— А ты ловкий, кажется!

— Ну и ладно, — ответил он и снова начал поднимать свой мешок.

— Давай я тебе помогу, — сказала Светлана. Но парнишка уже вскинул мешок на плечо.

Пошатнулся, но не упал и, твердо ступая по мягкой траве, пошел из рощи. Светлана направилась за ним.

— Тебя как зовут? — спросила она.

— Меня? — Он посмотрел на нее из-под мешка.

Светлана пожала плечами:

— Ну, а кого же? Ведь тут, кроме тебя, никого нет. Что же я, у бурундука, что ли, спрашиваю?

— Ну, если меня, то я... эта... Антон Теленкин. Мой отец кладовщик в совхозе. Вот мы тут и живем.

Они молча прошли шагов десять. Светлана сорвала ветку ломоноса, длинную, гибкую, усаженную мелкими белыми цветами, и, свернув ее венком, надела на голову.

— Ну и цветов здесь! — сказала она. — Такой гербарий привезу — вся школа ахнет! Антон остановился:

— А ты, значит... ты и есть эта... которая?..

— Ну да, это я и есть Светлана, которая приехала из Владивостока к своей тете Надежде Любимовне на каникулы и буду у вас жить все лето... А теперь скажи: ты для чего травы нарвал?

— А как же? Этим надо... телятам маленьким.

— Каким телятам?

— Ну, оленьим телятам. Олененкам...

— А почему ты таскаешь? Пускай рабочие.

— Ага, рабочие! Это же мы взялись оленят выхаживать. Юннаты. А ведь я... юннат же!

Так они шли и разговаривали. И Светлана с разговором не заметила, как они вышли на широкую совхозную улицу. Антон со вздохом достал из кармана куртки обломок печенья.

— Опять рот соскучился? — усмехнулась Светлана.

Антон в ответ только пропыхтел что-то.

Светлана пренебрежительно отвернулась: и что это за человек, который все время жует?

Небольшие домики совхозных построек весело поглядывали на улицу промытыми окошками. Всюду на подоконниках цвели красные и розовые герани, на крылечках завивался дикий виноград. Огромные липы, кедры и березы, словно заблудившись, забрели сюда из леса и остановились среди улицы — у конторы, у склада, у гаража... Со старых еловых лап свисала свежая зелень вьющейся лианы — актинидии, у крыльца директорского домика кустилась ежевика и, пробираясь к самому шоссе, прорастали колючие побеги аралии — чертова дерева. Казалось тайга, окружавшая совхоз, хотела незаметно захватить и утопить в своей непроходимой зелени жилища людей, поселившихся здесь.

У длинного, высокого сарая Светлана остановилась. Ее заинтересовало это строение. Почему оно такое высокое, а без окон? Почему у него сквозные стены?

— А здесь панты сушат, — сказал Антон, равнодушно продолжая свой путь. — Сначала в печку, потом сюда.

Светлана вцепилась в набитый травой мешок, стащила его с Антонова плеча на землю и села на этот мешок.

— Чего ты? — в изумлении спросил Антон.

— А того! — ответила Светлана. — Идет и идет! И ничего рассказать не хочет. Только жует и никого не угощает. Мне хочется посмотреть, как панты сушат. Пойдем посмотрим, а?

— Пойди и эта... посмотри, — спокойно продолжал Антон, — ворота открыты.

— И ты со мной пойди.

Антон отрицательно закачал головой:

— Мне надо траву нести. Катя ругаться будет.

Но Светлана схватила его за руку:

— Ничего, Антон! Ну, на минуточку!

Антон и Светлана, оставив мешок на дорожке, подошли к раскрытым воротам высокого сарая. В сарае от самой крыши и донизу были положены тонкие, ровные жерди. И на этих жердях висели связанные парами молодые рога — панты. Они были покрыты нежным светлым пушком и казались бархатными. Половина сарая была увешана этими рогами, они сушились здесь на ветру, гуляющем между сквозными ребристыми стенами.

— Ух, сколько рогов! — удивилась Светлана. — Куда их столько?

Один из приемщиков, взвешивающий на весах большую бархатную пару рогов, взглянул на Светлану.

— Ну, найдется куда! — Приемщик весело подмигнул. — За эти штучки другие государства нам чистым золотом платят. А уж золото найдем куда девать! А?

— Да разве дело только в золоте? — отозвался другой приемщик, поднимая глаза от большой конторской книги, куда он вписывал вес принимаемых рогов. — Медицина их много требует.

— Я пошел. — Антон повернулся и побрел к мешку.

Светлана догнала его.

— А почему это медицина их требует? — спросила она. — Антон, почему?

— Ну вот, как ее... — лениво ответил Антон. Ему уже надоело объяснять все эти простые вещи девчонке из Владивостока. — Ну, из них какое-то там лекарство делают... И почему ты ничего не знаешь?

— Вот поживу здесь и все узнаю! — Светлана отбросила со лба влажную светло-серебристую прядку волос. — И еще побольше твоего узнаю!.. Куда ты?

— А в загон же... к телятам.

— А... Значит, здесь этот загон?.. Я тоже пойду.

— Посторонним нельзя.

— А я — посторонняя?.. Возьму и тоже в юннатский кружок запишусь!

Она упрямо сжала губы, качнула головой, как это делают своенравные жеребята, и пошла следом за Антоном.

Телята паслись на зеленом склоне под большими липами. Изгородь отделяла их от тайги, но они, наверно, и не знали об этом. Тайга была и здесь. Кругом, поднимаясь на сопки, зеленели деревья. Между сопками в низинке бежал прохладный ручей — из него можно было пить. Под тенью берез, в траве, усыпанной солнечными зайчиками, можно было прятаться. Кто учил этому оленят? Откуда они знали, что у них на спинах проглядывали маленькие белые пятнышки, похожие на солнечные зайчики, упавшие сквозь листву?

Оленята паслись, не обращая ни на кого внимания. Лишь один поднял голову и посмотрел на Светлану большими черными глазами. Смотрел, а сам жевал какую-то длинную травину.

Антон шел дальше. Светлана улыбнулась олененку с травиной, почмокала губами. Но только поросята прибегают, когда человек чмокает губами. А олененок отвернулся от нее, показал свой кургузый хвостик и ушел в кусты.

— А что это у него на ушке? — спросила Светлана. — Серьга, что ли?

Антон фыркнул:

— «Серьга»! Это не серьга, а... как ее... бирка.

— А что такое бирка?

— Ну, эта... ну, бирка, и все. Номер. Имя. Показалась еще одна изгородь. Антон открыл дверцу и вошел. Это был славный, чисто подметенный солнечный дворик. Среди двора толпились оленятки на тонких, высоких ножках.

Здесь Светлана увидела Катю. Катя стояла в своем пестром с красными цветами сарафанчике среди маленького рыжего стада и поила молоком из бутылки с соской самого слабенького олененка. Светлана обрадовалась, что Катя уже здесь. И Катя обрадовалась ей.

— А, пришла! — улыбнулась Катя. — А я тебя искала. Куда ты девалась сразу? — И, заметив, что Антон вытряхнул всю траву в одну кучу, закричала: — Ты что же, не знаешь, что надо разнести по кормушкам? Дежурный тоже, Антошка-картошка!

— А отдохнуть... как, по-твоему, не надо? — ответил Антон, не спеша усаживаясь на лавочку около навеса. — Все будет в свое время или... как ее... несколько позже.

— Ага! — Катя скривила губы. — Это уже у Тольки подхватил — «несколько позже»! Что Толька скажет, то и он как попугай.

Но Антон равнодушно отвернулся, шумно вздохнул и полез в карман. Светлана насмешливо покосилась на него:

— Опять рот соскучился!

Катя протянула ей бутылку с молоком:

— Хочешь попоить?

Светлана вспыхнула от удовольствия. Даже уши у нее порозовели. Она неуверенно взяла бутылку:

— А я сумею?

— Конечно, сумеешь. Чего тут уметь-то?

Оленята окружили Светлану. Они тянулись коричневыми мордочками к бутылке. Один, попроворней, ухватил соску и стал сосать. Светлана чуть не выпустила бутылку из рук — так он дергал и толкал ее.

— Повыше, повыше держи, — сказала Катя, — будто он матку сосет. Ведь когда они матку сосут, то голову кверху подымают.

Когда в бутылке осталось совсем немножко молока, Катя взяла у Светланы бутылку и снова подошла к самому маленькому олененку.