Если вы взглянете на карту, то почти на самом краю Союза, далеко за полярным кругом, увидите Северный мыс. Это не только край нашего Союза, но почти край «всего света», того самого сказочного света, о котором рассказывали наши бабушки, что туда ни дойти, ни доехать. Бабушки всегда отличались тем, что несколько преувеличивали факты, но на этот раз, если они имели в виду именно этот пункт, они ошиблись не на много. На Северный мыс действительно попасть довольно затруднительно. Летом туда можно дойти только на пароходе, а зимой в течение долгих недель можно пробраться или на собаках, или же на оленях. Конечно, вывозить со «Ставрополя» женщин, детей и тяжело больных на собаках не представлялось возможным, а потому и было решено правительством бросить на помощь пассажирам то, что не предусмотрели бабушки в своих сказках. Есть много мест па земном шаре, куда нельзя ни дойти, ни доехать, но нет ни одного места, куда нельзя было бы долететь.

По выработанному плану мы и наши самолеты должны были сейчас же отправиться во Владивосток, откуда на ледорезе «Литке» дойти до бухты Провидения. От бухты Провидения мы должны вылететь к «Ставрополю», забрать часть пассажиров и вернуться на «Литке». Проделав таким образом несколько рейсов и перебросив всех пассажиров на ледорез, мы, снова разобрав и погрузив машины, должны были возвратиться во Владивосток.

Планом были предусмотрены мельчайшие подробности нашей экспедиции, начинал с исчерпывающего снабжения личного состава и кончая всевозможными запасными частями и инструментами. Как правительству, так и нам было все совершенно ясно. Но кто бы мог тогда сказать, нам, какие случайности и неожиданности готовил нам Север.

ДЕЛ ПОЛОН РОТ

В нашем распоряжении оставались буквально часы, и мы все работали с необыкновенным ожесточением. На разборку самолета и в помощь нам была сейчас же брошена ударная бригада из наших мастерских. Вся работа происходила в порядке соревнования, и наши ребята с такой яростью накинулись было на самолоты, что я вначале не на шутку испугался, как бы они мне не разобрали того, чего обычно не разбирают и в мастерских. Мы все работали, не покладал рук. В редкие минуты, когда мое присутствие на берегу не являлось необходимым, я несся на вокзал, осматривал платформы, на которых должны были стоять самолеты, доски, скрепы и т. д. Оттуда мчался по магазинам, по учреждениям и складам. Если бы все мои маршруты в тот день можно было перевести на диаграмму, то она наверное походила бы на кривую пульса горячечного больного. В конце концов, благодаря героическим усилиям ударников, самолеты были заколочены в решетчатые ящики и погружены на платформу.

Закрепив последнюю веревку и вздохнув несколько свободнее, я вдруг вспомнил, что еще не был в управлении и не проделал целый ряд необходимых формальностей. Дело было однако не в пустых формальностях, а в том, что меня должны были ждать. Расталкивая путающихся передо мною людей, я кинулся к выходу из вокзала. Не слушая обильно льющихся на мою голову всяческих пожеланий, я вскочил на первый подвернувшийся автомобиль, и помчался к «Добролету». Взбегая по лестнице, я был несколько озадачен окружающей меня тишиной, и в тишине, и в полупотушенном электричестве я вдруг почувствовал что-то неладное. Поднявшись до входа в канцелярию и увидев дремлющего за столиком сторожа, я только тут сообразил посмотреть на часы. Выло десять минут двенадцатого…

Скучно тянется время перед самым отъездом в экспедицию. И много надо сказать остающимся, и много спросить, а в результате молчишь или говоришь о видах на погоду.

Домой я попал только около двенадцати. Для устройства моих личных дел оставалось несколько часов, а там надо было на вокзал.

Благодаря стараниям жены, работавшей также в ударном порядке, все мои вещи были собраны и уже упакованы. Мне можно было отдыхать. В эту ночь моему чайнику и примусу пришлось поработать. Мы с женой, почти не переставая, пили чай и разговаривали. Разговаривали и пили чай. Так время проходило незаметно. Мы говорили о многом, но единственное, чего по обоюдному соглашению не касались, это моего злополучного отпуска и тех мест в нашем Союзе, где печет солнце и где но из кадок, а прямо из земли растут пальмы и олеандры. Случайно дойдя до опасной темы, мы оба круто сворачивали в сторону: она тут же начинала читать мне наставления, как беречься и вести себя на Севере, а я—как ей вести себя в Иркутске.

После пятого чайника около четырех часов утра, когда небо уже стало совсем серое, под нашими окнами загудев приехавший за мной автомобиль.

САМОЛЕТЫ В БАГАЖЕ

Перевозить самолеты по земле оказалось делом гораздо более сложным, чем это покажется на первый взгляд. Я скорей бы согласился два раза покрыть по воздуху расстояние от Иркутска до Владивостока, чем еще раз ехать в сибирском экспрессе и везти в багаже два аэроплана.

Наша мечта — отдохнуть в дороге — оказалась несбыточной. На каждой станции чуть не на ходу мы соскакивали и мчались к. своим пятитонным птенчикам. Добежав до них, мы сейчас же осматривали сцепление, стучали, как заправские смазчики по колесам, по буферам и вообще по всему, по чему только можно было стучать. «Крепко-то оно крепко, — говорил при этом моторист Агеенко, — а все-таки лучше самому попробовать…» И мы добросовестно стучали, качали и тянули. Наши старания но остались незамеченными. Старший кондуктор, видя наше скептическое отношение к земному передвижению, явно обиделся. «Вы бы уж кстати осмотрели и паровоз», говорил он недовольным тоном. Не переставая стучать, мы отвечали: «Ничего, и до паровоза доберемся».

Не доезжая до Хабаровска, мы на одной из станций сделали открытие, что тональность последнего багажного вагона несколько изменилась. Дело в том, что багажный вагон был двухосный и имел очень большой разбег. Разбег вообще вещь хорошая, без разбега не поднимется и журавль, но когда собирается разбегаться вагон, которому совершенно незачем подниматься, да еще начинает легкомысленно менять свою тональность, дело становится совсем плохо. Опасаясь, как бы наши самолеты от чужого разбега не слетели с рельсов, мы сейчас же заявили об этом дежурному агенту ТОГПУ и составили акт. В результате наших дружных усилий и к общему неудовольствию нашей паровозной бригады и в особенности старшего кондуктора вагон в Хабаровске переменили.

Я всегда говорил, что если начнешь стучать, то обязательно до чего-нибудь достучишься.

Во Владивосток мы с Агеенко приехали 30 октября, часов около десяти вечера. Сдав машину под охрану, мы, измученные дорогой, только и смогли сделать, что отправиться в заранее приготовленные номера в гостинице и на широких, как трехтонный фомаг, кроватях погрузиться на дно сладкого сна. Утром с зарей я был уже в сухом доке, где стоял «Литке», и с капитаном Дублицким осматривал и вымерял места, где могли бы лучше встать наши машины. Это было начало нашего водоворота. После дока — вокзал, почтамт, гостиница, опять док, — и пошло.

Мы во Владивостоке вот уже несколько дней, а города я так почти и не видел. Все мои впечатления от него получались с хода не менее тридцати километров в час. Мы все носились, как очумелые. Надо было грузить, надо было следить, надо было готовить все необходимое. Приходилось буквально разрываться на части между портом, вокзалом, нашей штабквартирой в гостинице и между тысячью магазинов, складов и учреждений. Почти в одно и то же время мы, вопреки всяким законам природы, должны были быть сразу во всех местах.

2 ноября наконец прибыло из Иркутска все наше летное звено.

Момент нашего отплытия все откладывался и откладывался. Наконец, когда больше уж нельзя было ждать и приходилось выбирать между выходом без некоторых грузов и зимованием во Владивостоке, был окончательно назначен срок нашего отвала —7 ноября.