Я бегала по комнате, хватая пальто, деньги, ключи, сумочку, и в последний момент поднялась наверх и наткнулась на… шляпную булавку. Мамочка всегда внушала нам с Филли, что когда едешь общественным транспортом или где-то еще, где могут промышлять подозрительные личности – по мнению моей матери, подозрительными были все, у кого плащ чуть потрепан, – очень важно иметь с собой шляпную булавку. Это просто жизненно необходимо. Куда ее втыкать при подходящем случае, я понятия не имела, но ни капли не сомневалась, что сегодня булавка может мне пригодиться.

Я сбежала вниз по лестнице, подхватила Айво на руки и посадила бедного ошарашенного ребенка обратно в машину. Потом очень, очень осторожно проехала по объездной дорожке и остановилась чуть в сторонке от Фарлингса. С сыном на руках прокралась к кухне и поскреблась в окно, одновременно нервно поглядывая на двери спален. Его нигде не было видно, но это вовсе не значит, что он не следит за мной из башни или еще откуда-нибудь.

Я поскреблась еще разок.

– Марта! – прошипела я. – Слава богу, ты вернулась.

– А, это ты, – сказала Марта, открывая окно. – Он тебя повсюду ищет.

– И где он сейчас?

– Наверху, – она мотнула головой, – опять нецензурно орет по межгороду.

– Марта, мне нужно поехать в Лондон. Ты здесь еще побудешь? Не присмотришь за Айво?

– Присмотрю, конечно, Рози. Ты так много для меня сделала.

Она протянула руки, и я передала ей ребенка.

– И сделай мне одолжение, не говори Джоссу, куда я еду, ладно?

– Ладно, – неуверенно пробормотала она. – Значит, с тобой все в порядке? Ты больше не в беде?

– Нет, конечно. Я вернусь к вечеру, обещаю.

– Будь осторожна, – шепнула она мне вслед.

Я неслась по М4 на огромной скорости. Рулевое колесо отчаянно тряслось, и вся машина тревожно подрагивала. Моя старенькая бедняжка «вольво» уже давно пережила свои лучшие годы, и слишком частые поездки по кочковатым сельским тропкам брали свое. Мотор зловеще шипел и отчаянно противился моим попыткам изобразить из себя героя сериала «Полиция Майами» и грубо эксплуатировать ржавые древние шестеренки. Только не сломайся, взмолилась я сквозь зубы. Пусть от тебя что-нибудь отвалится, но только не сломайся. Скоро отвезу тебя в сервис, клянусь.

Без десяти два я подъехала к своему лондонскому дому. Я вышла из машины и огляделась. На улице было тихо и пустынно, как всегда посреди недели в середине дня. Я открыла маленькую железную калитку, которая привычно забряцала, и пошла по дорожке. В маленьком садике землю устилали гнилые листья; на облетевшем розовом кусте повисла обертка от «Твикса», принесенная ветром. Она печально трепыхалась на ветру. Я схватила ее, почувствовав угрызения совести при виде окружавшего меня запустения: ведь когда-то я трудолюбиво разбивала эту клумбу, сеяла траву, с религиозным рвением ухаживала за маленьким клочком земли, исполняя свой супружеский долг. Я повернула ключ в замке парадной двери. Когда мне наконец удалось оттолкнуть гору рекламного мусора, накопившегося за дверью, в нос мне ударил отвратительный запах сырости, всегда обитающий в заброшенных домах. Мне хотелось броситься к окнам и распахнуть их настежь, вытереть пыль со всех поверхностей, но я ограничилась тем, что прошла в кухню и открыла дверь черного хода, впустив поток холодного и влажного январского воздуха.

Повернувшись и войдя в дом, я вдруг поняла, что, возможно, здесь есть кто-то еще. С ухающим сердцем я замерла на месте и прислушалась. Может, мой таинственный друг уже здесь: взломал замок или пробрался через окно на втором этаже, а теперь поджидает меня, скрючившись за креслом или притаившись за дверью?

Сердце бешено заколотилось, а пальцы крепко сжали булавку в кармане. Я осторожно прокралась в комнату, поднялась наверх, заглянула в шкафы и под кровати, как делала, когда Айво снился кошмар. Только на этот раз мне не хватило храбрости закричать: «Выходи, медведь гризли, где бы ты ни был! Придется тебе сражаться с мамочкой!»

Я осмотрела и ощупала все возможные места и, наконец убедившись, что кроме меня, в доме никого нет, спустилась вниз. Как странно, что все в доме лежит на своих местах, даже диванные подушки, хотя здесь недавно побывала полиция. Я еще раз убедилась, что разруха в коттедже действительно была нужна им лишь для виду, и меня в который раз охватила ярость. Эти ублюдки просто хотели напустить на меня страху.

В прихожей я задержалась и провела пальцем по запыленной фотографии, стоявшей на столике. Это были крестины Айво. Я взяла снимок и стала разглядывать эту якобы счастливую семейную картину. На переднем плане стояла моя мать в пронзительно-желтом костюме; у нее был довольный и гордый вид. Я приютилась рядом с ней: раскрасневшаяся и довольно толстая, но счастливая, с Айво на руках. Позади – папа, как обычно бледный, но улыбающийся, а рядом с ним – Филли, роскошная и холеная, в кремовом льняном костюме и темно-синей шляпе. Майлз смотрел не в камеру, а на Филли, с нескрываемым обожанием. Здесь был и Том, загорелый, красивый, в светло-голубой рубашке от «Брукс Бразерс», только что из Лос-Анджелеса. Элис, крестная мама, немного уставшая, но все же ослепительно красивая в жакете из старинного кружева и гобелена; рядом с ней – Майкл, явно позирует перед камерой, напыщенный донельзя, самодовольный, кичащийся своей мужской неотразимостью. Крестным отцом был Боффи – он широко улыбался в костюме в тонкую полоску, а рядом с ним – Шарлотта в винно-красном костюме и дядюшка Бертрам, проказливо ухмыляющийся в камеру. В первом ряду, рядом со мной, стоял Гарри. Его костюм десятилетней давности чуть не лопался по швам: в свое время это была довольно оптимистичная покупка, но в крестины Айво его пришлось запихивать в костюм силой. Лицо Гарри побагровело: наверное, залил за воротник по случаю; но он сияюще улыбался Айво и был безмерно рад.

Я еще раз взглянула на фотографию. В горле у меня повис комок. Что бы ни произошло позже, что бы мы ни делали, ни говорили, на этой фотографии была счастливая семья в счастливый день. С удивлением, пытаясь рассуждать справедливо и не сентиментальничать, я осознала, что тот день действительно был одним из самых счастливых в моей жизни. Крестины моего любимого сына.

Дверной звонок прорезал тишину. Я чуть не выпрыгнула из своей шкуры и при этом выронила фотографию, которая упала на каменный пол. Стекло разбилось на тысячу осколков. Я быстро выбежала из комнаты, пробралась в прихожую и притаилась за занавеской у панорамного окна. Я проползла вдоль стены и выглянула на улицу. Сердце выпрыгивало из груди. Боже, а ведь я хотела подготовиться, собраться с духом, занять выгодную позицию: например, у окна на втором этаже, чтобы сразу увидеть, кто идет по улице и по садовой дорожке! А теперь все, что я видела, да и то выгнув шею, – это красный мерседес, припаркованный на соседней улице. Машина была незнакомая. Немного отодвинув занавеску, я заметила чей-то боковой силуэт на крыльце. Человек у двери был в длинном пальто и коричневой фетровой шляпе и нарочно встал поближе, чтобы мне ничего не было видно.

Я прижалась к занавеске. В горле пересохло, и меня сильно затошнило. Какого черта я здесь делаю? Ох Рози, дурочка, зачем же ты приехала? В какой-то момент в голове промелькнула мысль, что надо бежать. Я могу рвануть по коридору в открытую дверь черного хода. Но, собравшись с духом, я прокралась обратно через гостиную и вошла в прихожую. На цыпочках, украдкой, подошла к входной двери. Проклиная все на свете, что мне не хватило сообразительности потратиться на маленькие глазочки, о которых вечно твердил Гарри, я медленно потянулась к задвижке. Сжала ее, и тут в дверь позвонили опять. Настойчиво, прямо над моим ухом.

– Ааааа! – невольно завизжала я, и тут же жалко пропищала: – Иду!

Я подождала. Молчание. Господи, как мне хотелось, чтобы чей-нибудь дружелюбный голос ответил: «Вот и отлично! Не спеши, это всего лишь я, молочник принес пакет молока!» Но этого не произошло. И я снова подняла руку, дернула засов, открыла дверь и вгляделась. На пороге, в длинном черном пальто и старой фетровой шляпе, надвинутой на самые глаза, стояла Шарлотта.