Когда Леонтию предложили идти помощником к Сахарову, он ответил уклончиво, а к Федору сразу пошел. Что на уме у парня? Может, подумал, что они оба сибиряки? Внешность у Леонтия, как говорят ребята, самим богом создана для девчат: стройный, черные кудри, черные блестящие глаза, вдобавок, загар, который не сходил с его лица… Медсанбатовские девчата и в самом деле были от него без ума. А он делает вид, что их вовсе не замечает. Федору этот молодой сибиряк нравился, но не из-за внешности. Леонтий всегда спокоен, когда надо, проворен. Иные, хотя вначале загораются быстро, потом с такой же легкостью остывают. Таких Федор не любит. Леонтий же все необходимое делает хорошо и всегда вовремя. А как бежит в бою! Его легкость в беге Федору иной раз напоминала погибшего брата Василия…

Ганьшин мастер не только по чучелам. Он отлично делает маскировку, хорошо ставит макет. А как готовит ложные позиции! Сейчас он должно быть уже воткнул колышка два в 5–6 метрах друг от друга. Между ними натянет веревку. На палку с поперечником накинет шинель и сверху оденет каску. Чучело у него с двумя веревочками: одна идет с груди, другая — с ног. Если потянешь за нижнюю веревочку, чучело приподымается и, превратившись в «бойца», «побежит» по траншее. Леонтий своему «бойцу» накидывает на спину то винтовку, то автомат. Чучело часто становится и «командиром».

— Дай-ка твой дареный кисет, — подошел к Федору Леонтий.

— Спи ты до восьми, — тихо сказал Федор. Затем с нарочитым спокойствием добавил. — У тебя же свой кисет?

— Из твоего крепче…

"Ишь, рот затыкает, чтоб я не улыбался, когда к нему приходят девчата из медсанбата", — подумал Федор и, не выпуская кисета из руки, протянул щепотку махорки.

А кисет этот не то, что его девчата. Правда, не надо было рассказывать, откуда он достался. Кисет Федору нравился. Сшит из белого плотного холста. Вышит узор зелеными и красными нитками. Один кармашек для спичек, другой для трубки. Как кончишь, затягиваешь шнуром и свернув, завязываешь двойным узлом.

Из госпиталя около полусотни выздоравливающих отправили в один из колхозов Ивановской области на уборку урожая картофеля. Пробыв там около недели, Федор так и не увидел ни одного мужика, кроме трех-четырех старичков. Везде женщины. Председателем и то была женщина. Солдат встретили с нескрываемой радостью. Как только сошли с машин, прямо на поле угостили вареной картошкой и свежим парным молоком. Затем все пятьдесят человек разобрали по звеньям в два-три человека. Федор попал в одно звено с солдатом, хромым на одну ногу. Женщины жалостливо судачили: "Бедный, еле-еле ковыляет", "Не дай бог всем нашим такое испытать""

— Что вы, девоньки, он же кавалер хоть куда, — рассудила звеньевая Мария. — Мой таким вернется — за счастье сочту.

Бабы жалели раненых. А Федору жалко было их самих. Одеты они были в потертые сатиновые штаны и блузки из парусины, а то и просто из куля. Кроме картошки и молока, другой еды у них не было. Все же на все поле стоял веселый гомон. Когда пришла пора отъезда солдат, устроили настоящие проводы. Каждому дали в мешочке картошку с салом. Шумели, волновались, как будто провожали мужей и братьев.

— Ты, Федя, нас не осуждай. Мы — бабы такой народ. — Обняла тогда Мария Федора и, даря тот самый кисет, добавила: — Бывай здоров. На те, пусть будет памятью о нас. Когда тебе будет тяжело, пусть прибавит силы и бодрости…

Что греха таить, у Федора от волнения тогда навернулись слезы… Такой уж этот кисет. Ведь он ту Марию, не то что тронуть, даже не поцеловал…

Федор остановился у камня, лежащего наполовину в земле недалеко от трех сосен. За камнем надежней будет. Перед ним редкие кустики, под боком овраг.

Уже светает. Слякотно. Видимо, снег выпал да быстро растаял. В эту пору у себя дома он белковать ходил, привозил по мягкому и не глубокому снегу дрова или сено. Оказывается, как тогда все было просто и легко! Промокнешь — пришел да переоделся, устал — отлежишься. Здесь же иной раз целый день промокший ходишь. А еще говорят: что тебе, ты же охотник. На самом деле далеко не так.

Федор нарвал засохшей травы и сделал себе лежбище. С правой стороны камня воткнул сухие ветки тальника и заслонил пучками той же сухой травы.

Местность напоминает Федору его родной алас. Тут больше берез и разнообразнее: ивы, тальник, лишь на низинах растут дуб и клен, которых он раньше не видел. На холмах лес становится более редким, и по нему можно ходить без особого труда. Зато трава здесь густая и высокая. Даже сейчас много мест, где человека и не увидишь, как только он ляжет.

О-го, фашист проснулся — дрова пилит. Это повара. Слышно как быстро, но неровно ходит пила у них: явно тупая. Через полчаса все будут на ногах. Немец начинает стрельбу ровно в 7 утра, кончает в девять вечера. «Режим» этот они не нарушали даже в дни боев за Дур-нево.

Что же принес с собой сегодняшний день? Прежде всего надо бы снайпера убрать, а то поддашься соблазну и начнешь бить по всем фашистам подряд и обнаружишь себя. Место, где он лежит, вроде подходящее.

Огневые точки немца известны все до единого. На его секторе ни пулемета, ни миномета. Зато, как предполагает Ровное, здесь зарылся их снайпер. Вчера пали двое наших, у обоих рана в голову, похоже на работу снайпера. Значит, дуэль неизбежна. Постой… До переднего края немцев метров 280–300, температура минус два. Так… Пуля на два пальца ниже пойдет. Пустяк, можно и не брать во внимание. Светло-то как стало. Скоро восход: осторожнее надо. Утренние лучи всегда ясные и чистые, все как на ладони.

Федор взял в руки каску, надел на нее маскировочный обруч из травы и ветвей тальника, с ним выполз к камню и лег за ним. Как далеко от передовой у них кухня! Дым валит где-то посреди леса. Над траншеями ни дыма, ни пара. Следить за траншеями пока бесполезно. Снайпер где-то на нейтралке должен быть. Может, где-то за печкой сгоревшего дома устроился? Наши так бы не поступили — оттуда возвращаться плохо. В разбитом танке? Вряд ли. Не так уж надежно там и вчера оттуда вроде никто не стрелял. В воронках? Может быть. Или же он предпочтет вести огонь из траншеи? Передовая линия у них удобная для снайпера.

Постой, постой… Зашевелились. Смена идет. Оттуда до опушки леса идут в полный рост. Когда вступают в траншею, головы промаячат раза-два, затем и вовсе исчезают. Которые уходят со смены, вовсе не прячутся. Видать, спать охота: головы слегка опущены.

Наших тоже слыхать. Кто-то выстрелил. На что ответило коротким дробным огнем несколько автоматов. С нашей стороны затрещал пулемет. Ему стали вторить минометы. Итак, считай, что "рабочий день" начался.

Хорошо бы пустить сейчас обойму, но нельзя, сегодня задача другая…

Хуже нет, чем вот так ждать в неведении. Где же он спрятался? Неужели на нейтралке? Тогда, наверняка, уже следит за ним. Из-за холмика, что на левом фланге, чуть подальше траншеи, мелькнула каска и раздался выстрел. Это он. Точно! Нашел же жертву…

Федор плавно навел винтовку на холмик и стал высматривать через оптический прицел. Ничего подозрительного будто нет. Как же так? О-го, еще выстрелил. Ээ-э, вот он где. Федор задержал дыхание и стал целиться. Затем, как только началась пулеметная очередь, нажал на спусковой крючок. Готов! Дрогнуло ружье, голова беспомощно опустилась вниз. Смотри-ка, кто-то вниз его потянул, значит, с ассистентом был? Если ассистент неопытный, то сейчас же высунется: надо же отомстить. Так оно и есть. Вон всматривается. Глянь-ка на него! Уже целится.

Теперь Федор и треска автоматной очереди не стал ждать. Убрав ассистента, тут же отполз за камень. Повернул голову, положил ее на согнутую руку и над торчащей перед глазами стеной бледной травы стал всматриваться в серовато-синий горизонт. Затем, чтобы отойти отсюда, потянул к себе винтовку. Тут же пуля ударилась об камень и с визгом ушла наверх. Ох, засекли! Это из танка. Надо удостовериться. Приподнял каску на лопатке, и тут же ее пробило насквозь. Теперь у Федора не оставалось сомнения.