Выводя первым свою фамилию, Слепнев сделал ошибку. Ошибка впрочем не была орфографической, она была скорее географической и той, которую может сделать только летчик, покрывший тысячемильное пространство. Маврикий машинально поставил «4 марта». Это был тот день. когда мы вылетели с Северного мыса и тот день… который еще не наступил в Тэллоре. Мы прибыли в город обогнав время — 3 марта…

Чистые, выбритые, мы сидели за ярко освещенным столом уютной столовой и без излишней церемонии отдавали дань хозяйским способностям мистрис Варрен. Вернее, мы просто уничтожали все. что только видели на столе.

Мы сменили свои спальные мешки на более удобные! веши — на мягкие кровати с белоснежным холодным полотном новых простынь…

Такой роскоши мы не видели с самого момента отправления в экспедицию. Спали, как убитые…

Из Тэллора мы вышли 6 марта. Мы дали старт на двух самолетах. Перед нами, не уходя из поля нашего зрения, шел на своем «Ферчайльде» Ионг с телами Борланда и Эйельсона.

Погода оставляла желать много лучшего. Нас швыряло и трепало, словно какой-нибудь клочок бумажки. Мое счастье, что в этот раз я наконец-то подогнал свои ремни и крепко притянулся к креслу.

Через 35 минут мы были над Ноомом. Снизившись над аэродромом, мы увидели, что вся его площадь покрыта неровностями и застругами. Возможно, что это были последствия той погоды, о которой нам сообщало радио. Садиться на таком аэродроме было так же рискованно, как там, где мы провели в снегах восемнадцать суток… Мы вновь набрали высоту и, сделав над городом три круга, пошли к скованному льдом Юкону.

После шестичасового полета мы наконец увидели Юкон и раскинутый на его берегу золотоносный город Руби.

Юкон почти полная копия вашей Лены. Тот же характер берегов, тот же пейзаж, и такая же в нем чувствуется мощность и сила.

Это был пресловутый Джек-лондонский Клондайк. Всего только несколько лет тому назад здесь была пустыня, и на месте стандартных домов с ваннами и центральным отоплением стояли парусиновые палатки.

В Руби прекрасный аэродром. Мы сели прямо на реку, на пушистый, нетронутый снег. Наши широкие лыжи великолепно держали машину, и мы мягко покатились к старту и ожидающей нас толпе.

Опять бесчисленное щелканье аппаратов и опять тысячи глаз, желающих как следует рассмотреть советских летчиков…

Пока я возился с самолетом, заправляя его бензином, нас ни на секунду не оставляли в покое репортеры и репортерши. В особенности репортерши. Своей расторопностью они просто нас убивали. Они лазали по всей машине, трогали и стучали по дюралию, словно это был какой-то неизвестный в Америке металл, заглядывали в окна кабины и, как на какое-нибудь художественное произведение, с восхищением смотрели на наши опознавательные знаки:

«СССР-177». Поело того как наш самолет был тщательно изучен и заснят вот всех планах, одна из любознательных леди обратилась ко мне с вопросом, сразу напомнившим мне все анекдоты о «развесистой клюкве».

— Я очень внимательно смотрела в кабину, но нигде но увидела вашего русского самовара. Скажите, может быть, он спрятан под сиденьем?

Их интерес к Советскому союзу был так же велик, как и полное незнание нашей жизни и тех условий, в которых мы живем. Одна почтенная леди, выбрав удобный момент, заалелась румянцем и робко спросила:

— Правда, мне передавали, что у вас в стране меняют жен каждые две недели и браки скрепляют клятвой, положив руки на большую книгу. Книга эта, если не ошибаюсь, кажется, «Капитал» Карла Маркса…

КОНЕЦ РЕЙСА ЭЙЕЛЬСОНА

Из Руби мы вышли яри великолепной погоде, но по телеграфным сведениям отвратительной в Фэрбенксе. На этот раз мы шли уже на трех машинах. Впереди, с телами погибших — Ионг, слева — Гильом и справа — мы.

Сообщение телеграфа оказалось не преувеличенным. После часа полета погода испортилась. Видимость сузилась, и сильно болтало. Смотря на машины Ионга и Гильома, мы видели, как их качало с крыла на крыло. Это же удовольствие испытывали и мы. Так продолжалось до самого Фербенкса.

На аэродроме толпа, количеством, значительно превосходящая Тэллор и Руби.

Первым садится Ионг. Сделав два круга, следуем за ним. После нас — Гильом.

Окруженные толпой, мы вылезаем из машины. Нас представляют мэру города де-Лаверну, потом даме с печальными глазами и двумя мальчиками, которых она держала за руки, про которую мне кто-то уже успел шепнуть на ухо «жена Борланда» и наконец высокому сухому старику — отцу Эйельсона…

Мне тяжело смотреть и на эту даму с печальными глазами, и на высокого сухого старика. Пожимая им руки, мне как-то особенно хотелось передать им сочувствие не только от себя, а от всех нас, летчиков.

В ответ на приветствие Слепнев произнес небольшую речь.

На громадном «Линкольне» де-Лаверна мы медленно двинулись к ожидающей нас гостинице. По всему городу, на всех домах были приспущены национальные флаги. Это была та дань, которую отдавали жители Фэрбенкса своим пилотам и горю близких иx людей…

На траурном ужине старик Эйельсон сказал, обращаясь к нам:

— Я очень хочу, чтобы на гроб моего сына вместе с канадским и американским флагом вы возложили бы флаг своей страны.

Запросив разрешение нашего правительства, мы при громадном стечении народа и торжественной тишине, царившей в большом зале, развернули красный шелковый флаг и покрыли им оба гроба.

Военный караул отдал салют…

МЫ КОНЧИЛИ ПОЛЕТ

Наш полет окончился. По предписанию правительства мы должны были оставить свои машины в Фэрбенксе и уже земным путем проводить тела Борланда и Эйельсона в Сиаттль. Борланда решено было похоронить в Сиаттле, а Эйельсона отправить дальше, на родину, в Северную Дакоту.

То время, что мы пробыли в Фэрбенксе, мы находились постоянно в центре общественного внимания. В нашу честь почти беспрерывно устраивались банкеты и торжественные приемы.

В день отправления тел в Сиаттль при несметном количестве народа оба гроба, декорированные флагами и цветами, под звуки траурного марша медленно понесли на руках к вокзалу. Весь перрон был черен от толпы; казалось, что на нем собрался весь город. Впрочем, если не считать стариков и больных, это так и было на самом деле.

Вагон, в который поставили тела, был весь обвешан траурными и национальными флагами, и особенно бросался в глаза закрывавший почти полвагона ярко-красный флаг нашего Союза.

Поезд плавно взял с места. Скоро остался позади и вокзал, и перрон, и тысячная толпа, стоящая с обнаженными головами. При выезде из города мы услышали мощный звук так знакомых нам моторов. Через зеркальное стекло мы увидели низко-низко три самолета — Гильом, Кроссон и Ионг провожали своих товарищей…