— Ох, надо бы вам ухлопать этого моделя-могеля, — подначивали минометчики снайперов.
— Нет, это вам сподручнее уязвить его душу, — отвечали снайперы.
Шутка шуткой, но положение осложнялось. Соответственно изменилась и тактика. Фашиста теперь поджидают наши. Наступал час снайперского огня. Прежним штурмовым группам давались задания уничтожить блиндажи, подвалы, где стояли минометы и орудия. Бойцы их забрасывали связками гранат и «КС» с горючим. Если не удавалось уничтожить эти огневые точки днем, то они ночью рыли подходы к ним. Пулеметы устанавливались в дзотах, минометы, любое артиллерийское оружие, противотанковые орудия и ружья ушли в укрытие и превратились в доты. Наверху ничего не осталось ни у врага, ни у наших. И люди, и боевая техника ушли в землю.
Фашисты стали бить из всех орудий по квадратам. Методично, не останавливаясь даже ночью. Иногда из общего гула пальбы выделялся рев шестиствольных минометов. Авиация бомбила в день раза два-три. 5–6 самолетов сначала сбрасывали обычные бомбы и затем на парашютах навешивали бомбы, начиненные гранатами. В таких случаях надо лежать, не поднимая головы. Это делалось перед самой атакой немецкой пехоты. Наши зенитчики тут же наловчились спускать их на землю, пробивая парашюты. Доставка боеприпасов, продуктов питания, вынос раненых в тыл — это было особо трудной задачей. К тому же появилась опасность вспышки дизентерии или любой другой массовой болезни. Но тут пришли на помощь сестры милосердия. Они по чьему-то распоряжению как-то ночью пробрались к окопам, принесли бинты, йод, белье, перевязали раненых, многих вывели в тыл.
"Штаб" снайперов, к счастью, оказался непробиваемым. Даже попав несколько раз под обстрел шестиствольного миномета, он не обвалился. Был случай, когда две тяжелые бомбы попали почти воронка в воронку. Подвал и это выдержал. Только выход из него каждый раз приходилось расчищать от груды кирпичей и обломков бетона. В расчистке выхода помогали соседи минометчики. Сообща с ними укрепили подвал стволами разбитых пушек и кусками трубопровода.
Базируясь в этой «крепости», снайперы дрались в течение пяти суток. Сначала дела шли удачно. В первые два дня отделение отрапортовало об уничтожении трех пулеметных расчетов, шести наблюдателей, всего свыше 50 солдат и офицеров. В последующие дни счет уменьшался с каждым днем: фашист стал остерегаться.
Между тем подвал все больше начинал походить на ловушку, которая вот-вот, при первом же точном попадании крупнокалиберного снаряда, прихлопнет всех, как незадачливых мышат. Хоронили убитых в дальнем углу. Их с каждым днем становилось все больше.
Но приказ следовал один за другим: "Держаться!" К горстке обреченных чаще всех приходил исполняющий обязанности политрука роты Виноградов, которого, как искусного агитатора, вскоре отправят в Москву на какие-то курсы. Он же приносил пищу, воду, патроны. Призывы, связанные со Сталинградом, клич "За Родину! За Сталина!", в те августовские дни звучали с особой назойливостью. Чем тяжелее становилось положение, тем чаще упоминалось имя Сталина. И кто-то из снайперов как-то заметил: "Тоже заладил! Знаю, за что погибну. Ты лучше патроны давай!"
Этот крик отчаяния вырвался неспроста. На шестой день «штаб» отделения обвалился. Трое из бойцов были убиты, двое получили тяжелое ранение. Троих оставшихся в живых снайперов отдали группе саперов, занятых на срочной работе по минированию особо важного участка. Снайперы работали вместе с саперами и, в случае надобности, прикрывали их. 28 августа Охлопков, получив контузию от взрыва минного снаряда и удара осколка в каску, был отправлен в госпиталь, в Ивановскую область.
Итак, Охлопков почти весь август провел в огненном вихре, бушевавшем под Ржевом. Здесь, как мы знаем, он воевал как автоматчик и командир отделения. Здесь же встал на путь профессионального снайпера.
ОХ УЖ ЭТА СЛАВА
Дом солдата — это его окоп. Федор после госпиталя в этом «доме» находится уже дней двадцать. За это время окоп обзавелся «хозяйством», появились доски, солома для подстилки, несколько ниш для гранат и патронов, а также для провизии. Чуть дальше проходит траншея, по которой передаются распоряжения, приказы, приходят письма. Траншея для живущих в окопе — клуб, столовая, место отдыха, «площадь», где проходят митинги, обсуждение статей. Кое-кто имеет в окопах потайные печи-камельки. Старые солдаты рассказывают, что в первую империалистическую костер разжигали прямо в окопах или в траншеях. Сейчас трубу приходится прикрывать щитами из ящиков из-под патронов. У огня и греешься, и сушишься. Можно разогреть флягу с чаем. Когда ложишься спать, эти же доски можно снимать с трубы. В общем, жизнь шла своим чередом и солдаты свое окопное житье скрашивали как могли.
Но бои здесь шли без передышки. И та, и другая стороны упорно боролись за улучшение своих позиций. 17 октября утром 1-й стрелковый батальон внезапным ударом занял деревню Дурнево.
В первый день немец поднимался в контратаку дважды. Роты старшего лейтенанта Карасева и лейтенанта Ровнова, используя в качестве ударной силы сводный взвод автоматчиков, сумели организовать неожиданный кинжальный огонь автоматчиков из оврага, проходившего по восточной окраине деревни.
На следующий день немцы пошли с танками. Перед выступлением офицеры вскакивали на танки и, повелительно махая руками, что-то объясняли своим.
— Снять бы их, — как бы про себя проронил командир роты Ровное. Затем громко спросил: — Кто у нас хорошо бьет из винтовки?
— Есть такой! Он здорово стреляет. — Маленький рыжий солдат тронул Охлопкова за плечо.
— Как фамилия?
— Охлопков.
— А, помню. Ну-ка давай, боец Охлопков, уничтожь этих нахалов на танках!
Федор быстро перекинул винтовку на бруствер и произвел сразу два выстрела.
— Кто еще стрелял? — Почему-то сердито спросил командир.
— Да это он так стреляет — пуля за пулей. — Объяснил тот же рыжий солдат.
— Тебя не спрашивают! Не хватало еще адвокатов. — Пресек рыжего командир. — А ты, Охлопков, молодец! Ты далеко не отходи. Нужен будешь.
Скоро командир снова подошел к Федору:
— Видишь фашиста у пулемета? Сможешь?
К удовольствию командира, фашист был снят.
— А помнишь, товарищ Охлопков, ты у нас не хотел оставаться? Все твердил: к своим, к своим… Видишь, как у тебя сейчас дела идут. Хорошо ведь!
Да, Охлопков, как приехал в 179 дивизию, просил, чтоб его отправили в свою, 375-ю. Тогда же Ровное долго вел с ним беседу. Что, там якутов больше? Или он боится, что здесь друзей надежных не найдет?
— Я что? — Прямо сказал Ровное. — Если заслужишь, я сам буду тебе первым другом.
Люди нигде так быстро не сходятся, как на фронте. Сейчас Федор, куда ни придет, везде встречает знакомых и друзей.
Но это сейчас. А когда ехал из госпиталя, было совсем невесело. Нет ничего тяжелее, чем возвращаться из госпиталя на фронт. В течение трех суток, пока ехал в товарном вагоне, не знал, что с собой поделать. Как говорят якуты, ни сон не шел, ни еда не шла. Непрошенные навязчивые мысли носились в голове, словно кто-то сквозь его мозг тянул нескончаемую нить… Откуда только они берутся? Чуть закроешь глаза, тут же начинаются всякие сны… В вагоне ехали одни фронтовики, возвращавшиеся после госпиталя. Все, видимо, находились в таком же беспокойном состоянии, что и Федор. Кто всю дорогу играет на гармошке и поет то грустные, то разу дал о-веселые песни, кто остервенело пляшет, пока не свалится спать…
Леонтий Ганьшин, молодой боец, пришедший к Федору напарником после боев под Дурнево, молча стал протягивать веревку, по которой должно двигаться чучело. Он, быстрый и собранный в бою, в обычное время имел привычку вести себя так, будто все, что он делает, не имеет к нему, Леонтию, никакого отношения. И сейчас он веревку тянет как бы нехотя. Федор эти повадки своего напарника уже усвоил и не обращает на это внимания. Знает, что чучело вот-вот начнет двигаться.