Наконец она решилась и посмотрела на Лео. И сразу же лицо ее исказилось горькой, недоброй усмешкой.

— Хотела бы я знать, — напряженным голосом проговорила она, обращаясь сразу ко всем троим, — почему в мире столько лжецов?! Вот что я хотела бы знать! Ну хорошо, ты поступаешь подло, я допускаю, что так можно поступить… Но скрывать свои поступки, лгать, искажать истину… одна мысль об этом приводит меня в бешенство…

В ответ молчание. Никто не отваживался неосторожным словом невольно поощрить Мариаграцию на новые обличения. Мариаграция переводила взгляд с одного на другого, точно побуждая их заговорить. Но Лео и Карла опустили глаза, а Микеле просто отвел взгляд. Тогда после атаки фланговой Мариаграция перешла в атаку лобовую.

— Скажем, вы, — продолжала она, обращаясь к Лео, — имеете полное право встретиться с кем-то после ужина. Никто не может вам этого запретить. Хотя уйти сразу после ужина из дома, куда вас пригласили, было бы проявлением элементарной неучтивости к хозяевам… Но зачем, вместо того чтобы сказать правду, придумывать одну ложь за другой, уверять, что у вас важная деловая встреча, что вы идете к Смитсон, которая, кстати, находится в Милане. Словом, нести всякую чушь?! Объясните мне, Мерумечи, кто вас заставляет? Кто вас просит лгать, и притом глупо?! Ведь это не просто ложь, а прямое оскорбление. Будто я настолько глупа, что не понимаю простых вещей. А ведь было бы куда лучше сказать правду: знаете, уважаемая синьора, в такое-то время я должен буду вас покинуть, потому что иду к такой-то даме. Я бы вам ответила — идите куда и к кому угодно, хоть к дьяволу, коль скоро вам это нравится… И все стало бы на свои места.

Она умолкла, повелительным жестом отстранила блюдо, которое ей протягивала в полутьме служанка. Она была крайне возбуждена, руки у нее дрожали, она непроизвольно переставляла с места на место вилки, ножи и рюмки.

— Скажите же что-нибудь! — выкрикнула она, увидев, что Лео упорно молчит… — Говорите… Хоть раз скажите правду!

Лео исподлобья взглянул на свою бывшую любовницу. «Ты заслужила не одну, а целых десять пощечин, — подумал он, с ненавистью глядя на ее увядшее, глупое лицо. — Не меньше десяти». Но лишь взял с подноса мясо и процедил сквозь зубы:

— Мне нечего сказать.

Ничто не могло так возмутить Мариаграцию, как этот равнодушный ответ.

— Как?! — воскликнула она. — Я вас обвиняю во лжи, притом справедливо, а вы не только не соизволите объяснить свое поведение, но и отвечаете грубо… Так… так, точно я же еще и виновата! Знаете, кто вы?! Вы наглец.

Обычно Лео не отвечал на упреки бывшей любовницы. Но в этот раз, то ли от нервного возбуждения перед ночной встречей с Карлой, то ли от того, что оскорбления Мариаграции задели его за живое, но он возмутился.

— Послушайте, — зло бросил он, внезапно повернувшись от служанки, которая протягивала ему поднос, к Мариаграции. — Пора бы вам наконец уняться… Иначе мне и в самом деле придется ответить грубостью… Хорошенького понемногу.

Сказав это, он посмотрел на Мариаграцию с такой ненавистью и столь вызывающе, что у нее ком подступил к горлу. Язычки пламени двух свечей при малейшем порыве ветра колыхались, то выхватывая из темноты сведенные яростью челюсти Лео с гладко выбритой чуть розоватой кожей, под которой пульсировала кровь, то вновь погружая их во тьму. Прищуренные, разгневанные глаза неотрывно смотрели на Мариаграцию, рот кривился в недоброй, презрительной усмешке, и узкий конус тени, падавшей на край подбородка, как бы подчеркивал, что Лео с трудом сдерживает охватившую его ярость.

Мариаграция, обвинительная речь которой была столь внезапно прервана, в растерянности смотрела на это беспощадное лицо, на враждебный взгляд припухших от бессонных ночей глаз, готовых, точно катапульта, сокрушить ее одним ударом. Она дрожала всем телом, задыхалась и чувствовала себя несчастной, покинутой женщиной, которую никто не любит, и от этого у нее больно сжималось сердце. «Лулу, не смотри на меня так», — хотелось ей крикнуть и закрыть лицо руками. Но она продолжала сидеть, испуганная, неподвижная. «Я люблю его, а он отвечает мне с такой злостью», — потерянно повторяла она про себя, напрасно пытаясь собраться с мыслями.

Лео повернулся и взял с подноса два больших ломтя мяса и немного зелени. «Нашей любви пришел конец. И ничего уже нельзя поправить». Глаза ее наполнились слезами, она положила салфетку на стол и тяжело поднялась.

— У меня пропал аппетит, — сказала она. — А вы ешьте, ешьте… — И чуть не бегом, споткнувшись о ковер, выскочила из столовой.

Лео так и застыл с ножом и вилкой в руках. Его глаза изумленно смотрели в темный проем двери, в котором исчезла Мариаграция. Карла тоже уставилась на дверь.

Наконец Микеле, который удивился меньше других, обратился к Лео.

— Ты не должен был ей отвечать так резко, — сказал он без всякой досады, а лишь с выражением нестерпимой скуки на лице. — Ты же знаешь, какая она вспыльчивая… Теперь начнутся сплошные истерики…

— Что я ей такого грубого сказал? — ответил Лео. — Если у нее нервы не в порядке, пусть лечится… Уже и слова сказать нельзя.

— Вы оба и без того слишком много говорите, — сказал Микеле, глядя Лео прямо в глаза. — Очень много.

— Чепуха, — пробормотал Лео, пожав плечами. — Вот твоя мать в самом деле говорит слишком много, но я… — Он на минуту умолк, переводя взгляд с тарелки, на которой стыло мясо, на дверь, за которой исчезла Мариаграция. — Что будем делать дальше?! — добавил он. — Не бросать же из-за этого ужин!

Все молчали. Карла положила салфетку на стол.

— Микеле прав, — сказала она Лео. — Вы, Мерумечи, не должны были грубить маме. У нее свои недостатки, но все-таки она женщина… Вы нехорошо поступили.

Она поднялась, секунду постояла в задумчивости. То, что она собиралась сейчас сделать, было ей мучительно неприятно, даже отвратительно.

— Попробую уговорить ее вернуться, — сказала она наконец и, отодвинув стул, тоже вышла из столовой.

В коридоре было совсем темно. Она шла ощупью, держась за стену. «Надо было захватить свечу», — подумала она. Вдруг она вспомнила, что однажды после подобной же сцены мать спряталась в гостиной. Она сделала еще несколько шагов и так сильно споткнулась о ковер, что чуть не упала. Ее охватила неподдельная злость к матери, женщине уже в годах и такой по-детски наивной. «Все это должно кончиться раз и навсегда, — пробормотала она сквозь зубы. — Сегодня же ночью я приду к Лео… И все это кончится». Ей показалось, что тьма, застилавшая глаза, непонятным образом прокралась и в ее душу. «Что ж, а пока поищем мою глупую мать», — подумала она. Она не испытывала сейчас к матери ни малейшей жалости. И все-таки ей самой была неприятна собственная жестокость. Она закусила губу и вошла.

Как она и предвидела, Мариаграция укрылась в гостиной. В ночной тишине слышно было, как она всхлипывает и глубоко вздыхает, не забывая, однако, время от времени высморкаться. Раздражение уступило место чувству сострадания.

— Мама, где ты? — громко спросила она и шагнула вперед, широко раскрыв руки.

Никакого ответа. Наконец, несколько раз стукнувшись о мебель, она коснулась рукой плеча матери, которая сидела на диване в углу комнаты.

— Что ты тут делаешь, мама? — спросила она, взяв Мариаграцию за руку, и глядя не на нее, а куда-то вверх, хотя в комнате царила полная тьма и она все равно не могла увидеть заплаканное лицо матери. — Идем, вернемся в столовую…

Мариаграция пожала плечами.

— Ешьте сами, я не приду… — ответила она.

Карла вздохнула грустно и сердито, обошла вокруг дивана и села рядом с матерью.

— Идем, ну идем же! — повторила она, положив руки на плечи Мариаграции, не перестававшей тихо всхлипывать. — Лео вовсе не собирался тебя обидеть… Он первый огорчился, что так получилось.

— О, боже, какая я несчастная! — с детской безутешностью пожаловалась Мариаграция. — Какая я несчастная!

Карла испугалась.

— Ну вставай же, мама, — сказала она куда менее уверенно.