Вскоре, однако, Полоцк показался, конечно, тесен для предприимчивого иезуита и он появился в Петербурге.

Это было в последние годы царствования императрицы Екатерины.

Иезуиты издавна стремились утвердить влияние ордена не только в русском обществе, но и при императорском дворе.

Благосклонность императрицы к членам ордена Иисуса не простиралась, однако, до возможности осуществления для них этих надежд.

Им дали убежище в Полоцке, но дальнейшее распространение влияния ордена не входило в расчеты мудрой монархии.

Православная Россия и католический орден были, конечно, двумя параллельными линиями.

У них не было и не должно быть точек соприкосновения.

Иезуиты хорошо понимали это, но надеялись на счастливые обстоятельства и пытались утвердиться в столице под предлогом сношения с петербургской академией наук.

Историк, механик, лигвинист, гидравлик, математик, химик, врач, музыкант и живописец, аббат Грубер явился в Петербург с целью представить академии некоторые сделанные им изобретения, между которыми были: водяной воздушный насос и ножницы для стрижки тонкого сукна, а также ознакомить это высшее русское ученое учреждение со своим проектом об осушке болот.

Такова, по словам аббата, была единственная цель его приезда в столицу.

Под предлогом отыскивания покровителей своим изобретениям и проектам, Грубер втерся в дома тогдашних вельмож и стал появляться во всех публичных собраниях.

Кроме всесторонних основательных знаний, аббат обладал светским лоском, замечательным даром слова и умением заинтересовать слушателя.

Он великолепно говорил по-немецки, по-французки, по-итальянски, по-английски, по-польски и по-русски и был замечательный знаток языков греческого, латинского и еврейского.

В петербургском обществе заговорили о нем, как о необыкновенном ученом и благочестивом человеке.

Молва дошла до великого князя и он вспомнил, что Грубер был представлен ему в Орше и произвел на него приятное впечатление.

Смерть Екатерины II и вступление на престол Павла Петровича было событием, заставившим общество отодвинуть толки о симпатичном аббате на задний план.

Это не входило в расчеты Грубера, с настойчивостью стремившегося к заветной цели.

Случай — этот бог энергичных людей — помог ему.

За несколько недель до момента нашего рассказа, у императрицы Марии Федоровны заболели зубы.

Боль была страшно мучительна и все испытанные средства оказались бессильными не только прекратить, но хотя бы несколько успокоить ужасные страдания императрицы.

Болезнь эта сильно тревожила Павла Петровича.

Во время одного из болезненных припадков, одна из приближенных к ее величеству дам, графиня Мануцци, передала государыне письмо аббата Грубера, где он просил позволения представиться императрице, заявляя, что у него есть верное средство от зубной боли.

Государыня показала письмо Павлу Петровичу.

Последний потребовал заявлявшего так уверенно о себе врача-иезуита во дворец.

Прием его был, однако, не из особенно приветливых.

— Вы беретесь вылечить императрицу?.. Не слишком ли много вы берете на себя, господин аббат? — резко спросил государь вошедшего к нему в кабинет Грубера.

— При помощи Божьей, я надеюсь прекратить страдания ее величества, — ответил аббат, ни мало не смутившись под испытующим взглядом императора. — При этом, ваше величество, может, впрочем, встретиться и одно весьма важное препятствие: мне необходимо будет остаться несколько дней безотлучно при императрице, чтобы постоянно следить за ходом болезни и тотчас же подавать помощь. Поэтому я вынужден просить у вас, ваше величество, разрешения поместиться на несколько дней в одной из комнат, близких к кабинету государыни.

Павел Петрович был сначала поражен этим неожиданным условием.

Он несколько раз в глубокой задумчивости прошелся по комнате.

— Я согласен удовлетворить ваше желание, господин аббат, — остановился он, наконец, против Грубера, — но с тем, что я буду сам наблюдать за вашим лечением.

Грубер почтительно поклонился. Ему отвели комнату, соседнюю с кабинетом его величества, а государь приказал поставить в кабинете императрицы около одного из канапе ширмы и там устроил себе временную опочивальню.

Лечение началось.

Аббат был в восторге. Для наблюдательности хитрого иезуита, умеющего все подсмотреть, все подслушать и из всего сделать нужные выводы, открывалось широкое поле.

Пробыть безвыходно несколько дней и ночей в императорских покоях — событие, о котором ни один из его собратий не смел и мечтать.

Груберу представлялся удобный случай для ознакомнения со всеми мелочами царского домашнего обихода, царских привычек и для встреч и знакомств с близкими к царственной чете лицами.

Конечно, в случае неудачи, он, как наглый обманщик, рисковал попасть из дворца прямо в один из казематов Петропавловской крепости, но ничто на земле не дается без риску.

Патер рисковал, понимая, что для иезуитских козней наступила в России самая вожделенная пора, и упустить благоприятные обстоятельства, сложившиеся для него, он, как ревностный член общества Иисуса, считал непростительным.

Он готов был жертвовать собой в пользу ордена. Счастье ему благоприятствовало.

После первой же дозы принятого лекарства, государыня почувствовала некоторое облегчение. По предписанию Грубера, она повторила прием и боль заметно стихла.

Мария Федоровна повеселела, повеселел и Павел Петрович. Грозные взгляды государя сменились ласковыми. На его губах, при встрече с аббатом, стала появляться приветливая улыбка.

Прошло пять дней, зубы государыни прошли.

Павел Петрович в самых искренних выражениях благодарил Грубера и объявил, что жалует его орденом святой Анны.

— Уста мои немеют от наполняющей душу мою благодарности за этот знак почета, которым вы, ваше величество, хотите отличить меня… Но, к прискорбию моему, не смею и не могу принять жалуемой мне вашим величеством награды… — низко поклонился аббат.

— Это почему? — вспыхнул Павел Петрович.

— Устав ордена, к которому я принадлежу, и правила общества Иисуса строго запрещают его членам носить какие-либо знаки светских отличий… Мы обязаны служить государям и государствам «ad majorem Dei gloriam».

— «Для увеличения славы Божьей», — перевел этот латинский девиз смягчившийся государь. — Превосходно… Истинно бескорыстное служение… А между тем на вас клевещут, вас злословят… Почему это?

— Клевета и злословие — естественные спутники добродетели на земле… — отвечал, вздыхая и опустив глаза в землю, аббат. — Мы, иезуиты, поборники старых порядков, стражи Христовой церкви и охранители монархических начал. При теперешнем настроении умов, зараженных зловредным учением якобинцев, естественно, мы не можем встречать повсюду никого иного, как злейших врагов.

Государь слушал внимательно, а аббат Грубер, со свойственным ему умением и красноречием стал далее развивать ту мысль, что общество Иисуса должно служить главною основою для охранения спокойствия и поддержания государственных порядков. Аббат коснулся вскользь настоящего положения дел в Европе и обнаружил необычайно глубокое звание всех тайников европейской политики.

Павел Петрович был положительно очарован его умом и знаниями и в знак своего благоволения, дозволил ему являться во дворец во всякое время без доклада.

Иезуит торжествовал и, конечно, не преминул воспользоваться этим милостивым дозволением.

Вскоре он оказал и лично императору, хотя мелочную, но угодную ему услугу.

Однажды он явился в кабинет, когда его величество изволил пить шоколад.

— Почему это, — сказал Павел Петрович, — никто не сумеет приготовить мне шоколад, какой я пил только однажды, во время путешествия моего по Италии, в монастыре отцов иезуитов? Он был превкусный…

— У нас, иезуитов, ваше величество, существует особый способ приготовления шоколада, и если вам, государь, будет угодно, я приготовлю его так, что он придется вам по вкусу.