Мы простились со своими товарищами, как с друзьями, с которыми приходится надолго расставаться. После крепких рукопожатий мы влезли на свои места и пристегнулись ремнями. Капитан Дубицкий махнул рукой.

Развернувшись против ветра, наш самолет помчался по снежному полю. Снежный, покров все быстрее и быстрее мелькал перед глазами, сливаясь в сплошную белую скатерть. Толчки от снежных застругов становились все легче и легче и наконец вовсе прекратились. Мы поднялись в воздух.

Прямо перед нами расстилался наш аэродром, на нем два чукотские яранги и дальше высокие снеговые хребты. Через пять-десять секунд мы должны были сделать вираж и набирая высоту дать круг над бухтой, но…

Внезапно и совершенно неожиданно мотор сдал. Одного взгляда на распределительную доску было достаточно, чтобы определить отсутствие давления в бензинопроводе. Схватив рукоятку ручной помпы, я стал бешено качать ее взад и вперед, но уже через две-три секунды мотор сдал окончательно.

Мы пошли на снижение…

Есть твердые правила, которые должен всегда помнить летчик: «в случае остановки мотора при взлете садиться только по прямой».

Наша высота была слишком ничтожна, мы не могли сделать никакого разворота, а перед нами была яранга и за ней город…

В результате чисто акробатической ловкости Слепнева мы только случайно не разбили своей машины, но зато прочно и основательно сели на китовую челюсть, врытую чукчами как раз перед своей ярангой, которая, попав между лыжами, насквозь проткнула фюзеляж нашего самолета. Наш последний шанс был бит.

К вечеру погода испортилась. Бухта покрылась густым, почти непроницаемым туманом. Шел мелкий, порошащим снег, покрывая тонким слоем наши и собачьи следы. Наминалась пурга.

Вечером, когда мы со Слепневым вышли наружу, нас чуть не повалил титанический ураганный ветер. Такого норда мы со дня прибытия в бухту еще не видели. Тучи снега, подхватываемые вихрем кружились, залепляли лицо и затрудняли дыхание. В десяти шагах от базы мы уже не видели ее огней. Мы сразу стали одинокими среди непроглядного мрака и бушевавшей стихии. Пробираясь ползком обратно, мы нашли дверь только тогда, когда я головой стукнулся о притолоку.

Снимая покрытую снегом кухлянку, я наконец решил высказать то, что меня мучило уже несколько часов, но оказалось, что в эту минуту мы со Слепневым думали одно и то же.

Едва я открыл рот, как он сказал:

— Если бы сегодня мы вышли к «Ставрополю», это был бы наш последний рейс.

МЫ ОСТАЕМСЯ НА «ЗИМОВКУ

Один из полярных исследователей сказа: «На Севере главное — это терпение». Да, но какой ценой иногда оно дается!

Взвесив все возможности и последствия, мы решили переждать полярную ночь в бухте Провидения. По полученному со «Ставрополя» радио перемен на судне никаких не произошло, и лишние тридцать-сорок дней, которые мы должны были провести г. бухте до наступления света, не могли быть губительными для пассажиров. Наше намерение зимовать в бухте Провидения также подтвердила радиограмма Арктической комиссии. По ее распоряжению «Литке» срочно отзывался во Владивосток, а мы — летное звено — должны были остаться.

Наш дом спешно готовили к зимовке. Чинился пол, стены обивались войлоком. Вставлялись двойные рамы и перекладывались наново печи. В комнатах происходил еще больший беспорядок, чем раньше, но зато температура достигла почти нормальной цифры.

В течение нескольких дней нарты за нартами свозили к нам с ледореза зимовочные запасы продовольствия, оружия, меховые одежды и всевозможное оборудование. Большая часть наших запасов укладывалась в помещении бывшей фактории, т. е. попросту громадном сарае, находящемся неподалеку от дома; часть же из наиболее необходимых оставлялась у нас на базе и в сенях.

«Литке» уходит завтра. На зимовку остается нас шестеро: Слепнев, Галышев, Эренпрейс, я, радист Кириленко и каюр Дьячков.

Мы с грустью смотрели, как свозят на берег последние вещи, с каждой нартой сокращая пребывание «Литке» в бухте. Он должен был спешить с возвращением. Лишний день задержки мог обойтись ему слишком дорого. Мы отлично понимали это, но в душе какое-то неприятное, грустное чувство.

Из трубы «Литке» уже поднимается клубами серый дым. Кочегары готовят машину.

Мы, остающиеся на зимовку, спешим скорее окончить письма родным.

Наконец последний вечер в кают-компании.

ЖИЗНЬ ВХОДИТ В КОЛЕЮ

Литке» со всей командой ушел во Владивосток. Мы остались одни.

Долгое время, стоя на берегу, мы махали руками, прощаясь с товарищами, и с грустью слышали прощальный гудок уходившего все дальше и дальше судна. Наконец, когда затянутое туманом ущелье поглотило последнее, что связывало нас с культурным миром, мы повернулись и молча побрели к своей базе.

Наши комнаты постепенно стали принимать более нормальный вид. Все ненужные части и вещи мы убрали в кладовку и сени, из помещения бывшей фактории принесли кое-какую мебель, от которой сразу у нас стало как-то уютнее.

Наш дом состоит из четырех довольно приличных комнат. В одной из них помещаюсь я с Эренпрейсом, в другой—Галышев с Дьячковым: рядом с ними большая комната, занятая у нас под столовую, и наконец в четвертой, ближайшей к кухне, расположился Слепнев со своей, как мы смемся «бухгалтерией».

В столовой у нас обстановка почти европейская. Посреди комнаты стоит обеденный стол с несколькими, правда, разваливающимися стульями: около стены — буфет «под красное дерево»: на стене — часы и развешанные сковородки, кастрюли и прочие хозяйственные принадлежности, а с потолка над столом спускается большая керосино-калильняя лампа, заливающая всю комнату ярким, ослепительным, светом.

Комната, где живем мы с Эренпрейсом небольшая. Стены, где стоят кровати, обиты толстым войлоком, на котором развешано все наше имущество: винтовки, фонари, револьверы. часы, очки, шлемы и т. д. Между кроватями небольшой столик, над ним полки с книгами и моими тетрадями. На окна я повесил портьеры. сделанные из пустых картофельных мешков, что окончательно придало комнате нормальный жилой вид.

На улице, почти не переставая, все время свирепствует пурга, но у нас в доме тепле и уютно. Правда, наши печи не знают отдыха и все время пышат жаром. Только за четверо суток мы спалили в них целую тонну каменного угля. Это значит, что расход топлива у нас будет семь тонн в месяц.

Наши продовольственные запасы отличаются разнообразием и обилием всех продуктов. У нас неограниченное количество мяса, картофеля, муки: несколько бочек с маслом и вареньем. пять ящиков с шоколадом, множество консервов. Кроме того масса консервированного молока и какао. Чтобы внести разнообразие в нашу жизнь, я предложил выдавать продукты по карточкам, но моя идея с негодованием была отвергнута «широкими массами». Первое время Слепнев сам выдавал положенное количество пайка, но когда увидели, что каждый день от него остается еще порядочное количество не уничтоженных продуктов, на это дело махнули рукой.

Мы дежурили в буфете по очереди. Дежурный должен был готовить обед, накрывать на стол и мыть посуду.

Наш «день» постепенно перевернулся. Читая ежедневно по многу часов («Литке» нам оставил библиотечку), мы ложились спать очень поздно. В соответствии с этим просыпались также позже и ложились в этот день еще позднее. Кончилось это тем. что теоретический день мы спали, как убитые, а ночью готовили обед, занимались, читали и слушали купленный в Японии патефон.