— Как вы считаете, Мистер и Миссис Америка станут покупать плюшевого медвежонка, сделанного женщиной, которая снимается в порнографических фильмах?

— Я не знаю, что покупают Мистер и Миссис Америка.

— Но ведь вы делаете игрушки именно для них, разве не так?

— Я делаю игрушки для детей.

— Детей Мистера и Миссис Америки.

— Я же вам уже сказал: я не обсуждал эту кассету с Бреттом Толандом.

— И не рассказывали ему, что получили на день рожденья порнографическую кассету, на которой Лэйни Камминс занимается мастурбацией?

— Это совпало с моим днем рожденья чисто случайно.

— Вы не звонили ему и не говорили: "Бретт, а знаешь, что у меня есть?"

— Нет.

— Не отдавали ему эту кассету?

— Нет.

— Не говорили, что теперь у него есть прекрасная возможность заключить сделку?

— Нет! Бретту не нужна была никакая сделка. Лэйни просто украла мои разработки по этому медвежонку. Это был наш медвежонок!

— Что?

— Я сказал…

— Нет-нет, погодите минутку, мистер Диас. В прошлый раз вы…

— Послушайте, мистер Хоуп, это просто смешно. Я не отдавал эту кассету Бретту, не разговаривал с ним о…

— К черту кассету! В прошлый раз вы мне сказали, что Лэйни было поручено сделать эскизы этого медвежонка…

— Нет, вы, должно быть, неправильно меня поня…

— Я прекрасно понял и вас, и Бретта, и Этту. Вы все говорили, что идея медвежонка принадлежала Бретту, и что он поручил Лэйни ее разработать, когда она еще работала на Толандов. Разве вы не это говорили? Разве не вы мне сказали, что присутствовали при этом разговоре, а, мистер Диас? Вы присутствовали при том, как Бретт пересказал Лэйни свою блестящую идею и поручил ей поработать над косоглазым медвежонком и его очками, исправляющими зрение. Вы там присутствовали, мистер Диас. Вы сами мне об этом сказали!

— Да, я там был.

— Отлично. Вы также сказали, что Лэйни было поручено представить чертежи к концу сентября.

— Вот здесь вы ошиблись.

— Да? И в чем же?

— Я сказал вам, что видел какие-то чертежи…

— Ну и? — …но я не уверен, что их сделала именно Лэйни.

— Тогда чьи это были чертежи?..

— Скорее, эскизы.

— Эскизы?

— Да. Рисунки, изображающие медвежонка в очках.

— Ну так кто же сделал эти чертежи, эти эскизы, или как там эта фигня называется?

— Я думаю, возможно, их сделал сам Бретт.

— Ясно. Вы думаете, что их мог сделать сам Бретт. Значит, придумал медвежонка Бретт, и эскизы сделал он, так что Лэйни тут вообще ни при чем — так получается? Она не делала никакого медвежонка, когда работала у Толандов — это вы теперь хотите сказать?

— Я говорю…

— Ну нет, мистер Диас, теперь вы говорите мне совсем не то, что говорили раньше. Вы мне сказали, что видели рабочие чертежи, до того как…

— Я говорил, что не знаю, были ли это рабочие чертежи.

— Тогда что же это было, черт побери?

— Эскизы.

— А когда вы увидели рабочие чертежи?

— Я же вам говорил, мистер Хоуп, что я этого не помню.

— Ладно, мистер Диас, замнем. Несколько минут назад вы сказали, что Лэйни украла ваши разработки по этом медвежонку, — я в упор посмотрел на Диаса. — Какие разработки?

— Я сказал, что она украла нашего медвежонка. Нашего, а не моего.

Медвежнка, которого она сделала для Толандов.

— Нет, вы сказали не это.

— Вы будете мне говорить, что я сказал?

— Да, буду.

— Вы ошибаетесь, мистер Хоуп. У меня на половину седьмого назначена встреча в Плум-Гардене. Чтобы добраться туда, мне нужно полчаса, а сейчас уже без пяти шесть. Если вы позволите…

— Да, разумеется, — отозвался я, очень осторожно взял со стола фотографию и спрятал ее в "дипломат".

Доктор Эбнер Гейнс сидел на высоком табурете перед стойкой, загроможденной микроскопами, пробирками, пипетками, горелками Бансена и великим множеством других приспособлений и инструментов, названия которых я бы не вспомнил даже под угрозой пытки. Как единственный владелец и главный аналитик "Судебной медицины Плюс", частной лаборатории, с которой я уже не раз сотрудничал, Эб был ученым, привыкшим к необычайной тщательности и дотошности в работе. И вообще Эб отличался безукоризненным професионализмом, несмотря на вечно взлохмаченные волосы, пожелтевшие от табака пальцы, вечно измятые брюки, нечищенные туфли и якобы белый лабораторный халат, отмеченный следами Бог весть скольких опытов, проведенных у этой же стойки.

Эб ждал меня, и потому приветствовал своим обычным невнятным ворчанием. У него был вид очень занятого профессора, которого донимают назойливо любопытные студенты. Собственно, Эб и вправду был очень занятым профессором и преподавал в Южнофлоридском университете.

Я обернул руку носовым платком и показал Эбу глянцевую черно-белую фотографию пальчиков дамы, носящей викторианское кольцо, пляшуших на фоне белых шелковых трусиков — копию обложки "Шаловливых ручек". Я показал ему черный виниловый футляр со цветной фотографией на обложке, а потом отк рыл футляр, чтобы показать саму кассету.

— Здесь, на черно-белой фотографии, должны быть отпечатки пальцев, — сказал я. — Меня интересует, нет ли идентичных отпечатков на футляре или на самой кассете.

— Когда нужно? — спросил Эб.

— Еще со вчера.

— Завтра, — со свойственной ему лаконичностью отозвался Эб.

Этим вечером я снова вернулся к яхте.

Желтую ленту уже сняли, и ничего не мешало мне взойти по сходням и подняться на борт яхты, но я просто стоял у причала и смотрел на судно.

Если я хоть что-нибудь понимал в яхтах, каждая ее линия говорила: "Я должна снова вернуться в море, туда, где только волны и небо". После комы я начал забывать об этом. Я вообще много о чем забыл после комы. Я был одет в цвета ночи. Черные джинсы, черные туфли, черная футболка и черная же ветровка. С моря дул легкий бриз и ерошил мне волосы. Вдыхая соленый воздух моря, я подумал, что понимаю, что чувствовал Джон Мейсфилд, когда писал свои стихи. Силуэт яхты отчетливо выделялся на фоне вечернего неба. На борту этой яхты был убит человек. И моя клиентка была с ним в тот вечер.

Мне бы очень хотелось, чтобы Лэйни не снималась в этом проклятом порнофильме.

Но она в нем уже снялась.

Мне бы хотелось, чтобы Бретт Толанд не пытался использовать эту кассету для грязной попытки шантажа.

Но, если верить моей клиентке, он это сделал.

Две пули в голову.

Но Лэйни продолжала настаивать, что это не она убила Бретта.

Я продолжал смотреть на яхту. Наверное, мне хотелось, чтобы она раскрыла свои тайны. Когда я прислушался к хлопанью фалов об металлические мачты, у меня в памяти всплыли строчки: "И все, чего прошу я — корабль, и звезды, и штурвал". Прогресс, однако.

— Вам чем-нибудь помочь, сэр?

Неожиданно прозвучавшие слова напугали меня. Я резко обернулся на голос, стиснув кулаки. Если бы у меня на загривке росла шерсть, в тот момент она непременно бы вздыбилась. Я решил, что меня настигли мои ковбои, этот двойной ужас, смерть в ночи и толчок страха в сердце, мой ночной кошмар. Но вместо этого я увидел невысокого толстенького человека, одетого в серые полиэстровые штаны и синюю футболку с белой надписью "Яхт-клуб на Силвер-Крик". В левой руке человек держал фонарь, и под ногами у него плясало пятно света. В лунном свете мне были видны черты круглого лица, светлые усы и синяя бейсболка с длинным козырьком.

На лице не было написано ни угрозы, ни вызова.

— Я — адвокат, представляющий сторону защиты в деле Толандов, — сказал я. — Мне бы хотелось еще раз осмотреть яхту.

— Да, у нас тут было полно желающих поглазеть, — отозвался мужчина.

— Мэттью Хоуп, — представился я и протянул руку.

— Генри Карп, — сказал он.

Мы пожали друг другу руки.

Луна скрылась за облаком, и на пристани сразу стало темнее. Потом облако уплыло. Мы стояли и смотрели на воду. Флоридская ночь. На воде пляшут серебряные блики. Вокруг поскрипывают яхты. В высокой траве стрекочут цикады. Сентябрь.