Около ворот Сципион заметил башню, принадлежавшую частному лицу, «находящуюся вне стены и по высоте бывшую равной стене». Консул приказал легионерам захватить это строение, что и было немедленно совершено; затем с башни перекинули шесты и доски на городскую стену, римляне таким путем проникли в город, открыли ворота и впустили войско. Сципион лично вошел в Мегары, а с ним 4 тысячи легионеров. Весь Карфаген охватила паника, хотя противник был ничтожен по численности. Население пригорода устремилось в Бирсу – самую мощную крепость Карфагена. «Поднялся разноголосый крик, некоторые попадали в плен, началось смятение, так что даже те, которые стояли лагерем вне стен города, покинули укрепление и побежали с остальными в Бирсу».

Сципион и не думал развивать успех, который был весьма сомнителен при дальнейшем наступлении по огромному городу с 700-тысячным населением; тем более накануне в Карфаген ввел полевую армию Гасдрубал. О предполагаемых трудностях этого мероприятия Аппиан сообщает: «Так как это предместье, Мегары, было занято огородами, богато плодовыми деревьями ранних сортов и полно терновником и загородками из ежевики и разного вида аканта, а также различными глубокими каналами с водой, шедшими во всех направлениях, то Сципион побоялся, как бы это место не оказалось непроходимым и опасным для преследующего войска, главным образом ввиду того, что солдаты не знали проходов».

У Сципиона был свой план, и он строго ему следовал, не вручая судьбу случайностям, не обольщаясь надеждами на скорый успех, проявляя не свойственную молодому возрасту рассудительность.

В противоположность новому римскому командующему Гасдрубал от неудачи в Мегарах потерял голову и совершил поступок, вызвавший осуждение даже карфагенян. Аппиан рассказывает об одном из страшных эпизодов этой войны: «С наступлением дня, негодуя на нападение на Мегары, Гасдрубал тех из пленных римлян, которые были у него, вывел на стену, откуда римлянам должно было быть хорошо видно то, что должно было совершиться, и стал кривыми железными инструментами у одних вырывать глаза, языки, жилы и половые органы, у других подрезал подошвы, отрубал пальцы или сдирал кожу с остального тела и всех, еще живых, сбрасывал со стены и со скал.

Он задумал поступить так, чтобы исключить для карфагенян возможность примирения с римлянами. Он хотел таким образом привести карфагенян к убеждению, что их спасение только в битве, но вышло для него совершенно обратное тому, что он задумал: сознавая себя как бы соучастниками этих безбожных деяний, карфагеняне почувствовали скорее страх, чем готовность сражаться, и возненавидели Гасдрубала, отнявшего у них надежду на прощение. И особенно совет громко негодовал на него, как на совершившего столь кровавые и злобные поступки при столь великих несчастьях родины. Он же, арестовав, убил и некоторых из членов совета и, действуя уже во всем так, чтобы внушить страх, стал скорее тираном, нежели полководцем, полагая, что он будет иметь безопасность только в том случае, если будет им страшен и, таким образом, трудноуязвим».

Карфаген располагался на полуострове: с трех сторон его омывало море, с четвертой город соединялся с континентом перешейком. Сципион овладел этим перешейком и принялся копать ров от моря до моря. Работа, и без того трудоемкая, затруднялась внешними помехами: часть римлян постоянно отражала нападения карфагенян, другая часть упорно и невозмутимо лопатила африканскую иссушенную землю.

«Когда эта работа у него (Сципиона) была окончена, он стал рыть другой такой же ров, находившийся поблизости от первого, обращенный к материку. Прибавив к ним еще два боковых рва, так, чтобы все окопанное пространство представляло из себя четырехугольник, он окружил его острыми кольями» (Аппиан). Кроме того, рвы Сципион укрепил палисадом, а вдоль того, что был обращен к Карфагену, римляне воздвигли мощную стену. В центре грандиозного сооружения поставили высокую каменную башню, а над ней еще четыре этажа добавили из дерева. С этого наблюдательного пункта весь Карфаген был как на ладони. «Соорудив это в течение двадцати дней и ночей, причем трудилось все войско, попеременно то работая, то воюя, то отдыхая за пищей и сном, он ввел войско в это укрепление».

Так, на третьем году войны, римляне сделали первый важный шаг к покорению ненавистного города. Карфаген оказался блокированным с суши – со всеми вытекающими последствиями.

Блокада

Стараниями Сципиона карфагеняне перестали получать продукты по суше. «И это стало для них первой и главнейшей причиной голода и бедствий, – пишет Аппиан. – Поскольку все население с полей переселилось в город, а из-за осады они не могли сами выплывать в море, да и иноземные купцы из-за войны не часто у них появлялись, то жили они только тем продовольствием, которое получали из Ливии, немногое иногда подвозилось и по морю, когда была хорошая погода». Батиас, начальник карфагенской конницы, которого послали за продовольствием, обратно вернуться уже не смог ни с продуктами, ни со своей конницей.

Римляне пытались закрыть доступ в осажденный город и со стороны моря. Суда Сципиона стояли на якоре у Карфагена, но недостаточно тесно друг к другу из опасения столкнуться во время шторма. Они не приближались к городу, так как могли попасть под удар вражеских катапульт.

Грузовые суда Батиаса, «а иногда и какой-либо посторонний купец, ради наживы охотно идя на опасность, решались быстро туда проскочить; выждав сильного ветра с моря, они мчались на распущенных парусах, так что даже триеры не могли преследовать грузовые суда. Однако это случалось редко и только тогда, когда с моря был сильный ветер; но даже и то продовольствие, которое привозили корабли, Гасдрубал распределял только между 30 тысячами воинов, которых он отобрал для битвы, а на остальную массу населения не обращал внимания; поэтому оно особенно страдало от голода».

Сципион задумал перекрыть Карфагену и этот скудный продовольственный источник. Он стал прокладывать в море длинную насыпь, двигая ее прямо ко входу в городскую гавань. Основание насыпи делалось из больших камней, плотно прилегавших друг к другу, чтобы новое грандиозное сооружение не размыли волны.

«Когда он начал эту работу, карфагеняне презрительно смеялись над ней, считая ее длительной и, быть может, вообще неисполнимой, – передает Аппиан реакцию тех пунийцев, которым еще не было знакомо римское упорство. – Но через какое-то время, видя, что большое войско со всем пылом не прекращало работы ни днем ни ночью, они испугались и стали рыть другой проход (на другой стороне гавани), обращенный к открытому морю, куда нельзя было провести никакой насыпи вследствие глубины моря и свирепости ветров. Рыли все: и женщины и дети, начав изнутри, тщательно скрывая, что они делают; вместе с этим они строили корабли из старого леса, пентеры и триеры, не теряя ни бодрости, ни смелости. И все это они так тщательно скрывали, что даже пленные не могли чего-либо определенного сообщить Сципиону, кроме того что в гаванях и днем и ночью непрерывно слышен сильный стук.»

В течение двух месяцев карфагеняне построили 120 палубных кораблей и в одно прекрасное для карфагенян (и не очень – для римлян) утро огромный флот вырвался из города. Эффект был потрясающий! Аппиан сообщает: «И внезапно образовавшийся проход, и флот, появившийся в этом проходе, настолько испугали римлян, что если бы карфагеняне тотчас напали своими кораблями на корабли римлян, оставленные без внимания, как это бывает во время осадных работ, так что на них не было ни моряков, ни гребцов, то они завладели бы всем морским лагерем римлян. Теперь же они выплыли тогда только для показа и, гордо посмеявшись над римлянами, вернулись назад».