Самолет не найден, летчики тоже… Конечно Эйельсон не новичок, который снег видел только на картинках. Имея запас продовольствия, полярное оборудование и наконец свой громадный опыт, летчики могли добраться до какого-нибудь селения чукчей и там пережидать пургу и полярную ночь. Теоретически это вполне возможно, но… мы думаем о той пурге, которая бушевала в течение многих суток, заносила наши самолеты и дом громадными сугробами и даже вблизи нашей базы не давала возможности передвигаться…

Мы заговорили все разом. Проклятые условия… В то время как люди, может быть, погибают, мы должны сидеть здесь, кормить собак и ждать, пока кончится этот, извините за выражение…

Мы должны немедленно вылететь, но как это сделать, когда там еще ночь, у нас нет приборов для ночного полета и когда наши машины висят на волоске: вот-вот их окончательно изуродует. Сможем ли мы вообще на них когда-нибудь оторваться от земли?

Как сможем мы забросить бензин на Колючинскую губу для Чухновского, когда собаки берут не больше 100 кило, а наши бочки не менее 350 каждая?

В этот вечер мы долго не ложились спать, обсуждая подробности событий и взвешивая всевозможные варианты нашей работы.

Уже поздно ночью, когда мы все разошлись по своим, комнатам и Эренпрейс, повернувшись к стене, спал, я все лежал с открытыми глазами и ясно видел перед собой картину: разбитый самолет… двое людей, увязая по колено в снегу, идут прочь… кругом, куда ни кинешь взгляд, белая пустыня… то там, то сям, как маленькие смерчи, кружатся снежинки… начинается пурга…

ПОСЛЕДНИЕ ПРИГОТОВЛЕНИЯ

Дни стали значительно длиннее, и сильно потеплело. Сильным ветром очистило бухту ото льда. Сейчас она спокойная, и ясная, как свежепротертое стекло. Появилась масса уток, гагар и других не знакомых мне водяных птиц. С громкими криками они тучами носятся над водой и садятся на берег и скалы.

Северная часть бухты, как бассейн в зоологическом саду, кишмя-кишит нерпами.

Большую часть времени мы проводим у самолетов. С большими трудностями нам удалось их окончательно откопать и поставить на уровень снежного покрова. Много времени ушло на скалывание льда, выгребание снега из кабинки и оттаивание паяльными лампами тех мест, до которых никак нельзя было добраться, но которые были битком забиты снегом и льдом.

Вторая машина находится в крайне жалком состоянии. Мы не высказываем друг другу своих опасения, но, смотря на нее, каждый из нас проникается далеко не оптимистическим настроением.

Ее крылья, элероны, фюзеляж и даже внутренность кабины покрыты белым налетом карозии.

Карозия — это окисление дюралюминия от действия соленой воды. Хотя наши машины стояли примерно шагах и трехстах от бухты, но очевидно соленые брызги от разбивавшихся волн все же в виде мелкой пыли долетали до них и садились на их корпус.

Карозия настолько сильно разъедает дюралий, что в течение весьма короткого времени крепкий металл размягчается, быстро разрушается и в конечном итоге превращается в решета. Если вы тронете пальцем то место, которое покрыто белым налетом, то почувствуете, как под вашим давлением металл сейчас же погнулся: если сделаете усилие чуть больше, то палец может свободно пройти насквозь. Единственно, что может относительно предохранить от карозии — это лаковая краска.

Может быть, мой самолет был лучше покрашен или возможно, что он стоял в более выгодном положения — мотором к бухте, а не хвостом, как второй, — во всяком случае он пострадал не так сильно.

Единственно, что мне пришлось с ним сделать— немножко подклепать хвостовое оперенье.

После детального осмотра второй машины мы пришли к печальному выводу, что в таком состоянии, в каком она находилась, лететь нельзя. Ее левый элерон буквально разваливался. У нас в запасных частях было несколько кусков дюралюминия, но делать из них почти целиком подкрылышек — элерон — без станка и точных измерительных инструментов было по меньшей мере наглостью.

Однако нашего нахальства, оказывается, хватило и на это. Мы тщательно мерили, кроили, клепали, и наконец в результате кропотливой работы мы о гордостью поставили на самолет новый элерон. В нашем распоряжении не было краски, в своем складе мы нашли только черный лак для поплавков, которым мы целиком и покрыли все крыло. Получилась какая-то пиратская машина, нахватало только на черном фоне белого черепа и костей.

Из Пинкигнея пришла новая телеграмма. В ней был приказ о немедленном вылете на розыски пропавших американцев, которые по слухам сели в пятидесяти километрах восточнее Северного мыса. Между ее строк мы почувствовали удивление по поводу того, что мы все еще находимся в бухте Провидения, как будто бы люди, ее пославшие, на мгновенье забыли, что Чукотка не какой-нибудь санаторий с железнодорожным сообщением, где сел на экспресс и отбыл в любом направлении. В ответ на нее Слепнев составил длиннейшую телеграмму.

Нам осталось еще не много. Ремонт самолетов почти окончен. На второй машине уже пробовали мотор. Работает как будто бы сносно. На своей я закончил установку добавочного бака и сменил бензинопровод.

Со всех окрестностей к нам приехали созванные на совет чукчи. Под председательством Маврикия они долго обсуждали как организовать переброску бензина на собаках. В накуренной столовой, поглощая чай в чудовищном количестве, они высчитывали, сколько потребуется «собачьих сил» при той таре, которая у нас имеется, и сколько времени это все займет. Решили, что нарты с бензином должны уйти раньше нас на день, на два.

Подготовка к отправке нарт идет полным ходом. На дворе слышно, как лают собаки и кричат чукчи. Из склада уже доставлены цилиндры бочек с горючим и запас сухой юколы для собак Сейчас они покидают бухту.

Я сижу один у себя в комнате. Маврикий на улице отдает последние распоряжения чукчам, а Галышев и Эренпрейс возятся у своей машины. Завтра мы вылетаем. Полярная ночь па Северном еще не кончилась, но мы ждать больше но можем. Мои вещи т. е. то, что мне необходимо, уже собраны и уложены. Кажется, больше никто уже не может удержать здесь нас.

МЫ ИДЕМ НА СЕВЕРНЫЙ

Слегка вибрируя от работы мотора, который ровным гулом заполняет уши, самолет идет на север. Сзади и немного справа идет машина Галышева. Кажется, что она не двигаясь, висит в воздухе, и только снежный покров внизу и неровность льдов уходят назад, будто мы, не связанные законом притяжения, поднялись в воздух, а земля, как громадный глобус, медленно поворачивается под нами на своей оси. Через два часа мы будем на Северном мысе.

Вылетев на заре из бухты Провидения, мы после часового полета при сильном встречном ветре благополучно сели в Пинкигнее. Во время полета на моей машине отказался работать саф. Провозившись с ним после посадки часа два-три и отморозив при этом себе руки, мне все же удалось его наладить. Словно в награждение за мои труды, Кириленко вручил мне только что полученные телеграммы от моих. В ответ я отправил, что жив, здоров и «настроение бодрое».

Вылетев из Пинкигнея, мы минут через двадцать обогнали наш собачий обоз с бензином. Па мгновенье видели круто закинутые вверх головы погонщиков собак. Несколько взмахов рукавицами, и обоз, и чукчи словно растаяли в беспредельной снежной пустыне. До реки Лаврентия мы также дошли благополучно.