Да и к девчатам у него отношение не совсем ясное. Их, этих москвичек, прибывших на фронт после окончания снайперской школы ЦК ВЛКСМ, увидел 31 июня. В тот день, на встрече с новым пополнением, ему вручили почетный знак «Снайпер», который до этого в полку никому еще не вручался. И так захвалили, что самому стало неловко: "На охоте, чтобы не портить шкуру, бил белку в глаз, а на фронте бьет фашиста между глаз", "у него острый глаз сокола, твердая рука воина-мстителя" и тому прочее. В общем, майор Садыбеков явно перестарался.
Девчата, как была дана команда "Разойтись!", обступили его плотным кольцом и давай пытать да спрашивать:
— Винтовка из Тулы по спецзаказу?
— Как попадаете все время между глаз?
— Правда ли, что одеваете кольчугу?
Что им сказать? Туго, без единой морщинки, сложенные скатки, аккуратненькие кирзовые сапожки, новенькие пилотки на пышных кудряшках. А глаза-то — по-юному ясные — так и светятся любопытством и задором. Скажешь просто как есть — вряд ли поймут, да еще останутся недовольны. Небылицы нести нельзя, да и не получилось бы у него. Пришлось рассказать немного в розовом свете, но коротко и сдержанно.
Когда эти молоденькие, как новенькие монетки, девчонки в солдатской форме уходили четким строем, равнодушных не было. Зачем они здесь? Медсестры, санитарки, зенитчицы — куда ни шло. А тут снайперы, настоящие солдаты. Федор ни с одной из них не пошел бы в разведку. Говорили, что все они добровольцы. Как же им жить в окопах, делить тяжкий солдатский труд заодно с мужчинами, видеть кровь и умирать? Гадко и не по-людски…
На войне с чем только не сталкиваешься, чего только не насмотришься. Но когда душу начинает глодать двоякое чувство, Федору кажется, будто что-то сосет ему печенку, вызывая выделение во рту неприятной холодной слюны. Тогда держи себя в руках, чтоб не впасть или в уныние, или, наоборот, в черную ярость.
— Дядя Федя, мы закончили, — услышал над самым ухом голос Шаршена. Давай тесанку, поставим и пойдем.
Перед выходом в ход сообщения, все трое обернулись, как бы желая удостовериться, что у них получилось. Траншея, как траншея, блиндаж как блиндаж. Но будут ли они нужны? Солдаты ведь толкуют, будто все это строится лишь для отвода глаз, то есть, чтоб скрыть задумки нашего командования.
— Что, довольны? — С задором заговорил Катионов.
— Все же сколько напрасного труда на войне, — Борукчиев буркнул под нос.
— Стратегия!
— Вон где сидит эта стратегия…
— Будь командующим фронтом, что ты велел бы сделать?
— Не знаю. — То-то!
Друзья замолкли и шли молча за Охлопковым. Затем разговор между ними пошел на иной лад.
— Ты пойдешь вечером?
— Друг, это военная тайна!
— А я пойду.
— О, бедная москвичка! Ты, друг, наверняка, вскружил ей голову своими рассказами о скачках на лошадях…
— Она не москвичка. Из Мордовии она.
— Еще хуже, друг. О, бедная девушка!.. "Байге"15., "Тыйынэнгмэй"16… Так ли?
— Студентка, а не дурочка какая-нибудь.
— Тогда ты, друг, так и ей поведал о том, как твои пра-пра-деды били Македонского?!
— Мы после войны встретимся. Это точно!
— Ну? А сейчас что?
— Это уже моя тайна!
— Н-да_ Ха-ха_
— Давай догонять дядю Федю. После ужина мне бежать надо.
На ужине обе группы были в полном сборе. Кутенев, сидя рядом с Федором, ел неторопливо, также не спеша и обыденно обменивался новостями дня. А вчера в это же время он был возбужден до предела и, не стесняясь крепких выражений, резко бросил: "Что ты несешь?! Все пошли по приказу. Сарычев тоже. Фашист вас не засек. Короткая очередь — случайная. Тут никто ни в чем не виноват! Понял ты?!"
Кутенев сегодня спокоен. А Федор никак не может освободиться от навязчивых мыслей. Кому надо было создать вокруг него дутую славу? "Походка кошачья". "Глаза острые как у сокола"… Чего только не несут о нем. И на тебе. Парень захотел поскорей познать секреты "волшебного стрелка", увидеть «чудо-снайпера» на деле.
О солдате лишнее говорить ни к чему. Как появился очерк Д. Попеля, любопытные стали донимать еще больше. Иной спросит: "Я фрица в глаза почти не вижу. Как ты умудряешься найти и убить каждый божий день?" Другой скажет: "Говорят, ты генерала на мушку поймал, самолета сбил, расскажи-ка, как там было? Иные приходят и меряют глазами с ног до головы, словно бычка на базаре. Подобное любопытство он терпеть не мог и принимал как издевательство.
И по этому поводу Кутенев не был согласен со своим другом.
— Ты чего, друг? У тебя рука верная, у Попеля перо острое, — говорит он возбужденному другу и еще улыбается.
— Нет, Степан, обо мне лишнее стали говорить. Зачем говорить: якут, охотник… Зачем писать, как хожу, какой цвет лица, какие зрачки у меня… Это не дело, а ерунда!
— Федя, о тебе нельзя писать и говорить?
— Я снайпер. Вот об этом и надо писать.
— Выходит, Попель тоже пишет ерунду?
— Он еще ничего…
— О ком же тогда говоришь?
— Агитатор был. Я его выгнал.
— Ты, Федя, явно перехватил, — Кутенев вовсе расплылся в улыбке. Если солдат о солдате рассказывает, то это особый почет.
— Не знаю. Врут много.
— Кто? Попель врет? Он же сам снайпер, до войны на соревнованиях был в Англии. Если бы не он, то вряд ли кто собрал нашу группу.
— Гы… "Зря пулю не пускаю"… Хвастун я, однако?
— Э, нет, Федя.
Тут Кутенев начал убеждать друга, что он и есть стрелок-волшебник. Еще в далекие времена, когда воевали луками и копьями, о стрелке, стрела которого попадала в поставленное на голову яблоко, шла легенда через века. А он, Охлопков, фрицев щелкает как орешки: один появится — тут же не станет его, второй появится — он тоже будет сражен. Притом что сложнее: попасть в яблоко с двадцати-тридцати шагов или в фашиста, спрятавшегося черт знает где и как? Попель, наоборот, не досказал.
— Или ты пускаешь пулю наобум, лишь бы отстреливаться? — нарочито запальчиво заметил Кутенев, хитровато улыбаясь.
— Как я пулю буду впустую пускать? Раз стреляешь, надо попасть!
— Чего тогда несешь? Или о раздавленном ребенке, о гибели брата зря упомянуто?
— Нет, это верно_ — То-то.
Кутенев еще советовал другу — своему «якуту-мужичку» — пропускать мимо ушей эти небылицы, хоть и в них нет ничего дурного. Солдаты, известное дело, большие выдумщики. Но зря не заговорят о таком же, как они сами. У каждого свое представление о воине-герое. И вот как что-либо заденет эту струну, он охотно поверит и сам.
— То, что мы вдесятером делаем, тебе одному не под силу, — продолжал внушать Кутенев, видя, как успокаивается Федор. — Но если каждый из этих десяти научится тому, что ты умеешь, то, считай, станем бить врага втрое крепче. Вот где сила твоего примера.
Доверительная беседа действовала на Федора всегда безотказно. И сейчас после нее решил: раз надо — пусть пишут, раз нравится — пусть говорят, что им угодно. Но второй Сарычев с ним больше не пойдет. Новички должны его слушаться. Только тогда никто из них зазря душу богу не отдаст. Тут-то ему нужно доверие молодых.
Обернулся Федор к другу и хотел было спросить о том, удастся ли из прикрепленных к ним ребят подготовить снайперов. А Кутенев уже лег, и у него, занятого своими думами, лицо с полузакрытыми глазами светилось улыбкой. И Федор не стал его беспокоить.
Так прошел для Федора один из обычных дней «жесткой» обороны. Зато за ним последовали другие дни, заполненные важными событиями. Приезд Верховного Главнокомандующего сюда, на Калининский фронт, салют в Москве в честь освобождения Орла и Белгорода, радуя и будоража, настраивали всех на нечто более серьезное, чего ждали уже давно.
Именно перед этими событиями, в порядке подготовки к большому наступлению, 234-й полк получил приказ сняться с высоты-"Желтая", где стоял в обороне около трех месяцев, и занять позицию недалеко от деревни Дурнево, той самой деревни, за которую полк вел бои почти всю зиму. Притом получилось так, что самостоятельное снайперское подразделение распалось, и снайперы группами в 4–5 человек, передавались в подчинение командиров рот. И только по настоянию старшины Кутенева, он сам, Охлопков, сержант Катионов, младшие сержанты Ганьшин и Борукчиев оказались в одной группе.