Конан слушал юношу и смотрел, как в небе гаснут одна за другой звезды. Луна уже давно скрылась за дальними вершинами гор, близился самый холодный и темный предрассветный час.

Миновав городскую стену, Юлдуз велел ковру лететь пониже, и теперь они скользили неслышной тенью над безлюдной ночной дорогой.

Впрочем, один ранний путник на ней все же был, разглядел Конан. Кто-то неспешно ехал из Хоарезма на белом ишаке. Как же он прошел ночью через городские ворота, удивился киммериец. Но Юлдуз продолжал рассказ, и Конан скоро забыл о верховом — мало ли у кого найдутся спешные дела и достаточно золота, чтобы подкупить алчных стражников.

— Время шло, глаза уже отказывали моему отцу. Но к тому времени я сам стал мастером и заменил его у станка. Он мог, наконец, отдохнуть и рисовать не для ковров, а просто для собственного удовольствия, что было его сокровенной мечтой долгие годы. Жизнь наша текла легко и приятно, без волнений и суеты. Но пришла эта весна, и я встретил Фейру. Мы полюбили друг друга сразу, с первого дня, с первого слова. Меня не радовали ни зеленеющие сады, ни солнечные погожие дни. Вокруг все пробуждалось и расцветало, а я худел и мрачнел с каждым днем.

Конан недоверчиво покрутил головой и хмыкнул. Что толку сохнуть по девчонке, когда можно просто прийти и забрать ее? Тем более, если она сама не против. Но, может, у кхитайских князей принято все делать иначе? Поэтому на вопросительный взгляд юноши Конан лишь махнул рукой: не обращай, мол, внимания, продолжай.

— Остальное ты почти все знаешь сам. В тот день, когда наш слуга пришел с отказом, отец по собственной неосторожности сильно простудился и слег. Известие о беспричинной вспышке астролога — ибо они договорились, что ковер полетит только после нашей с Фейрой свадьбы,— доконало его. В этот год ему должно было исполниться всего пятьдесят шесть лет, но он очень постарел со смертью Наирин, моей матери. Умирая, он успел лишь мне завещать, чтобы я раздал все наши богатства и улетел с Фейрой в Кхитай. «Мой последний ковер я ткал не для Бахрама,— прошептал он тогда.— А для тебя и черноокой Фейры. Она так похожа на твою мать… Летите с ней на мою родину, не взяв отсюда ничего, кроме того, что будет на вас. Император примет вас, как собственных детей…»

— «Но что я должен сказать, чтобы ковер взлетел?»— спросил я.

— «Скажи ему просто: «лети»…» — ответил мой отец и закрыл глаза.

— Я сделал все, как он сказал.— Тут Юлдуз смущенно улыбнулся:— Только немного не рассчитал с деньгами… Продавая дом и избавляясь от имущества, я ломал голову над тем, как же мне попасть в дом Бахрама и заставить ковер взлететь. Но я уповал на Великий Счастливый Случай, потому что если терпеливо добиваться чего-то, рано или поздно боги помогут тебе.

И как раз в тот день, когда я потратил последние деньги, я встретил наших ребят.

В первую же ночь я подобрался к ковру и, сев на него, сказал: «Лети!» — в точности так, как велел отец. Но, как ты помнишь, ничего не получилось. И только сегодня вечером я догадался, что нужно сказать это слово по-кхитайски. Я повторил его три раза — и поднялся в воздух! Хорошо, что рядом никого не оказалось. Тогда я отговорил ребят брать приступом Башню, дождался, пока совсем стемнеет, тайком вынес ковер за масленичную рощу и полетел в Хоарезм. Я так торопился, думал, ты мечешься в своей клетке, как пятнистая пантера, и все тут уже разгромил в щепки. Я чуть с ковра не свалился, когда увидел, как ты спокойно похрапываешь себе наверху.

Конан рассмеялся.

— Я собирался просто слезть по стене, когда стемнеет, а до того решил как следует выспаться, — пояснил он.

Юлдуз с сомнением покачал головой.

— Даже если бы тебе это удалось, в чем я не уверен, ты не выстоял бы безоружный против двух десятков стражей внизу.

— Не многовато ли для замурованного в башне и закованного в цепи узника?— жестко усмехнулся Конан.

— Слава о твоих подвигах летит далеко, Конан,— серьезно сказал Юлдуз.— И Мардуф знал, что делал, когда выставил под Башню усиленную охрану. Но он, я думаю, не столько предвидел твой побег, сколько догадывался, что в первую же ночь отряд аграпурских головорезов явится спасать своего ун-баши. И так бы оно и случилось. Потому что Харре к вечеру стало худо. Если до того он еще думал, что ты ушел в город, как и собирался, то теперь начал сомневаться. Он послал нас обшарить все вокруг, а сам взял за глотку Бахрама, и тот ему живо все выложил.

Он сговорился с военачальником Ягинаром, которого, оказывается, отлично знал. Подсыпал тебе в вино несильной отравы без вкуса и запаха — у него в погребе целый сундучок этих снадобий. О том, что Мардуфу нужен свиток, он, конечно, не знал. Ягинар обещал ему помочь без всякой корысти, просто из дружеского расположения. Думаю, Бахрам не хотел твоей смерти, просто надеялся, таким образом, хотя бы на короткое время избавиться от главной помехи его планам: он кричал, что Ягинар обещал тебя выпустить дня через два. После этого он рассчитывал под каким-нибудь предлогом отослать Фейру, разделаться со мной и выдать мою вдову за Амаля. Как он собирался это сделать при дюжине вооруженных солдат в доме — спрашивай не у меня.

— Самый опасный дурак — тот, который возомнил себя мудрецом,— поморщился Конан.— Вот ведь жабья морда! Пусть только попадется мне теперь, я из него всю душу вытрясу!

— Делая это, не забывай, что он все-таки приходится родителем Фейре,— улыбнулся Юлдуз.— А потом, Харра и так уже постарался. Не вмешайся мы с Фейрой — он исхлестал бы его ножнами до смерти. После этого почтенный Бахрам только и мог, что лежать на животе и стонать, а остальные мудрецы хлопотали вокруг него с примочками и целебными отварами…

— Ну вот,— продолжал Юлдуз,— Харра разбирался с Бахрамом, а мы обошли озеро и к ночи нашли четыре свежих трупа, порванную сеть и следы крови на траве. Что есть духу, мы помчались в город — но было уже поздно, и ворот нам, конечно, не открыли. Ночь мы просидели у костра, а едва рассвело, были уже в Хоарезме. Никаких определенных планов у нас не было, мы просто не могли сидеть на месте. Ты был где-то в темнице у Мардуфа — вот все, что мы знали.

Рута предоставила нам весь второй этаж своей таверны, мы засели там и начали строить планы. А в полдень услышали оглашенный на всех площадях приговор злоумышленнику с севера, не чтящему законы Пророка, а поклоняющемуся нечистому духу по имени Кром. Мы сразу догадались, кого велел уморить в Башне проклятый Мардуф. Перед праздником Тарима запрещено проливать кровь, иначе бы он просто казнил тебя на месте. Мы вернулись в усадьбу и принялись придумывать план побега. Мы, несомненно, сумели бы справиться со стражами всем отрядом, но потеряли бы время. Из дворца выскочила бы подмога, и, освободив тебя, мы не ушли бы живыми. Я сумел втолковать все это Харре, и он согласился, что надо действовать хитростью. Он хотел идти со мной, но как бы я его взял, сам посуди? А так никто и не заметил, что птичка выпорхнула из клетки, — добавил он, посмеиваясь.

— Выстоял бы я против стражей, нет ли, но я благодарен тебе за неожиданное спасение, Юлдуз,— ответил Конан не без торжественности в голосе.— Лети со своей милашкой в Кхитай и будь счастлив… Смотри-ка! Это не озеро ли уже под нами?

Огромное чистое зеркало расстилалось под летящим ковром. Они скользили над ним так низко, что слышно было, как играла в воде рыба. Небо светлело, то здесь, то там слышались голоса просыпающихся птиц.

Перелетев озеро, Юлдуз опустил ковер невдалеке от усадьбы.

— Побудь с ним пока здесь,— попросил он Конана.— Он долго лежал без дела, и теперь склонен к озорству. Окунется в воду, отяжелеет, и никуда мы не улетим.

Киммериец кивнул и уселся на коврик, пригвоздив его к земле тяжестью своего огромного тела. Тот горестно поплескал углами вслед уходящему Юлдузу, но без волшебных слов не мог сдвинуться с места.

Конан погладил его, как погладил бы лошадь или собаку.

— Сиди смирно, пестрая шкура! Хозяин скоро вернется.