще много времени, а Харра заявил, что не пристало им, воинам владыки, нестись к веселым кварталам Хоарезма сломя голову. Всему свой черед. Отряд ленивой рысью трусил по дороге, обгоняя пешеходов и медлительные караваны, бесконечной чередой бредущие к Восточным воротам.

Приближался Праздник Откровения Пророка, и торговцы спешили заполнить товарами шумный праздничный базар, чтобы потом не кусать себе локти с досады, упустив барыши бойкой торговли.

Впереди уже маячили белые городские стены, над ними вставали голубые купола и острые иглы минаретов. Но выше храмов, выше тонких, пронзающих небо золоченых шпилей дворца вздымалась над городом огромная башня темного камня, одиноко подпирающая небо плоской зубчатой вершиной.

— Что это за страшилище?— поинтересовался Фархуд, тыча пальцем в мрачного колосса.

— О, это штука знаменитая: Черная башня Хтоорона!— ответил Харра.— Рассказывают, что когда-то, когда еще не было единого государства Туран, а были только города-эмираты, правил в Хоарезме ленивый и трусливый эмир, во всем полагавшийся на своего Великого визиря, а тот был колдун и наполовину стигиец. И он велел выстроить себе эту Башню и жил там, как скорпион в норе. По ночам он превращался в летучую мышь-вампира, летал по городу и сосал кровь у младенцев, еще не введенных в храм Эрлика. А потом хоарезмцы, не выдержав тягот податей и поборов, поднялись против эмира, сбросили его с трона, убили колдуна и призвали младшего брата тогдашнего эмира Аграпура править в Хоарезме. А Башня осталась, теперь это проклятое место. В нее замуровывают самых отпетых злодеев, и они умирают там в муках голода и жажды.

— Веселенькое местечко! — отозвался Альмид. — Ну а что-нибудь вроде нашего «Красного сокола» здесь есть?

— Есть и лучше. Вот въедем в город, я все покажу.

Стража у ворот, завидев черно-белые чалмы на шлемах и солнцегривого льва на кольчугах приезжих гостей, без лишних слов пропустила друзей в город.

Вслед им завистливо смотрела толпа людей попроще, верхом на ишаках и мулах, а то и просто пеших, длинной вереницей выстроившаяся перед сборщиком въездных податей. Многие жители окрестных селений и малых городов приезжали в Хоарезм на Праздник Откровения: кто по делам, кто ради прибыльной торговли, кто просто поглазеть на Шествие Жрецов и прочие пышные церемонии. С каждого приезжего вздымалась пошлина: по закону — в зависимости от цели приезда, а на самом деле — от того, насколько глупо и богато он выглядел.

Задержавшись у ворот, Харра и солдаты некоторое время стояли в боковой улице и наблюдали за виртуозной работой сборщика. Караванщик с пятью верблюдами заплатил меньше, чем караванщик с десятью. Усталая женщина с двумя детьми верхом на старом ослике отделалась двумя медяками, а разодетый увалень, как видно, сын деревенского старейшины — в пестром халате, подпоясанном иранистанской шалью, в сапогах красной кожи, с медовой лепешкой в руке,— отдал три золотых. «За право присутствовать на Празднике, за нарушение последнего фирмана о роскоши, приличествующей именитым гостям, но не простолюдинам, и пеня на поддержание дорог в таком виде, в каком ты застал их, о, путник — твои сапоги даже не запылились!»— равнодушно-нравоучительно перечислил сборщик.

— Смотрите, дети мои, и учитесь, — велел Харра потешающимся солдатам. — Этот простофиля был наказан сообразно собственной чванливой глупости. Ручаюсь, что сапоги он начистил до блеска сам, перед въездом в город, а фирман о роскоши этот искусный облегчитель кошельков придумал сегодня утром. Всегда приятно иметь дело с настоящим мастером!

— Ладно, Харра, теперь веди нас в какую-нибудь «Кабанью голову» или «Тухлого дракона», а то в глотке у меня уже пыльная буря!

— Есть тут одно местечко возле самой базарной площади. Поехали, здесь недалеко.

«Местечко» называлось «Три негодяя», чем заранее вызвало вопли восторга у проголодавшихся солдат. Лошадей они оставили на проворного мальчишку, который, поймав на лету монетку, тут же кинулся ставить их у коновязи. Войдя в полутемный, с низким, прокопченным потолком общий зал, Харра быстро отыскал стол в самом прохладном углу, выкинул на улицу спавшего за ним пьянчужку, и, вернувшись в таверну, громогласно воззвал:

— Рута, сердце мое, где же ты?

Из кухни высунулась замызганная мордашка какого-то мальчугана и, пискнув «ой!», быстро исчезла. Солдаты покатились со смеху.

— Ну и вкус у тебя, Харра! А как же фирманы о растлении малолетних? Да еще и мальчиков! На кол тебя, Харра!

— Рута, старая потаскушка!— рявкнул Харра во весь голос.— Мы умираем от голода и жажды!

— Кто это тут старая потаскушка?— раздался из кухни возмущенный ответ, и в дверях появилась хозяйка с кочергой в руках. При виде шестерых солдат нахмуренные ее брови сразу разошлись.

— Ах, доблестные воины, простите, я думала, опять этот несносный маслодел. Вечно напьется и начинает орать непристойности. Что желают столичные гости?

Хозяйке было, наверное, лет тридцать, но выглядела она чуть старше. Была она дородна, высока и белокожа. У нее были зеленые, чуть раскосые глаза и темно-рыжие волосы, что вкупе с широкими скулами и прямым, изящным носиком говорило о ее северном происхождении.

С кочергой в руках она была настоящим воплощением Бригутты, воинственной девы-стража, что, по поверьям асиров, уносит души павших воинов с поля брани.

— Не узнаешь ли ты меня, пышнотелая Рута?— сладким голосом позвал Харра.

Хозяйка вгляделась в него и вдруг кинулась на шею, едва не зашибив кочергой шарахнувшегося Фархуда.

— Харра! Старый греховодник!— визжала Рута в восторге.— А как изменился! Неужели ты и впрямь состоишь в дворцовой гвардии Повелителя Илдиза?

— Как видишь,— не без гордости ответил Харра.— Вот, привел тебе постояльцев. Смотри, как уставились на твои бока.

Рута кокетливо крутанулась на одной ноге.

— И как я твоим бесстрашным тиграм?

— Хороша!— искренне восхитился Фархуд.— Не хуже нашей Пилы. Эй, хозяйка, а еще такие же, как ты, у тебя есть?

— У меня есть все, что нужно настоящему мужчине,— Рута лукаво улыбнулась, блеснув белоснежными зубами, отчего сразу помолодела.— Может, пройдете во внутренний двор? Здесь душно, да и всякого сброду заходит немало.

В мгновение ока на выбранном для них Рутой столе в тени увитой плющом стены появились дымящиеся, блюда и миски, а к ним золотистое хоарезмское вино в огромных стеклянных кувшинах. Хорошенькие девчонки, подававшие кушанья, глаз не сводили с молодых воинов, качая бедрами так, словно уже год не видали мужчин. Пользуясь послеполуденным затишьем в таверне, Рута подсела к давнему приятелю и его друзьям.

— Я все не могу поверить, что это действительно ты, мой ветреный Харра!— повторяла она.— А эти молодцы — твои, или ты пока простой наемник?

— Зная скромность нашего Харры, я тебе отвечу, хозяюшка,— вмешался Закир.— Он — правая рука нашего грозного ун-баши, непобедимого Конана из Киммерии. И когда Конана сделают кир-баши, а случится это, видимо, очень скоро, Харра займет достойное место в его дюжине дюжин! А мы придем проситься в его отряд, верно, ребята?

— Вот ведь болтун!— сказал польщенный Харра.— На коленях приползешь — не возьму.

— Смилуйся!— жалобно застенал Закир, молитвенно сложив руки, предварительно облизав жирные пальцы. — Бери у меня что хочешь! Вот это персик? Или ножку индейки? Только оставь при себе! Я зачахну! Утоплюсь! Уйду в разбойники!

— Сжалься над нами, недостойными!— тут же радостно завыли остальные, подхватив забаву. Фархуд и Альмид рухнули на колени, благо дощатый помост над бассейном с фонтаном был застлан чистыми циновками.— Не оставь прозябать в безвестии! Вот урюк и медовые лепешки.— Блюдо с урюком плюхнулось Харре на колени, сверху посыпались лепешки. — Не хочешь ли ты еще ароматного плова или сладкого вина?— И кувшин, полный золотистого, прозрачного напитка угрожающе завис над штанами Харры.