Тундра — белая и беспредельная, как море. Бывает страшно иногда смотреть вдаль. Не видишь ничего, на чем мог бы остановиться глаз. Только неровности и надувы слегка выделяются серыми, теневыми пятнами. Солнце встает красным и тусклым. В полдень почти всегда мираж: с норда и оста над горизонтом видно сплошное нагромождение льда…

НОГА ИЗ-ПОД СНЕГА

Место раскопок было похоже на прифронтовую полосу Глубокие траншеи, изрытая словно чемоданами площадь, исковерканный самолет и отдельные изуродованные части, лежащие в одной куче…

Мы на раскопках находились уже семь дней. За это время людей и собак прибавилось еще более, но никаких реальных результатов нашей работы еще не было. Единственно, что мы нашли, имеющее непосредственное отношение к самим летчикам, — это два шлема. Наткнулся на них Дубравин.

Еще раз прилетал к нам Кроссон, привез горючего и продовольствие, и в тот же день пришли на собаках Пономарев и третий помощник Снешко.

Несмотря на усталость, измотанность и общее нервное напряжение, мы не сдавались. Мы помнили, что обещали друг другу работать до нахождения… И я уверен, что мы вскопали бы всю тундру на несколько километров в окружности, если бы… не наступил девятый день наших поисков, т. е. 13 февраля.

Уже смеркалось. В этот день я, как дежурный, сидел один в палатке и на примусе в большом ведре готовил ужин.

Однообразный шум примуса и бульканье в ведре консервной каши на меня подействовало усыпляюще. Присев в стороне, я как-то задумался и невольно забылся… Прошла, может быть, минута, может быть, только несколько секунд… Очнулся я от громкого крика снаружи:

— Фарих! Скорее сюда… Нашли!..

Еще не окончательно придя в себя, я кинулся к выходу и, опрокинув примус и весь наш ужин, очутился снаружи.

На месте раскопок уже стояла толпа. По мере приближения к ней я все более и более замедлял бег, пока наконец не перешел на медленный шаг. Мне как-то но хотелось сразу увидеть то, что мы так долго искали и в то же время; боялись — найти… Одно дело — мысленно представить себе что-либо и совсем другое — увидеть это, как совершившийся, факт.

Все люди, приостановив работу, собрались в одну группу и, образовав полукруг, молча смотрели куда-то вниз. Я подошел, но еще не решался взглянуть на то, что давно уже рисовало мое воображение. Наконец глаза как-то помимо меня опустились вниз…

Из-под снега торчала обутая в торбазы ступня чьей-то ноги…

Принявшись за работу, мы быстро откопали всего человека. По нашим предположениям это был Борланд. Он лежал на груди, головой уткнувшись в кочку. Одна рука была подвернута под себя, другая вытянута вперед. Кухлянка, вероятно пургой, завернута на голову… Лица его не была видно, потому что все оно было покрыто сплошной ледяной глыбой…

Стало уже совсем темно. Фотографировать было невозможно. Поставив около головы флаг и прикрыв труп кусками рулей, мы медленно двинулись к палатке. Говорили мало-Большую часть горизонта с норда заволокло темными тучами. Резкий морозный ветер налетал порывами, предвещая длительную серьезную непогоду.

ОПЯТЬ ПУРГА

Три дня бушевала пурга, нанося все новые и новые сугробы, грозя сорвать наш трепетавший от порывов ветра парусиновый домик.

Часть работающих успела пробраться к избушке Брюханова. Нас в палатке осталось только шесть человек.

Самолет, стоящий в 120 метрах от нас, уже занесло по амортизаторы. Для того чтобы добраться до него, не заблудиться, нам пришлось устанавливать специальные вехи. Через определенные промежутки времени дежурные, низко пригнувшись к земле и закрыв лицо рукавицами, пробирались к машине, проверяли крепления и брезент, которым были закрыты мотор и кабина. Однажды, отправляясь к самолету, Дубравин, матрос Садкин, и я, несмотря на поставленные вехи, все же сбились с пути и только с большими трудностями добрались до палатки.

В нашем помещении «климат был резко континентальный». Когда топили печь, температура наверху, около конька доходила до плюс 20, в то время как внизу было минус 10 Развешивая для просушки по потолку всевозможные части своей одежды, мы сидели около печки и лязгали зубам от холода. Каждое утро, для того чтобы вылезти из палатки, приходилось прокапывать кротовую нору, чтобы можно было лопатой немного расчистить вход.

В долгие вечера мы сидели, тесно прижавшись друг другу, и, протянув руки к огню, старались за рассказами забыть действительность. Здесь были и полеты по знойном Туркестану, где прикосновение к самолету обжигает и плевок на крыло шипит, и вынужденные посадки в центре Москвы, и охота на тигров и медведей, и рассказы о всевозможных приключениях в портах Индийского и Тихого океанов…

Когда, увлекшись необыкновенными историями, мы вдруг замечали, что одно из полотнищ от снежного наноса кругли чревом выпирало внутрь палатки, грозя вот-вот разорваться мы бросали жребий, кому с лопатой в руке вылезать и вмешиваться в нормальное течение природы.

Обычно добровольцем вызывался Дубравин. Опрокинув предварительно своим громадным корпусом несколько предметов, он под аккомпанемент нашей ругани, как медведь из берлоги, медленно выбирался наружу.

Мы знали вперед, чем пахнет эта история, но все-таки замирали и робко надеялись. Проходила томительная минута Потом полотнище начинало угрожающе колыхаться, мы \ панике начинали кричать, а через несколько секунд над нашими головами уже темнело звездное небо и откуда-то сверху слышался рокочущий смех.

Дубравин — удивительный человек. Он выше всех нас на добрых две головы и шире каждого по крайней мере в три раза. Это единственный человек, который, перенося свои пожитки из владивостокской гостиницы на «Ставрополь», мечтал где-нибудь застрять и зимовать во льдах. Невинное желание юноши было выполнено на все сто процентов. Впрочем, чтобы объяснить такое необычное стремление, надо сказать, что Дубравин — студент последнего курса кораблестроительного института и его специальность — суда ледокольного типа. Для изучения льдов он и нанялся матросом на уходящий к северу «Ставрополь», надеясь таким образом как следует изучить ту обстановку, в которой будут ходить его ледоколы. Надо полагать, что этой зимовкой он остался доволен.

На четвертый день пурга стихла. С трудом расчистив снег перед палаткой, мы один за другим, жмурясь от солнца, вылезли наружу. То, что мы увидели, вызвало у нас невольные возгласы удивления. Вся местность была чужой, словно мы за эти три дня очутились на новом месте. Место наших работ было полузасыпано, и кругом, куда хватал только взгляд, возвышались большие дюны снежных надувов.

Со стороны избушки Брюханова к нам приближались нарты.