12

Едва первые полоски зари забелели на горизонте, по биваку разнёсся громкий голос Гурко:

– Седлать юней! Через четверть часа наступление!

Ещё была ночь, а Гурко уже ехал по тропинке, где в кустах у шоссе была рассыпана цепь турецких аванпостов.

Позади медленно продвигались колонны пехоты, расходясь по двум направлениям: стрелковая бригада забирала вправо, в обход неприятельской позиции, а лейб-гвардии Московский и гренадерский полки с сапёрами шли прямо на турецкие укрепления. Артиллерия взбиралась на возвышенности для занятия заранее намеченных позиций.

Гурко заметил, как глубоко влево ушла на рысях конница. По масти лошадей он сразу узнал эскадрон, которым командовал в молодости: серых коней имели только лейб-гусары. Они двигались на Телиш.

Вот впереди затрещали выстрелы – это турки открыли огонь по казачьему разъезду, посланному на шоссе для порчи телеграфной проволоки, соединявшей Горный Дубняк с Плевной. Но едва стала надвигаться пехота, как турецкая цепь быстро отступила на шоссе и оттуда к укреплениям. Со стороны Горного Дубняка донеслись заунывные звуки турецкого сигнала тревоги.

С неприятельской вышки заметили блистательную группу всадников – Гурко с его штабом, и турки пустили несколько гранат, пролетевших над головой генерала. Не обращая на них никакого внимания, Гурко поднялся на один из холмов у шоссе, где уже устраивалась 6-я батарея полковника Скворцова.

– Выдвиньте два орудия и пошлите им несколько гранат, – своим ровным глухим голосом, точно он приказывал подать стакан чаю, сказал Гурко подпоручику Типольту.

Над турецкими позициями лопнула картечная граната, и двести двадцать заключённых в ней пуль осыпали турок смертоносным дождём. Первые же выстрелы оказались удачными: каждый снаряд рвался в середине турецкого расположения. Горный Дубняк ответил частым огнём пушек и дальнобойных ружей. Поручику Полозову пуля попала в пуговицу левого борта мундира, ударила затем в нательный крест, сплющилась и, отскочив, разорвала мундир. Ружейный огонь турок оказывался эффективнее артиллерийского: благодаря неверному углу прицела многие гранаты не разрывались, уходя глубоко в землю. А иные гранаты были набиты вместо пороха кукурузой.

Постепенно в бой вступили все русские батареи, окружившие Горный Дубняк, – гранаты загромыхали, заглушая треск ружей.

С холма у шоссе Гурко открылась вся картина боя. С версту впереди, очерченная ясно, высоко поднималась круглая турецкая позиция, обнесённая рвом и валом. Она вся дымилась от ружейного и артиллерийского огня. К ней под выстрелами подходили, тоже стреляя, русские колонны. На правом фланге показалась кавалерия: это Кавказская бригада полковника Черевина наступала на турок с тыла. С левого фланга, от деревушки Чуриково, шли лейб-московцы и гренадеры, а с фронта – гвардейская стрелковая бригада. План обложения был исполнен как нельзя более удачно. Казалось, неприятелю не оставалось другого выбора, как сдаться или умереть в собственных ложементах. Но что-то не нравилось Гурко в этой картине, облитой ярким солнечным блеском.

– Нет, с ходу не возьмёшь! Не возьмёшь! – шептал он, не отнимая глаз от бинокля.

С левого фланга несколько рот гренадерского и Московского полков пустились бегом на возвышенность и успели занять несколько ложементов. Турки быстро побежали к центру своих укреплений. Их красные фески усыпали скат холма. Затрещали берданки, и фески закувыркались. Но зато центральная позиция всецело оставалась в руках у неприятеля, и чем ближе подходили к ней наши колонны, тем всё более учащался ружейный огонь. Позиция эта, обнесённая глубоким рвом и состоящая из идущих вверх ярусами околов, походила на адскую машину, извергающую тучу пуль.

Пули давно уже летели и через курганчик, на котором рядом с 6-й батареей стоял Гурко со своим штабом. Батарея стреляла часто и метко, причём каждое орудие, подпрыгнув после выстрела, скатывалось с курганчика. Батарейцы хватались за колёса и с трудом втаскивали его снова вверх. Штабс-капитан Подгаецкий, сидя на лошади, торопил солдат:

– Голубчики! Родные! Тащите скорее! Минута дорога, минута дорога!..

Вдруг он ударил себя два раза ладонью правой руки по левой стороне груди, где в кармане лежало письмо жене, и кулём свалился с лошади, сражённый наповал.

Турецкие снаряды то и дело падали возле батареи, некоторые из них гулко и звонко разрывались. Гудели и звякали пули. Долгий, томительный час прошёл под огнём, а турецкий редут всё продолжал трещать, как митральеза[86], поражая наступающих. Атака затягивалась и, очевидно, шла неуспешно.

Генерал Гурко скомандовал суровым голосом:

– Батарея, вперёд! Подъехать к неприятелю на триста сажён и катать в него шрапнелями!

Повинуясь команде, все восемь орудий быстро взяли на передки, карьером вынеслись и остановились. Только одно орудие при перестраивании замешкалось. Подпоручик Типольт крикнул:

– Фейерверкер! Покажите людям, как надо брать на задки!

И тот, как на параде, шагом под дождём пуль выписал на местности определённый уставом чертёж для означенного подъезда.

В эту минуту к Гурко на холм подскакал ординарец с донесением, что наступление на главный редут задерживается сильным огнём неприятеля, что несколько ложементов на левом склоне турецких позиций заняты гренадерским и Московским полками, но что при этом генерал Зедлер, командир бригады, тяжело ранен пулей в живот. Он просил подкреплений у командира сапёрного батальона полковника Скалона, который едва успел развернуть солдат, как тоже был ранен в живот. Ранен и командир гренадерского полка Любовицкий. Получил смертельное ранение и командир Финляндского полка генерал-майор Лавров.

– Соболев, коня! – глухо приказал Гурко.

– Соболев убит, ваше высокопревосходительство, – доложил второй денщик, Красухин.

Гурко молча принял от него коня и в сопровождении Нагловского отправился к войскам.

13

Лейб-гренадеры наступали с гребня лесистого холма, и чем далее продвигались, тем реже становился лес, переходя в высокий кустарник, и тем сильнее жужжали турецкие пули. Одним из первых был ранен в ногу командир полка Любовицкий, который остался руководить атакой. Ещё не было видно редутов неприятеля, но ежеминутно кто-нибудь выбывал из строя: кто с криком хватался за щёку, кто за ногу, кто молча валился на землю.

Передовой батальон вышел на опушку леса, в мелкий и редкий кустарник. Тут гренадеры увидели поднимающуюся отлогость неприятельского укрепления – малый редут. За ним возвышался другой – главный редут Горного Дубняка. Ни одного турка не было видно. Ряды насыпей сливались в одну черту белых дымков. Слышался оглушающий треск, и густой град свинца летел навстречу гренадерам. Медлить нельзя было ни одной секунды: необходимо было либо отходить под прикрытие, либо сейчас же идти на штурм.

– Бить атаку! – крикнул худой, с запавшими глазами полковник Любовицкий.

С обнажённой саблей, сильно хромая, он вышел впереди батальона и крикнул: «Ура!»

Гренадеры, развернувшись в линию, кинулись бегом вверх по склону неприятельского холма к малому редуту. Турки наверху засуетились, часть кинулась вниз по противоположной стороне холма к большому редуту. Офицер, смешно мотая кисточкой на феске, напрасно пытался остановить беглецов. Он выхватил кривую саблю и был застрелен в упор из пистолета ворвавшимся поручиком Мачевариановым, который тут же получил тяжёлое ранение. Но ложемент уже кипел от солдат-гренадеров, взявших турка в штыки. Борьба продолжалась недолго: малый редут был в руках у русских.

Теперь гренадерам и лейб-московцам противостоял грозный большой редут, осыпавший солдат пулями с расстояния в сто сажён. Гвардейцы укрывались за насыпями, во рву, но всё равно их потери росли. В этот момент, узнав о падении малого редута, Гурко отправил роту сапёрного батальона, чтобы сделать новые окопы и вырыть несколько ложементов для прикрытия солдат. Под сильнейшим огнём сапёры быстро исполнили приказание командующего.