Не меньший вред приносило и перенапряжение иное – забота о государственных делах, которые царь решал единолично, вникая во все мелочи и почасту засиживаясь за бумагами до глубокой ночи. Император уходил к себе обычно около девяти вечера и занимался делами в одиночестве. Только после настояний Марии Фёдоровны и врачей он дал слово, что будет работать лишь до трёх ночи, и приказал камердинеру Карякину всякий раз докладывать ему, когда наступит это время. Если государь не прекращал своих занятий, слуга напоминал о времени вторично, после чего тушил свет. Иногда между императором и камердинером происходили пререкания, и тогда бывший денщик, а ныне царёв слуга сердито говорил:

– Ваше величество! Я имею высочайшее повеление и обязан его исполнить!..

Это продолжалось и во время болезни, хотя всё уже валилось из рук государя, сил у него не оставалось, и случалось, Александр Александрович засыпал ранее трёх ночи, положив голову на кипу докладов.

Только после настойчивых просьб Вельяминова он передал дела цесаревичу, оставив себе лишь военные вопросы да внешние сношения («Я сам себе министр иностранных дел», – любил повторять император). Однако наследник вёл себя крайне нерешительно, и уже семь курьеров ожидали, когда же будут подписаны бумаги. Всё это мучило государя, твёрдо верившего в своё божественное предназначение править Россией…

Почувствовав острую грудную боль и очередной приступ удушья, Александр Александрович слабо застонал.

Со стороны парадного дворца долетали звуки оркестра, играющего «Боже, Царя храни…», взрывы «ура!» и даже отдалённый гул ликованья. В Крым была спешно вызвана принцесса Алиса Гессенская.

После разговора с отцом цесаревич послушно выполнил своё обещание. 31 марта 1894 года он вместе с великими князьями Владимиром и Сергеем и их жёнами отправился в Кобург, на свадьбу дочери принца Эдинбургского. По замыслу королевы Виктории, там наследник должен был посвататься за Алису Гессенскую. В светских салонах сплетничали, что в Дармштадте очень бедны, отчего принцесса испытывала затруднение ехать в Кобург. Ей с трудом достали шесть тысяч марок для платьев, чтобы появиться на празднествах.

Из Кобурга цесаревич телеграфировал отцу, что последовал его воле. На балу он спросил Алису:

– Нравится ли вам Россия? Если хотите составить её счастье – я предлагаю вам мою руку…

Принцесса ловко повела себя с женихом, была холодна, сдержанна и тем вызвала прилив его страсти. Вернувшись в Россию, наследник тотчас начал просить отца разрешить ему ехать в Дармштадт. Всё зеркально повторилось в судьбах деда, отца и сына…

Александр III хорошо понимал, что после неласкового приёма Алиса – будущая Александра Фёдоровна – затаила к нему недоброе чувство (которое затем перенесла и на вдовствующую императрицу). Но приходилось поневоле спешить. Государь, с его крепкими нравственными понятиями, был убеждён, что его преемник на троне не может быть холостым. Поэтому, чувствуя близость конца, он, хоть и с неохотой, дал разрешение на этот брак. Согласием на маложелательный для него союз он как бы признавал безнадёжность своего положения.

Принцесса Аликс также понимала, что её принимают в семью, так сказать, поневоле. Двадцатиминутная встреча с ней была для Александра Александровича очень тягостной. Он сам скомкал это свидание, сославшись на усталость. И теперь принцесса торжествовала, в окружении льстивших ей придворных, под гром военного оркестра, исполнявшего для неё и Ники национальный гимн. «Боже, Царя храни…» – эти строки поэта Жуковского уже не относились к умиравшему грозному императору. Из маленького дворца, где он лежал, на встречу с будущей царицей ушли все, даже швейцар, чтобы поглазеть на неё. При Александре Александровиче оставался лишь верный Вельяминов.

Впрочем, государь стеснялся беспокоить его без крайней нужды, ни разу не выказал нетерпения, неудовольствия или малейшего каприза, был всегда одинаково ровен, любезен, добр, бесконечно кроток и деликатен. Лейб-медик вспоминал, что за сорок лет практики он редко встречал такого больного, который даже на смертном одре волновался, что долго задерживает своего врача, и отсылал его покурить или поехать кататься.

Теперь Александр Александрович решился позвать Вельяминова, который в течение семнадцати дней оставался бессменным дежурным и даже спал одетым. Царь встретил лейб-медика укором:

– Николай Александрович! Вы опять явились в сюртуке. Ведь ещё тепло, и можно было надеть китель…

По этикету, бывать у высочайших особ в кителе не полагалось, но император презирал формальности. Другим нововведением в его царствование стал обычай государя обращаться ко всем на «вы», чего не бывало при предшественниках. Даже великие князья, «тыкавшие» всем, не сразу могли привыкнуть к этой манере.

– Простите, что я вас позвал, – продолжал император. – Но мне нужно перебинтовать ноги…

Он прекрасно сознавал, что болезнь смертельна, однако ни разу не спросил об этом у Вельяминова и старался даже шутить, подтрунивая над своим лейб-медиком или удивляясь чудачествам профессора Захарьина, который в своих странностях частенько не знал границ.

Вельяминов, массируя огромные, набухшие водой ноги государя, рассказал о новой выходке Захарьина.

В Ливадии все дорожки парка были усыпаны галькой, отчего проезд экипажей производил очень громкий и неприятный шорох. Поэтому проезжать около дома государя строго воспрещалось: всё, что было нужно, приносили слуги. Но Захарьин заявил, что не может ходить на консультации пешком, хотя до дворца было не более полуверсты. Приходилось дважды в день подавать ему коляску, на которой он торжественно приезжал к августейшему больному. Кроме того, Захарьин потребовал, чтобы во дворце на площадках лестницы для него были поставлены венские стулья, один из которых должен был находиться при входе в приёмную. Он присаживался на минуту на каждый из стульев и якобы отдыхал, а на последнем из них – собирался с мыслями. Слуги терпеть не могли капризника и иногда этих стульев не ставили.

– Я увидел, государь, – говорил Вельяминов, ловко бинтуя ему ноги, – как Захарьин поднялся наверх и вдруг не нашёл стула…

– И что же? Он сел на пол? – призакрыв глаза, поинтересовался царь.

– Никак нет! Он страшно рассердился. Сбежал с лестницы, схватил стул, потом быстро снёс его на верхнюю площадку, присел на секунду и вошёл в приёмную…

– Так он, оказывается, симулянт! – засмеялся Александр Александрович.

– Ваше величество! – посерьёзнел Вельяминов. – Как и прочие врачи здесь, в Ливадии, Захарьин не мог убедить вас строго следовать всем лечебным предписаниям. Представьте, но до последнего времени русский император пользовался таким дурным уходом, как ни один из ваших подданных даже в самой плохой больнице. А ведь на Ливадию теперь смотрит весь мир…

– Мир смотрит и ждёт, каким будет завтрашний день России, – ответил император и погрузился в глубокое раздумье.

2

Александр Александрович оставлял Российскую империю в зените её славы и могущества.

Он знал, что сельскохозяйственная страна не может быть великой державой, и всячески покровительствовал подъёму отечественной промышленности. Император всемерно поощрял энергичную работу министра путей сообщения Сергея Юльевича Витте по развитию железных дорог, протяжённость которых возросла за эти тринадцать лет в полтора раза. И вот уже Великий Сибирский путь протянулся почти до Тихого океана. Истерзанные Крымской, а затем и русско-турецкой войнами, финансы настолько окрепли, что появился золотой рубль, а бумажные ассигнации обеспечивались золотым запасом. Чтобы как-то смягчить последствия великой реформы девятнадцатого февраля, сделавшей крестьян свободными и нищими, был учреждён Крестьянский банк. Специальные законодательства касались рабочих: под строгим надзором фабричной инспекции ограничивалось время работы малолетних и воспрещалась ночная работа женщин и детей.

Да, император твёрдой рукой подписал указы, направленные против прежних вольностей: была отменена автономия университетских советов, ограничен суд присяжных, стеснена свобода печати, наконец, резко умалены в правах евреи и поляки. Пожалуй, полякам Александр Александрович не доверял всего более, помнил, что в Париже в его отца стрелял поляк Березовский, а погиб Александр II от рук поляка Гриневецкого.