Павел Петрович превратил Гатчинский дворец воистину в вобановскую крепость[139], с рвами и сторожевыми башнями, откуда потайные лестницы вели в царский кабинет. В кабинете имелся люк, через который можно было неожиданно сбросить врага в воду – на острые камни внизу, и существовали тайные лестницы, спускающиеся в глубокие казематы и в подземный проход, ведущий к озеру.

С тех весьма досточтимых времён Гатчина, где не желали жить ни Николай I, ни Александр II, можно сказать, поросла травой забвенья. Правда, в нескольких местах сохранились допотопные будки, возле которых стояли городовые, вооружённые алебардами[140]. Но и они, оставив своё грозное оружие, отлучались на приработки, выступая уже в роли дворников на ближних дачах. Министру двора графу Воронцову-Дашкову предстояло в кратчайший срок навести новые порядки по охране царской резиденции.

Были восстановлены защитные сооружения, построенные при Павле I, и созданы новые, современные. Александр III приказал установить в подземельях автоматические электрические приборы, чтобы революционеры не могли произвести подкопы. Такими же приборами были снабжены подземные галереи, которые были вырыты вокруг Аничкова дворца. Все лица, появлявшиеся в Большом Гатчинском дворце, не исключая гофмаршала Грота, должны были иметь при себе удостоверение с фотографической карточкой.

Старый учитель императора Победоносцев письменно назидал:

«Ради Бога, примите во внимание нижеследующее: 1) Когда собираетесь ко сну, извольте запирать за собою дверь – не только в спальне, но и во всех следующих комнатах, вплоть до входной. Доверенный человек должен внимательно смотреть за замками и наблюдать, чтобы внутренние задвижки у створчатых дверей были задвинуты. 2) Непременно наблюдать каждый вечер, перед сном, целы ли проводники звонков. Их легко можно подрезать. 3) Наблюдать каждый вечер, осматривая под мебелью, всё ли в порядке. 4) Один из Ваших адъютантов должен бы был ночевать вблизи от Вас, в этих же комнатах. 5) Все ли надёжны люди, состоящие при Вашем Величестве? Если кто-нибудь был хоть немного сомнителен, можно найти предлог удалить его…»

– Я не боялся турецких пуль и вот должен прятаться от революционного подполья в своей стране, – сердился Александр Александрович.

– Ваше величество! – отвечал Воронцов-Дашков. – Россия не должна подвергаться опасности потерять двух государей в течение одного года…

Впрочем, не обошлось и без переборов. Помощник гофмаршала генерал Аничков обошёл владельцев дач и объявил о высочайшем повелении заколотить все калитки, отделявшие дачи от Приоратского парка. Однако когда Воронцов-Дашков докладывал государю о принятых мерах и речь зашла о калитках, тот возразил, что не желает стеснять жителей и дачников, добавив с улыбкой:

– Неужели же им удобнее будет лазить через забор!..

И всё же меры принимались небезосновательно. Когда государю в Гатчинском дворце приготовили ванну и он ещё не успел в неё сесть, камердинер, мерявший температуру воды, обнаружил в ванне яд. Крамола лезла во все щели. Пришлось выслать француженку-модистку мадемуазель Теодор, которая шила бельё наследнику. В карман рубашки она подсунула письмо с угрозами в адрес государя. Снова появились прокламации, сапёры у Каменного моста нашли мину, которую революционеры готовились взорвать, когда император должен был ехать из Петербурга в Царское Село. Пожар террора погас, но угли его ещё тлели…

Поселившись в Гатчинском дворце, Александр III отказался занимать роскошные покои бельэтажа, украшенные золочёной мебелью, с превосходной резьбой в стиле Людовика XVI, с яркими штофными малиновыми и голубыми обивками, великолепными люстрами с рубиновыми и бирюзовыми вазами на стержнях, отражавшимися в узких, обведённых золочёным резным багетом зеркалах. Государь поселился в антресолях дворца, в тесных и мрачных комнатах, где всюду почти касался головой потолка. Очевидно, Александр Александрович, как истинно русский человек, на манер православного купечества любил жару, духоту и тесноту. Комнаты были обращены окнами частью в Собственный сад, частью – в Голландский. В них можно было пройти либо по двум винтовым лестницам, либо по коридору, ведущему от великолепной Мраморной лестницы, открывающей парадные покои. Он приказал украсить комнаты картинами любимых художников – Поленова, Боголюбова, Зичи[141], которым оказывал особое покровительство. Александр III вообще предпочитал русских живописцев западным и принимал лишь искусство здоровое и понятное.[142] Когда государь оказался в художественном отделе французской выставки, то, едва окинув взглядом декадентские полотна, где не было ни природы, ни моря, ни гор, ни солнца, ни цветов, ни уличных видов, ни батальных сцен, а только вытянутые почти на один манер женские фигуры, совершенно нагие, с вывернутыми лядвиями и истощёнными лицами, – он отвернулся от них со словами:

– Смотреть невозможно! Даже изжога берёт…

В отличие от скромных помещений дворца, где разместился император с семьёй, несколько по-другому выглядели комнаты для приёмов, располагавшиеся вдоль Китайской галереи с окнами на Голландский сад. Здесь государь повелел поставить из Таврического дворца и дворцовых складов мебель XVIII века, в том числе и вышедшую из мастерской Давида Рентгена, бронзу лучших французских мастеров – часы, канделябры, вазы. Однако всё это было рассчитано на гостей. Дворцовую роскошь Александр III терпел лишь по необходимости, как показную, искал же всегда совсем иной обстановки – скромной, покойной, уютной.

Государь ценил каждую копейку и был бережлив до скупости, порою отказывая самому себе в необходимом. Его переезд в Гатчину сэкономил министру двора немало денег, которые ранее широко тратились на пышные приёмы, балы и прочие увеселения в Зимнем дворце. Но кроме бессмысленно выбрасываемых на ветер, по его мнению, огромных сумм при дворе от века процветало самое окаянное воровство. И бороться с ним было не под силу даже наделённому неограниченной властью монарху.

Известно, однажды император Николай I потребовал сальную свечу по причине насморка, с той поры в ежедневных отчётах упоминалась одна сальная свеча, приобретённая якобы по требованию государя. Подобные злоупотребления в большом и малом продолжались и при его внуке.

Как-то, гуляя в окрестностях Гатчины, Александр III встретил крестьянина-чухонца, который вёз мётлы.

– Куда, братец, путь держишь? – спросил он.

Чухонец, никогда не видевший царя, охотно отвечал:

– На базар, барин.

– Отчего же на базар, а не во дворец? – поинтересовался император.

– Во дворце платят меньше, – объяснил мужик. – Да и расчёта там надо ждать шибко долго. А это мне невыгодно.

– А сколько ты желаешь получить за воз мётел?

– Десять целковых, барин.

– Знаешь что, – предложил Александр Александрович. – Я служу во дворце. Поезжай за мной. Мётлы у тебя купят и рассчитаются с тобой тотчас же.

Он предложил чухонцу въехать во двор арсенального каре и велел дворцовой прислуге ничего тому не говорить, а сам вызвал гофмаршала Грота.

– Вы можете, Карл Иванович, дать мне справку, сколько дворец платит за воз мётел? – осведомился царь.

Немедленно принесли расчётные книги, из которых выяснилось, что воз мётел обходится дворцу в тридцать рублей.

– Я купил гораздо дешевле! – рассмеялся государь и приказал уплатить крестьянину сто рублей…

Александр III был очень добрый человек и был особенно ласков к простым людям. Не видя в них хитрости и расчёта, государь относился к ним с простотой и сердечностью. Однажды он выехал из дворца со своим любимым сыном – маленьким Михаилом, и направился по аллее Приоратского парка в город. Мальчик радовался звону бубенчиков и лепетал что-то своё, детское; император приветливо раскланивался с гуляющими, каждого из которых хорошо знал.