С другой стороны, Сципион вынужден был исполнить приказ сената о разрушении Карфагена. Чтобы ускорить ход событий, консул решил кое-чем пожертвовать. Он «поручил Голоссе передать Гасдрубалу, что дарует жизнь ему самому, жене, детям, десяти родственным с ним или дружественным семействам, кроме того, дозволяет ему взять с собой 10 талантов из своих денег или всех слуг, каких пожелает».

Гордыня Гасдрубала на этот раз не позволила принять милостивое предложение. Выслушав римского посланника, он «несколько раз ударил себя по бедру, потом, призвав богов и судьбу в свидетели, объявил, что никогда не наступит тот день, когда бы Гасдрубал глядел на солнечный свет и вместе на пламя, пожирающее родной город, что для людей благомыслящих родной город в пламени – почетная могила».

Можно было бы удивиться мужеству Гасдрубала, если бы его следующие поступки не поражали подлостью и трусостью. «Так, во-первых, когда прочие граждане умирали от голода, он устраивал для себя пиры с дорогостоящими лакомствами и своей тучностью давал чувствовать сильнее общее бедствие, – сообщает Полибий. – В самом деле, невероятно велико было число умирающих, не меньше было и количество перебегающих к неприятелю из-за голода. Потом, издевательством над одними, истязаниями и казнями других он держал народ в страхе и этими средствами властвовал над злосчастной родиной так, как едва ли бы позволил себе тиран в государстве благоденствующем».

Весной 146 года до н. э. римляне ворвались в Карфаген со стороны гавани. Сципион сразу же устремился к главной цитадели города – Бирсе. Наступая в ее направлении по трем улицам, римляне столкнулись с такими трудностями, что путь к Бирсе занял шестеро суток. Пространство около главной крепости Карфагена было занято шестиэтажными домами. Римляне врывались в жилища, с боем пробивались на крыши, затем перекидывали доски с одного дома на другой и таким образом продвигались к цели.

«В то время как эта война шла наверху, на крышах, другая развертывалась на узких улицах со встречными врагами. Все было полно стонов, плача, криков и всевозможных страданий, так как одних убивали в рукопашном бою, других еще живых сбрасывали с крыш на землю, причем иные падали на прямо поднятые копья, всякого рода пики или мечи» (Аппиан). Потери римлян в уличных боях были огромны, и тогда Сципион изменил тактику. Он приказал поджечь все три улицы, ведущие к Бирсе, и как только одна из них выгорит дотла, наступать дальше.

Пока огонь расчищал римлянам путь к сердцу Карфагена, они принялись разрушать ближайшие дома – «навалившись всей силой, валили их целиком. От этого происходил еще больший грохот, и вместе с камнями падали на середину улицы вперемешку и мертвые, и живые, большей частью старики, дети и женщины, которые укрывались в потайных местах домов; одни из них раненые, другие полуобожженные испускали отчаянные крики, – рисует страшные картины взятия города Аппиан. – Другие же, сбрасываемые и падавшие с такой высоты вместе с камнями и горящими балками, ломали руки и ноги и разбивались насмерть. Но это не было для них концом мучений; воины, расчищавшие улицы от камней, топорами, секирами и крючьями убирали упавшее и освобождали дорогу для проходящих войск; одни из них топорами и секирами, другие остриями крючьев перебрасывали и мертвых, и еще живых в ямы, таща их, как бревна и камни, или переворачивая их железными орудиями: человеческое тело было мусором, наполнившим рвы.

Из перетаскиваемых одни падали вниз головой и их члены, высовывавшиеся из земли, еще долго корчились в судорогах; другие падали ногами вниз, и головы их торчали над землею, так что лошади, пробегая, разбивали им лица и черепа, не потому, что так хотели всадники, но вследствие спешки, так как и убиральщики камней делали это не по доброй воле; но трудность войны и ожидание близкой победы, спешка в передвижении войск, крики глашатаев, шум от трубных сигналов, трибуны и центурионы с отрядами, сменявшие друг друга и быстро проходившие мимо, все это вследствие спешки делало всех безумными и равнодушными к тому, что они видели».

В первый же день Сципион столкнулся с еще одной помехой, которая существенно отвлекала внимание его воинов на пути к цели. «С наступлением дня, – рассказывает Аппиан, – Сципион вызвал 4 тысячи свежих воинов, которые, войдя в святилище Аполлона, где стояло его позолоченное изображение и его ниша, покрытая золотыми пластинками, весом в тысячу талантов, стали грабить и резали золото ножами, не обращая внимания на приказы начальников, пока не поделили добычи, и только тогда обратились к делу. В трудах у них прошло шесть дней и шесть ночей, причем римское войско постоянно сменялось, чтобы не устать от бессонницы, трудов избиения и ужасных зрелищ. Один Сципион без сна непрерывно присутствовал на поле сражения, был повсюду, даже питался мимоходом, между делом, пока, устав и выбрав себе какой-либо момент, он не садился на возвышении, наблюдая происходящее».

На седьмой день из переполненной Бирсы вышло посольство с просьбами о милосердии. Сципион согласился даровать жизнь всем покинувшим крепость, кроме перебежчиков. Тотчас же через узкий проход в стенах потянулись карфагенские воины, их жены, дети. Рабскую жизнь смерти предпочли 50 тысяч человек – это все, что осталось от 700-тысячного населения города. А 900 перебежчиков из римлян не могли надеяться на милость и укрылись на территории храма Асклепия. Вместе с ними находился Гасдрубал с женой и двумя малолетними детьми. «Они упорно продолжали сражаться, ввиду высоты храма, выстроенного на отвесной скале, к которому и во время мира поднимались по шестидесяти ступеням. Но когда их стал изнурять голод, бессонница, страх и утомление и так как бедствие приближалось, они покинули ограду храма и вошли в самый храм и на его крышу».

В это время гордого Гасдрубала охватил панический страх смерти. Ему не над кем стало издеваться, некем править: все его воины и остальные граждане Карфагена либо погибли, либо сдались на милость римлян; обреченные на смерть перебежчики думали лишь о том, как подороже отдать свою жизнь и чтобы смерть их стала менее мучительной. И вот, Гасдрубал тайком взял в храме молитвенные ветви в знак мирных намерений, оставил жену и детей и бежал к Сципиону.

От Полибия мы знаем, что, когда Гасдрубал в положении просящего оказался у ног Сципиона, римлянин произнес:

– Смотрите, какой внушительный урок дает судьба безумцам. Безумец этот – Гасдрубал, ибо недавно он отринул наши милостивые условия и говорил, что для него пламень горящего родного города – почетнейшая могила. И вот теперь с молитвенной веткой в руках он просит сохранить ему жизнь и на нас возлагает все упования свои. При виде этого человека не может не прийти на мысль каждому, что нам, смертным, никогда не подобает дозволять себе ни речей наглых, ни поступков.

Последние защитники Карфагена, которые оказались римскими перебежчиками, увидев Гасдрубала среди римлян, попросили остановить битву. Сципион исполнил просьбу обреченных; и тогда, «громко осыпая Гасдрубала всяческой бранью и упреками, (они) подожгли храм и сгорели вместе с ним». Они устали сражаться – пришла пора умереть. (Ливий пишет, что часть перебежчиков осталась в живых, но судьба их была не менее печальна, чем судьба сгоревших в пламени собратьев. Сципион, по примеру своего отца Эмилия Павла, устроил гладиаторские игры, на которых заставил «перебежчиков и беглецов сражаться с дикими зверями».)

Огонь уже охватил последний бастион защитников города, когда на крыше (это читаем мы у Аппиана) показалась жена Гасдрубала, «украшенная, насколько можно в несчастии, и, поставив рядом с собой детей, громко сказала Сципиону:

– Тебе, о римлянин, нет мщения от богов, ибо ты сражался против враждебной страны. Этому же Гасдрубалу, оказавшемуся предателем отечества, святилищ, меня и своих детей, да отомстят ему и боги Карфагена, и ты вместе с богами.

Затем, обратившись к Гасдрубалу, она сказала:

– О преступный и бессовестный, о трусливейший из людей! Меня и моих детей похоронит этот огонь. Ты же, какой триумф украсишь ты, вождь великого Карфагена?! И какого только наказания ты не понесешь от руки того, в ногах которого ты теперь сидишь?