Негодяи часто бывают болтливыми, что может быть, благодеяние природы, снабдившей и ядовитых змей погремушками.

Об интриге с девицей Похвистневой скоро узнали, хотя и притворялись ничего не знающими.

Многих поразило выражение лица Павла Петровича, с каким он иногда смотрел на свою супругу и на фрейлину Нелидову.

Об этом заговорили, но большинство отвечало:

— Это только преходящая туча. Изволят дуться, но ненадолго!

Наиболее всего поразило окружающих то, что креатуры канцлера Безбородко пошли в ход, постоянно стали получать знаки благоволения и резко критиковали финансовые операции генерал-прокурора князя Куракина.

Правда, его вспомогательная касса для дворянства была неудачно придумана, но теперь уже начали распространять слух, что он, создав это учреждение, руководствовался низким расчетом личного интереса.

Закулисные интриганы чувствовали, что их коалиция может держаться и привести к желаемой цели лишь в том случае, если должности генерал-прокурора и санкт-петербургского генерал-губернатора будут в их руках.

Прежде всего, поэтому, они стали подкапываться под князя Алексея Куракина и генерала Буксгевдена.

Иван Павлович Кутайсов на все лады расхваливал Палена.

Этот Пален в последние годы царствования императрицы Екатерины был генерал-губернатором Курляндии, но с преобразованием, по вступлении на престол Павла Петровича, учрежденных императрицей генерал-губернаторств, лишен этого места и был назначен командиром кирасирского полка, стоявшего в Риге.

В феврале 1797 года, князь Зубов, получивший разрешение отправиться за границу, проезжал через этот город.

Генерал Пален, а также лифляндский губернатор Кампенхаузен посетили его.

Полицейский шпион, который, по приказанию петербургского генерал-губернатора Архарова, следовал за Зубовым, донес, что князь был принят в Риге необычайным образом.

Государь, которого старались восстановить против Зубова, страшно разгневался, когда ему передали преувеличенный рассказ о почестях, оказанных обыкновенному его подданому и, не дав себе труда исследовать донос, исключил Палена из рядов армии.

Пален, в оправдание себя, написал письмо, которое государь, как говорили, бросил, не читая.

Кампенхаузен также потерял место.

Однако, очевидная невинность этих господ побудила князя Ренина и генерала Бенкендорфа к такому горячему за них заступничеству, что государь, всегда готовый исправить сделанную им несправедливость, если она должным образом объяснена, опять принял Палена в армию, с возвращением ему полного старшинства, а Кампенхаузена назначил сенатором.

Пален был сделан шефом конного полка.

Государь, по каким-то неизвестным причинам, особенно подтягивал этот полк.

Что ни делал Пален, император всегда оставался недоволен.

На каждом параде он отправлял несколько офицеров под арест, да и на самого командира так гневался, что можно было подумать, что он на другой же день будет уволен.

Однако, эти бури ничем не кончались и Пален сам говорил:

— Я похож на те маленькие куколки, которых хотели бы опрокинуть и поставить вверх ногами, но которые всегда опять становятся на ноги.

Впрочем, секрет его устойчивости очень было легко понять.

Он никогда ни о ком не говорил прямо чего-либо дурного, но никогда он и не являлся защитником честного человека, на которого взводили клевету, и соблюдал при этом осторожное и преступное молчание, или же отпускал какую-нибудь остроту, казавшуюся лишь забавною, но на деле гораздо более опасную, так как при дворе того времени все смешное и наивное гораздо труднее прощалось, нежели порок, прикрывающийся соблазнительною оболочкою.

Таким образом, Пален всех расположил к себе, заслужил любовь придворной челяди, казался неопасным и незаметно расчистил себе дорогу, которая должна была привести его к высшим почестям и безграничному доверию.

Однажды государь несправедливым образом отправил его сына на гуптвахту.

Он думал, что отец будет просить о его помиловании, или выкажет известное беспокойство, но Пален, представляя свой рапорт, оказался в спокойном и веселом расположении духа.

— Мне досадно, — сказал государь, — что ваш сын сделал ошибку.

— Наказывая его, ваше величество поступили по справедливости, и это научит молодого человека быть внимательнее.

При своей преобладающей страсти к справедливости, Павел Петрович пришел в восторг от такого ответа, а то он, одну минуту, подумал было, что поступил с молодым Паленом несправедливо.

Этого-то Палена и расхваливал в последнее время Кутайсов.

Но так как любимцу государя были известны тайные соглядатаи императора, то он сумел воспользоваться и ими, чтобы доводить — по-видимому самым естественным образом — до ушей государя многочисленное восхваление человека, которому желали дать место.

Однажды Павел Петрович, находясь в небольшом кружке своих приближенных, выразился так:

— Странно! Никогда не слыхал я, чтобы о ком-либо говорили так много хорошего, как о Палене. Я, значит, довольно ложно судил о нем и должен эту несправедливость исправить.

Предавшись такому течению мыслей, государь все милостивее и милостивее стал обращаться с Паленом, который вскоре так опутал его своими оригинальными и лицемерно-чистосердечными речами, что стал ему казаться самым подходящим человеком для занятия должности, требующей верного взгляда, ревностного усердия и безграничного послушания. Первая цель хитросплетенной придворной интриги была близка к осуществлению. Генерал-губернатор Буксгевден висел на волоске.

Волосок оборвался.

VIII

В ГАТЧИНЕ

24 июля 1797 года двор находился в Гатчине.

Павел Петрович проводил в этом своем любимом городке ежегодно конец лета и начало осени.

Имение это, вскоре по вступлении на престол императрицы Екатерины II, было пожаловано князю Григорию Григорьевичу Орлову.

Когда новый владелец получил Гатчину, там находилась только небольшая мыза, к которой было приписано несколько чухонских деревушек с сенокосами и пашнями.

Орлову чрезвычайно понравилось подаренное ему имение, главным образом, как местность, в ту пору самая удобная из пригородных мест для охоты.

Сперва он выстроил там небольшой каменный дом — так называемый приорат, сохранившийся и теперь в его первоначальном виде.

Архитектура этого строения напоминает небольшой замок средневекового барона. Все это здание составлено как будто из отдельных, слепленных между собою домиков, с высокими, покатыми кровлями, на гребнях которых, в виде украшений, виднеются шары и железные флюгеры.

Над зданием возвышается высокая башня с остроконечною крышею.

Этот небольшой замок стоит среди берез, елей и сосен и красиво смотрит в запруду, вода которой подходит под самый его фундамент.

Григорий Григорьевич Орлов не удовольствовался этим тесным жилищем и в 1766 году принялся строить в Гатчине, по плану знаменитого архитектора Ринальди, громадный дворец, наподобие старинного замка, с двумя высокими башнями по углам.

Весь дворец строился из тесанного камня и постройка его продолжалось пятнадцать лет.

Он был окончен в 1781 году, и тогда Гатчина, на которую были затрачены несметные суммы, сделалась самым великолепным частным имением в окрестностях Петербурга.

Роскошная меблировка комнат, собрание картин, статуй, древностей и разных редкостей придавали жилищу князя Орлова вид настоящего царского дворца.

Через громадный парк, наполненный старыми, развесистыми дубами, вился ручей, прозрачный до такой степени, что когда его запрудили и обратили в обширный пруд, то на дне его, на двухсаженной глубине, можно было видеть каждый камешек.

Через пруд был перекинут затейливый мостик, устроены гроты, туннели.

Пруд, находящийся у самого дворца и отличающийся своею особенною прозрачностью, называли и называют до сих пор «серебряным».

Весь Петербург в восьмидесятых годах прошлого столетия заговорил о Гатчине, как о чем-то еще небывалом и невиданном, а приезжавшие в северную столицу иностранцы спешили взглянуть на роскошь, окружавшую вельможу-помещика.