Однако всякая попытка пойти на главный редут с фронта кончалась мгновенной потерей целых рот. Уже был ранен в живот командир первого батальона полковник Апселунд, когда Любовицкий, взяв с собой барабанщика Рындина и выйдя впереди малого редута, ещё раз приказал бить атаку. Едва Рындин поднял барабанные палочки, как упал замертво. Любовицкий схватил барабан, но лишь коснулся его палочками, как был ранен в плечо. Тогда, отбросив барабан и зажимая рукой рану, он подошёл ко рву и приказал лежащему за прикрытием барабанщику бить атаку, не покидая места.

Заслышав призывные звуки, гренадеры бросились из рва, насыпей, ложементов малого редута вниз. Они достигли Софийского шоссе и самой подошвы большого редута, однако, встреченные шквальным огнём, снова отошли с огромными потерями. Любовицкий, изнемогая от ран, приказал нести себя на перевязочный пункт, чтобы снова вернуться на поле сражения.

Он послал донесение генералу Гурко о положении дел: атака главного редута с фронта массою была немыслима.

Гурко уже понимал это. Объехав позиции, он послал одного из ординарцев с приказанием командиру 1-й гвардейской дивизии генералу Рауху немедля выслать подкрепления. Раух скомандовал Измайловскому полку двинуться в дело.

Командующий встретил их на своём курганчике. Поротно шли измайловцы мимо него под градом пуль стройными, красивыми колоннами.

– Равнение направо! – приказал офицер, маршировавший впереди головной роты с саблей наголо. – В ногу! Левой! Левой!..

– Измайловцы! – закричал Гурко. – Помните ваших дедов! Помните героев Бородина! Они смотрят на вас теперь!..

Солдаты на ходу снимали шапки и крестились.

Затем Гурко отправился на левый фланг к командиру 2-й дивизии графу Шувалову, у которого переранило уже трёх ординарцев и адъютанта. Они решили произвести последнюю атаку редута одновременно со всех сторон, начав её в пять пополудни по сигналу, которым должны были служить три залпа нескольких батарей.

Было уже три часа дня, ружейная пальба значительно стихла, но артиллерийский огонь русских батарей не прекращался. Он заставил совершенно замолчать турецкие орудия, как оказалось впоследствии, перебив всех артиллеристов.

Гурко вернулся на курган, где находился его наблюдательный пункт. В четыре часа батареи получили приказание отойти на прежние позиции для производства трёх залпов. Гурко поминутно смотрел на часы, ожидая сигнала к атаке, когда в 6-й батарее раньше времени загремели выстрелы.

– Кто стрелял? – глухо бросил Гурко. – Виновника ко мне!

Но уже поднялась вся правая колонна, и долгое, то усиливающееся, то затихающее «ура!» донеслось от главного редута.

Ординарец привёл бледного подпоручика Типольта. Гурко, потемнев глазами, накинулся на него:

– Извольте объяснить ваши действия, подпоручик!

– Нервы… Нервы, ваше превосходительство… – лепетал тот.

– Ах, нервы? – переспросил генерал. – Под суд! – И отвернулся, поднеся бинокль к глазам.

Выстрелы батарей и новое «ура!» возвестили об атаке остальных колонн. Однако поднявшийся турецкий ружейный огонь с прежней силой косил солдат: в лощину поползли раненые. Все неприятельские ложементы вокруг главного редута были заняты, а вершина трещала сотнями выстрелов, словно там находилась адская машина. Перешагнуть узкий и глубокий ров, высокий вал, за которым скучились осаждённые, было невозможно.

Уже совсем стемнело, перестрелка то стихала, то усиливалась снова. Большая красная луна выплыла на горизонте, когда Гурко устало опустился на землю. Вокруг него прилегли генералы Нагловский и Бреверн, штабные офицеры. Полковник Сахаров, состоявший в штабе отряда, лежал на некотором расстоянии от остальных. Вдруг послышался цокот копыт, и Сахаров в неясных сумерках разглядел поручика лейб-гвардии конного полка, который неторопливо слезал с лошади.

Вглядевшись, Сахаров узнал ординарца главнокомандующего.

– Фелицын! Это вы?.. – крикнул он.

– А, Сахаров, – отозвался тот. – Le grind due m'a envoye pour voir ce Qui ce passe ici[87].

– Вот видите, что здесь делается, – не без яда сказал Сахаров. – Изо всех сил стараемся. Доложите это великому князю.

Фелицын, треща по-французски, продолжил свои расспросы, видимо нисколько не желая явиться к начальнику отряда.

Зашевелился Гурко:

– Сахаров! Кто там ещё?

– Ординарец главнокомандующего поручик Фелицын, ваше превосходительство! Его императорское высочество прислал поручика посмотреть, что делается в гвардейском корпусе…

– Позовите его! – глухо приказал Гурко.

Фелицын поднялся на курган.

– Это ваша лошадь? – поинтересовался генерал.

– Так точно, ваше превосходительство, – ничего не понимая, отвечал поручик.

– Садитесь, поезжайте в штаб главнокомандующего и доложите, чтобы подобных ординарцев во вверенный мне отряд не присылали! – И обращаясь к Сахарову: – Напишите записку в полевой штаб, а то, быть может, он не передаст моих слов в точности…

Затем Гурко снова растянулся на земле, изредка вскидывая бинокль. На турецком редуте горел большой пожар: пылали подожжённые нашей артиллерией палатки и шалаши. Треск ружейной пальбы не умолкал ни на минуту. Между тем все собравшиеся на кургане сошлись во мнении, что несогласованность артиллерийских залпов привела к неуспеху. Бой продолжался уже десять часов кряду. Под Телишем егерский полк целый день геройски сдерживал турецкие войска, но они могли прорваться и подойти ночью. Наконец, и Осман-паша мог сделать вылазку из Плевны.

Так или иначе, приходилось принимать быстрое решение. При свете фонарика Гурко и Нагловский составили новую диспозицию. На курганчике все приготовились к тяжёлой, бессонной ночи.

Ещё начальник штаба не закончил писать, как подскакавший всадник осадил перед Гурко коня. Это был его ординарец ротмистр Скалой.

– Редут в наших руках! – доложил он взволнованным голосом.

– Что такое? Как в наших руках? – изумился, поднимаясь с земли, Гурко.

– Сию минуту войска ворвались и заняли редут… Турки сдались…

– Ура! – вырвалось у генерала.

– Ура! – подхватили все на курганчике.

– Красухин, коня! – приказал Гурко. – А что же значат ружейные выстрелы на редуте, ротмистр?

– Это лопаются в огне турецкие патроны… Они лежат повсюду, и кучами, и в ящиках, – ответил Скалон.

Генерал дал своему коню шпоры и помчался к редуту. Свита во весь опор понеслась за ним, перескакивая через ровики и кучи мёртвых тел.

Редут был озарён красным широким заревом, на фоне которого чётко рисовались силуэты русских солдат. Собравшись группами, они подхватили «ура!» мчавшегося к ним генерала. Вверх полетели шапки, иные солдаты надевали шапки на штыки. Громовое, опьяняющее «ура!» стояло в воздухе. Солдаты кинулись навстречу Гурко – словно живое море окружило генерала и его свиту.

– Молодцы, дети, молодцы! – глухим суровым голосом повторял он, скрывая волнение.

Яркое зарево пожара, в котором, как при сильной перестрелке, трещали лопавшиеся патроны, освещало происходящее. Пленные, положившие оружие на редуте, были выведены и стояли кучей; их оказалось 2 289, остальные полегли на месте во время сражения. К Гурко подвели турецкого генерала Ахмеда-Февзи-пашу, лицо которого было мрачным. Он низко поклонился и стал, опустив голову. Гурко протянул ему руку и сказал:

– Уважаю в вас храброго противника!..

Затем он обернулся к солдатам:

– Дети! В сегодняшней победе главная заслуга ваша! Вы были сами себе командирами!..