Соседние земли и одна трасса были проданы, чтобы решить бюджетные проблемы. Поскольку их засеяли люцерной, несчастье было не таким большим и не задевало игроков до тех пор, пока мистер Арчибальд Снукс не откупил у бедного крестьянина несколько акров земли, чтобы возвести на нем, в двадцати ярдах от седьмой лунки, коттедж.

Члены клуба Сент Эдм принадлежали к той гордой расе, немного высокомерной, но очаровательной, которую английская налоговая система медленно подталкивает к полному разорению.

Мистер Арчибальд Снукс, продававший по бросовой цене продукты сомнительного качества британской армии и флоту, был богат и кичился достатком. Однако, судьба, раздающая смертным свои дары, дала ему только состояние, лишив всего остального. Снукс был толст, уродлив, злобен, неуклюж во всем, кроме умения увеличивать свой счет в банке, и к тому же одноглаз. Из подобного нескладехи гольфиста не сотворить, а потому он с завистливой яростью следил из-за изгороди своего коттеджа за движением ловких и крепких гольфисгов по полю. Стоило мячику одного из них оказаться рядом с седьмой лункой, Снукс не мог сдержаться. Когда мячик оказывался „вне игры“, мерзавец присваивал его, чем сильно ущемлял самолюбие игроков.

Однажды утром на памятной пирамидке появилась оскорбительная фигурка — плюшевая обезьянка с чайной ложечкой вместо драйвера и надписью: „Знаменитому Катермолу по случаю прощания с седьмой лункой“. Придурковатый кэдди притащил ее в бар клуб-хауза и вручил старику. Катермол побледнел от оскорбления — некоторое время его игра в гольф ограничивалась всего тремя лунками.

Снукс однако на этом не остановился, а нашел кое-что получше. Президент клуба получил по почте извещение, в котором Арчибальд Снукс, эсквайр, сообщал о своих претензиях на клочок поля, где как раз размещалась седьмая лунка.

Если во Франции вас обвинят в краже башен Собора Парижской Богоматери, будет не лишним, как говорят, поднять паруса и отплыть в иные края, но если представитель английского закона оспаривает у вас право иметь две ноги, как у всех, то найдутся мудрые люди, которые посоветуют вам посетить хирурга и ампутировать одну из них.

Катермол разглядел опасность, угрожающую седьмой лунке. Конечно, можно было бы переместить лунку на пятьдесят ярдов в сторону холмов, но тогда она перестала бы быть лункой последнего подвига старейшего члена клуба Сент Эдм. И как говорит поэт, жало печали вонзилось в старое сердце бедняги. А сердце это было уже не так крепко!

Однажды апрельским утром Вулсли, секретарь, и доктор Трент, прибыв на поле, застыли в удивлении.

— Кое-кто вернулся вместе с ласточками, — сказал Вулсли.

Их сердечно приветствовал Катермол в твидовом костюме, с альпийской шапочкой набекрень и сумкой через плечо. Трент вздернул брови и проворчал:

— Вчера, он настоял, чтобы я ему дал большую, чем обычно, дозу стрихнина. Надеюсь, он не отважится на безумства.

Катермол не услышал слов доктора, но угадал его мысль.

— Не волнуйтесь, могильщик. Мне сегодня двадцать лет!

Потом обратился к Вулсли:

— Как насчет нескольких лунок?

— Охотно, сэр… Вы хорошо выглядите. Бьюсь об заклад, что сегодня вы сделаете четыре лунки.

— Четыре? — прыснул Катермол. — Вы говорите четыре?.. Я сделаю… Ну нет… увидите сами!

После четвертой лунки Вулсли провел подсчеты и заявил:

— Мистер Катермол, вы просто удивительны! Вы никогда не были в такой форме. Только что я разрешил вам снять глину с мячика, ведь земля очень мокрая. Вы отказались, и я поздравляю вас с этим. Может быть, хватит на сегодня?

— Я пойду до седьмой, — ответил Катермол.

Доктор Трент, следивший за игрой, вмешался в их разговор:

— Только не это, Катермол! Ваше сердце может не согласиться…

— Зато согласна моя рука, — ответил старец, — как впрочем мой драйвер и мой мячик…

Мячик улетел к пятой лунке.

— Двести ярдов! — воскликнул Вулсли. — Кто играет — Катермол или доктор Фауст?

Он отметил четыре удара до пятой лунки, столько же для шестой.

Трент пробормотал:

— Когда я прохожу этот отрезок в пять ударов, я считаю себя асом!

У седьмой лунки мячик замер в нескольких ярдах от грина. Катермол медленно приблизился к мячику. Он выглядел усталым, и Вулсли проворчал:

— Мне хочется отнять у него клюшку!

— Еще бы! — подхватил доктор. — У него грудная жаба…

Не сильная, но все же…

Он замолчал, а потом вместе с Вулсли издал вопль ужаса.

Над изгородью торчала голова Арчибальда. Она еще никогда не была столь отвратительной; она гримасничала и кривлялась, а потом из беззубого рта вырвались бранные слова:

— Седьмая лунка! Обезьянья лунка… Вам теперь не придется доходить до нее… старая развалина!

И вдруг старейшина клуба Сент Эдм вместо того, чтобы послать мяч в лунку, повернулся спиной к грину и нанес удар. Свинг получился редкостный; мячик засвистел, как паровая сирена, и голова Арчибальда Снукса скрылась за изгородью — тут же раздался звериный вой.

Секундой раньше у карлика был один глаз, чтобы смотреть на гольфиста. Теперь он его лишился — мячик Катермола навечно лишил Снукса радости зрения. Старейший член клуба попал в седьмую лунку.

В баре клуб-хауза было холодно и темно. Бармен за стойкой разбирал талоны, вел подсчеты и подглядывал за окно, где виднелось пустынное поле, окаймленное высокими итальянскими тополями, растревоженными вечерним ветром.

Я хотел уже уйти, но Питер Хивен уходить не собирался и даже потребовал еще виски.

— Вы неправы, Джек, — вдруг сказал он.

— Это ваши слова!

Некоторое время назад в „Кларионе“ мне поручили вести рубрику гольфа, и я опубликовал две или три статьи о психологии гольфистов.

— Пора покончить с вашей дурацкой манерой называть их околдованными! — воскликнул Хивен.

— Это ошибка?

— Несчастье в том, что это правда. Многие другие уже говорили это до вас, и это были не дешевые писаки! К примеру, Вудхауз и Соммерсет Моэм… Но они вызывали улыбку или смех своего читателя, а вы делаете все, чтобы устрашить его, используя вашу псевдонаучную белиберду. Я бы сравнил вас с врачом, который сообщает своим пациентам, что они больны неизлечимой формой рака!

Я никогда не видел, чтобы Питер Хивен так заводился; я был удивлен и сказал ему об этом.

— Что вы думаете о Старджессе? — вдруг спросил он.

На поле Ред Роке игрался крупный матч любителей, и финал должен был состояться на следующий день. Осталось всего два игрока: голландец Бодехюизен и англичанин Старджесс.

— Старджесс, на мой взгляд, неплох, хотя…

Я заколебался, и Хивен усмехнулся.

— Вы видите его, как и я: Старджесс в прекрасной форме, но теряет все свои возможности!

— Так случается с гольфистами, когда они почти уверены в выигрыше. Я об этом и пишу в своих статьях.

— К черту ваши бумажонки!.. Так вот! Эту победу он не одержит… Но я ушел от темы… Я видел, как Старджесс читал вашу последнюю статью. Он читал и перечитывал, и выглядел совершенно очумевшим.

— Кроме намека на состояние околдованности, в котором пребывают некоторые гольфисты, в ней нет ничего сенсационного!

Хивен разом осушил стакан.

— Думаю, вы будете на финале?

— Конечно…

— Тогда понаблюдайте за Старджессом. Сам не знаю, почему прошу вас об этом. По-видимому, я околдован не менее других, но… — Он глубоко вздохнул и прошептал. — Не знаю, но сердце мне подсказывает, что что-то произойдет… Что-то такое, Джек, что вызывает во мне страх!

Ветер усилился, и полем завладели мечущиеся тени.

„Ред Роке“ получил свое имя от нескольких обломков скал красноватого цвета, лежащих в беспорядке у последнего грина и к тому же считавшимися препятствиями. Само поле не пользуется большой славой. Оно заросло колючим чертополохом и васильками. Профессионалы перестали показываться на нем, а любителям приходится поневоле играть здесь, ибо других полей в окрестностях нет.