"Это у вас получилось аж по-суворовски: трудно в учении, легко в бою. Сапог, взамен утерянного, дали. Чего же еще!" Слов нет, не так надо было добиваться взаимопонимания с этими парнями, не надо было кипятиться. Но кто знает, может, этот случай заставит задуматься их.
Занятый думами, Федор под скрип напильника так и не услышал, как вошел Катионов.
— Знаешь, Федор, нам дают еще одну персону? — Что?
— С нами пойдет Борукчиев. Всех остальных отправляют к артиллеристам. Там они будут помогать в установке тяжелых орудий.
— Этот-то, как его…, ругаться будет…
— Старшина-то? Да, он это умеет. Ничего, объяснимся.
— Шаршен с нами, да? Где сам?
— Он уже поел. Прямо туда пойдет.
За щами из щавеля и полевых трав Катионов опять завел разговор о применении противотанкового ружья. Видя, что его слушают неохотно, с явной обидой выпалил:
— Ах, не веришь, что ли, в будущее своего начинания?!
Что тут ответишь? Пойди объясни ему, что их ожидает в наступлении. Как бы то ни было, не понесешь же со снайперской и противотанковое. Другое дело, если подвернется в нужный момент. Но окажется ли тогда под руками? Такое ружье не будет валяться, в батальоне их всего два-три.
— Чего ты меня пытаешь? Сам все знаешь, — наконец, выдавил Федор.
И действительно, как-то раз приходил командир взвода, в который входило отделение бойцов-пэтээровцев. И интересовался, как Охлопков стреляет из этого оружия, и, почему-то не дослушав, сказал Кутеневу: "Ваш, может, хорошо и стреляет, а для нашего дела мал. Как будет таскать на себе 26 килограммов?" Николай тогда эти слова воспринял так, как будто обидели его самого.
— Охлопков ни за что не подменит снайперскую винтовку на ваш ПТР, вмешался в разговор Кутенев, улыбаясь. — Да и командир полка не отпустит такого опытного меткого стрелка.
Когда ушел младший лейтенант, Кутенев посадил Катионова рядом с собой и, как бы извиняясь, медленно, подбирая слова, сказал:
— Ты, Николаи, не носись с этой идеей. Вряд ли нужно было приводить пэтээровца. Слыхал, с каким гонорком он с нами разговаривал? А в наступлении наша группа будет использована, наверняка, для выполнения особого задания.
Каким будет в конкретности то задание, пойдут ли снайперы в боевых рядах или их разберут, как иногда бывало, по частям, никто не знает.
Катионов не отказывался от своего замысла заиметь в снайперской группе пэтээровскую пару. По этому поводу обращался даже к самому командиру полка. А зачем? Лучше было бы идти хоть раз со штурмовой группой в разведку боем. Это особо нужно для новичков. На кого глядя, они пойдут в бой? Нет, Катионов, хоть и комсорг, порой поступал легкомысленно.
Ни по пути к строящимся блиндажам, ни во время работы у того самого вечно сердитого и ругающегося старшины, которого Катионов называл "генералом Карапузом", Федор больше не вступал в разговор. Зато время от времени поглядывал то на Николая, то на Шаршена. Какие же они молодые! Совсем мальчики…
Николай на упрек старшины, почему не вышли всем отделением, ответил внушительно, будто он командир роты или батальона:
— Таков приказ, товарищ старшина! Вы дайте нам работу на все отделение и весь разговор.
На старшину, видимо, подействовал независимый серьезный тон: он тут же дал задание и ушел быстро, перебирая коротенькими ногами в блестящих сапогах.
Как только старшина отошел, Николай с Шаршеном переглянулись и разразились дружным хохотом. Они, одобрительно кивая друг другу, смеялись тем чистым, озорным смехом, на какой способны только юные души. У Николая полные щеки розовели, светлые голубые глаза искрились от удовольствия. Шаршен расплывался в такой широкой улыбке, что и без того узкие глаза вовсе исчезали на скуластом обветренном лице.
Парни пилили, рубили с азартом, кряхтя от удовольствия, шутили и смеялись.
Катионов, можно сказать, уже бывалый воин. А вот Борукчиев появился в мае и был замечен случайно. Как-то раз перед передовой появился фашист, везущий на телеге бревно. Шаршен тут же с расстояния 400 метров уложил его и, когда кто-то, возбужденный удачным выстрелом, понукал, мол, "теперь давай лошадку", ответил: "Не-е, мы, киргизы, лошадку любим. Лошадка не фашист".
Майор Садыбеков парня принял в снайперскую группу и, представляя его Федору, наставительно сказал:
— Хлопец что надо. Научи-ка, Федор, его своему искусству. Он тебе и братом названым станет.
Майор оказался прав. Борукчиев быстро освоился. О том, как старательно овладевает техникой стрельбы, как научился быстро и хорошо маскировать огневую позицию, даже было отмечено в дивизионной газете.
К этим задорным и веселым парням Федор, сам того не замечая, привязался как к родным братьям. Успех каждого из них радовал, неудачи огорчали. И старался, как мог, передать им свой опыт. Иначе нельзя: жизнь твоя на войне зависит и от того, как надежно дерется твой ближний. Это, кажется, теперь понятно всем.
Зачем, к примеру, ему, Охлопкову, сдалось стрелять из противотанкового ружья? На войне не спрашивают же твоего желания. Сначала выполнял приказ. Затем понял, что уменье бить из этого вида оружия нужно не ему одному. С разрешения командира стал брать с собой кого-нибудь из ребят и метким попаданием через амбразуру выгонял из дзотов фашистов. А парень, который пошел с ним, добивал фашиста, набивал руку бить по движущимся «предметам» быстро и точно.
Если кто промажет в фашиста или в мишень, то случай разбирался всей артелью. Ребята, конечно, теорию знали назубок: на сто метров упреждай на полфигуры, дальше на каждые сто метров — по фигуре. Но Федор все повторял о том, что, когда нажимаешь на спусковой крючок, ружье сдвигаешь вольно или невольно вправо, и стрелок должен знать, на какое расстояние какой у него зазор от этого сдвига получается. Так, он на сто бьет без опережения, на двести делает зазор на половину тела.
Совсем иная наука, когда цель двигается в левую сторону. Тогда Федор на сто метров упреждает на целое тело.
— По бумажке сами разберетесь. Грамоты у вас по больше, — заключал Федор. — А привычка у каждого своя. Для каждого свой норов.
Каждый раз Федор любил объяснять, что попадать в бумажную мишень ерунда, что живая цель — это совсем иное дело. И каждый должен выяснить, узнать "свой норов", свою манеру, иначе стрелка не получится.
Ребята это воспринимали как должное. Да все они стреляли исправно. Но им было далеко до Ганьшина или Борукчиева. Ганьшин на дальнее расстояние равных себе не имел. Борукчиев, который с детства привык ездить верхом, лучше всего стрелял с рук без упора. В общем-то среди новичков нет стрелка, который пускал бы пулю в «молоко». Старательные, задание выполняют четко. Но сумеют ли в бою выложиться, отдать всего себя? В бою ведь так: лютуй на врага, но не выходи из себя, что ни случись — страху не поддавайся и знай лишь бить без промашки. Будет ли у новичков такой настрой? Наловчились стрелять — это хорошо. Оно даст нужную уверенность. Но в бою надо не только хорошо стрелять. И недаром майор Салдыбеков, как появился в группе, так всегда повторяет: "Впереди — непрерывное наступление, так и знайте".
Задача четкая — снайперы должны быть мастерами наступления. А времени-то, как всегда, в обрез. Если тактика выступать парами по флангам, взаимодействие с артиллеристами и минометчиками, исполнение роли наблюдателя при командире взвода или роты знакомы ребятам, то действия снайперов в групповом наступлении, скажем, со штурмовиками остались неусвоенными. К тому же многие, как кажется Федору, больно беспечны: внемлют только разговору о меткой стрельбе, вся остальная подготовка, особенно работа — это для них служба и все. Да еще недавно появились снайперы-девчата. И кое-кто из ребят записал себя в ухажеры и убивал попусту минуты отдыха, хорохорясь петухом перед молоденькими красотками.
Шаршён тоже бегает. У Николая — своя, прежняя, из медсестер. Вон какие дела…
Федор посмотрел на ребят. Те пилят и без умолку о чем-то толкуют. Да, надо ли на фронте любовь крутить?.. Пойди разберись. Легкомыслие? Или что-то другое? Ведь из ребят кого-то скоро не станет… Федору куда легче ставить тес в стенку блиндажа, чем разбираться в подобных делах.