пожар в порту

Уже вечер. Освещенный электрическими фонарями и прожекторами «Литке» лихорадочно заполняет свое брюхо лежащим на берегу грузом. Весь воздух словно насыщен бешеной спешкой. Один за одним, склонившись под тяжестью груза, непрерывным конвейером двигаются по мосткам люди. Гремят цепи лебедок, слоновым хоботом хватающие тюки и опускающие их в трюм, перекликаются грузчики, перекрываемые резкой командой помощника капитана. Порожние люди бегом возвращаются на берег, чтобы взять новый груз, а горы наваленных тюков, ящиков и свертков, казалось, почти не уменьшаются. Почти на всех лицах написано сомнение: «Не успеем погрузить, не успеем… Опять придется откладывать…» Но случилось непредвиденное обстоятельство. Уже поздно ночью, когда люди валились с ног от усталости, a количество груза на берегу все не уменьшалось, с «Литке» был дан тревожный сигнал. Последствия этого сигнала были чисто сказочные. В какую-нибудь минуту набережную заполнил весь студенческий коллектив Владивостокского морского техникума.

— Что случилось? Где пожар?!

Громадный, широкоплечий грузчик, взваливая на свои плечи тяжелый ящик с консервами, ответил:

— Пожара нет, а дело пожарное, бери ящики да грузи. Чего смотреть-то!

Через несколько часов все грузы были переправлены на палубу и в трюм. «Литке» мог выйти в срок.

Покончив все свои земные дела, послав десяток-другой телеграмм, сообщающих, что настроение «бодрое», а кстати протелеграфировав близким свое краткое завещание, мы с самого раннего утра 7 ноября были все уже на борту ледореза. В этот день XIII годовщины Октябрьской революции все колонны демонстрации должны были пройти через мол мимо нашего борта. Все судно было приведено в полную готовность к отплытию. Из толстой, слегка наклоненной трубы шел легкий серый дым, и в кухне кок готовил обед, который мы должны были уничтожить уже в открытом море.

В двенадцать часов, двигаясь к молу, с колыхающимися знаменами и лозунгами, показалась первая колонна демонстрантов. Через пять минут колонна приблизилась к нам ц разместилась по всему молу. Через некоторое время к первой колонне присоединилось еще несколько. Потом изо всех переулков и ворот струйками стало стекаться неорганизованное население, и через каких-нибудь 5-Ю минут весь мол и все, на чем можно было сидеть, стоять и лежать, было черно от народа. Надо всей массой красными языками колыхались знамена, лозунги и плакаты. Несколько оркестров, почти не переставая и стараясь заглушить друг друга, играли разные марши. Иногда звонкие голоса, вырываясь из общего шума, кричали: «Раз, два, три…», и общая масса подхватывала ревом: «Да здравствует…» Потом вся площадь стихла. Вся команда «Литке» выстроилась на верхней палубе, мы же, т. е. летное звено, стояли на корме на наших самолетах. Речи были краткие. «Товарищи! В этот день… день XIII годовщины, наши товарищи уходят на Север… Мы верим, мы знаем, что они с честью выполнят свой долг… Пассажиры «Ставрополя» будут доставлены на материк. Мы все с неослабевающим вниманием будем следить за вашим курсом…»

Облокотившись на перила борта и глядя сверху на головы демонстрантов, капитан Дублицкий отвечал: «От лица команды я заверяю остающихся… Мы сделаем все, что в человеческих силах… Курс нашего корабля, так же как и воля; трудящихся, нас посылающих, будет прямым…»

Мы кричали «ура». Кричали стоящие на берегу и прилепившиеся на заборах. Все махали шапками и платками… Оркестры играли туш, и два кинооператора, нагнувшись над аппаратами и растопырив локти, накручивали десятки метров остро дефицитной киноленты.

В два часа загремели якорные цепи. Где-то в капитанской рубке резко звякнул звонок. «Малый ход вперед». Оркестры с новой силой заиграли марш. Мы ясно почувствовали, как палуба дрогнула, качнулась, и мол вместе со стоящей на ней толпой словно подался в сторону и поплыл. Между гранитом и нашим бортом образовалась медленно увеличивающаяся трещина. Мы тронулись.

«Литке» дал низкий, как рев медведя, гудов, подхваченный сотнями свистков и сирен приветствующих нас судов.

Мы ушли из Владивостока «освистанные» всем портом. Свистело и гудело все, что только могло издавать подобные звуки. Гудели мастерские сухого дока, гудела верфь, гудели вес суда, стоящие на рейде, я даже маленькие катеришки, снующие, как пескари, кругом нас, заливались мальчишеским залихватским посвистом. На нас всех, никогда близко не соприкасавшихся с морскими обычаями, этот симфонический оркестр произвел сильное впечатление. Лично я никогда раньше не подозревал, что подобные звуки могут выражать сердечное прощание. В самом деле, что бы сказал какой-нибудь знаменитый артист, если бы с ним подобным образом простилась публика?

Наш отвал от пристани прошел в такой обстановке и при таком отношении к нам всех остающихся в порту, что после этого даже «гробануться» было бы уже не так обидно. Черная лента стоящих на молу становилась все уже и уже и наконец совсем слилась с тонкой полосой берега. Ледорез, все увеличивая ход и чуть дрожа от глухого равномерного стука машин, прорезал белопенный след по гладкой поверхности пролива и вышел в открытое море. Пролив Восточный Босфор, Транзитная гавань и наконец весь мыс Эгершелыц на котором стоит Владивосток, остались далеко позади. Последний раз где-то далеко сзади нам хитро подмигнул огонек Поворотного маяка: «Посмотрим, посмотрим…»

В ОТКРЫТОМ МОРЕ

Море спокойно, но бьет сильный ветер и колет морозными иголками лицо. «Морские волки», которые тут же срочно среди нас обнаружились, говорят, что будет шторм. Я пока в такой определенной форме своего мнения не высказываю. Когда будет, тогда посмотрим, а сейчас можно только сказать, как обычно говорит бюро погоды: «Возможна облачность и выпадение осадков, но также не исключена возможность и ясного дня»…

Выйти в полярную экспедицию в ноябре месяце — это совсем не такая уж простая штука. Ни одно из иностранных судов никогда не решалось заходить далеко на Север позже 1 сентября, и наш рейс в ноябре месяце к бухте Провидения был исключительным и первым в истории северных плаваний. Было совсем неудивительно, что на команду «Литке» и на нас матросы стоящих на рейде иностранных судов смотрели, как на людей, готовящихся сделать какой-нибудь замысловатый, рискованный трюк.

Идя в такое плавание, рассчитывать на гладкое море конечно довольно наивно. Но зачем же на первых порах, когда и отдохнуть от земли как следует никто не успел, пугать штормом?..Ужин в большой с низким потолком кают-компании прошел весело и оживленно. Все делились своими впечатлениями о проводах и отвале, обсуждали возможности полетов к «Ставрополю» и говорили о предполагаемом шторме, а ужин был такой, каким может быть только первый ужин в открытом море, на судне, идущем в полярное плавание. Сегодняшний день переходный, а завтра мы уже должны войти в нормальную жизнь ледореза. Усталость и волнения, сопровождавшие наш выход, дают себя чувствовать. Наступила реакция. Ноги и руки слабеют, глаза слипаются.

Говорят, ночью было сильное волнение. Возможно, что и было, но я спал, как убитый, и никакого волнения не испытывал. Наше помещение — это бывшая адмиральская каюта. Кругом красное дерево, бронза, блестящие иллюминаторы и наши койки, равнодушные к адмиральской роскоши, в два этажа привинченные к стонам. Здесь нас живет восемь человек. Из них шесть нашего летного звена и два корреспондента: один — из Владивостока, другой—от «Комсомольской правды», тов. Том.

Наша жизнь стала входить в нормальную колею. Мы вставали по гонгу, чай пили по гонгу, завтракали по гонгу. Если так будет продолжаться, то жизнь на «Литке» многих из нас приучит к пунктуальности. Нас никто не тянет с постели, потому что паша работа впереди, но если мы встанем на полчаса позже, то стол в кают-компании найдем уже чистым и прибранным.