Вот незнакомец совсем близко. Теперь доктор Микейрос мог убедиться, что человек этот мощного телосложения, с плечами и ручищами штангиста-тяжеловеса. И лицо огрубевшее, с несколько необычными чертами: не индеец, не европеец, но и не метис. Возможно, японец? Нет, скорее индус или непальский шерп. Он остановился в нескольких шагах от хозяина «Андского Гнездовья» и с минуту молча изучал его. Но и Микейрос тоже получил возможность получше разглядеть его. Да, скуластое, туго обтянутое красновато-желтой кожей лицо, пронизывающий взгляд больших черных глаз – утомленных, но тем не менее завораживающих.

– Вы и есть владелец этого дома? – негромко спросил пришедший, глядя при этом куда-то в сторону далекой вершины. Он говорил по-английски, но с заметным непривычным акцентом.

– Я. Все зовут меня доктором Микейросом. Так же можете звать и вы. Но сначала представьтесь и объясните, что привело вас сюда. – Доктор вынул изо рта давно погасшую трубку и настороженно ждал ответа. Даже очень хорошо разглядев этого пришельца, он нисколько не успокоился. Было что-то настораживающее в его фигуре, поведении, языке… Само присутствие его порождало какое-то подсознательное предчувствие чего-то необычного, а возможно, и страшного.

– Мое имя ничего не скажет ни вам, ни вообще жителям этой страны. – В голосе гостя – ни усталости, ни волнения. К тому же, пришельца, кажется, нисколько не волновало то, как хозяин этого пристанища воспринимает его появление. – Обращайтесь ко мне «господин Оранди», если вас это устроит.

34

Октябрь 1943 года. Германия.

Замок Викингбург на побережье Северного моря.

Трубку фюрер бросил на рычаг, не попрощавшись. Однако Дениц еще несколько секунд стоял над аппаратом с трубкой в руках, словно не верил, что Гитлер может вот так положить трубку, не сказав еще чего-то очень важного, рати чего, собственно, и затеял весь этот разговор. Наконец, словно бы очнувшись после гипнотического внушения, гросс-адмирал положил трубку и как-то растерянно, скрывая неловкость, улыбнулся.

Он вдруг вспомнил, как однажды стал свидетелем телефонного разговора министра иностранных дел Риббентропа с Гитлером. В конце этого разговора Риббентроп вдруг резко поднялся с кресла, низко поклонился аппарату и произнес: «Благодарю вас, мой фюрер, за то, что выслушали. У меня все».

Дениц тогда мог дать голову на отсечение, что к тому времени фюрер свою трубку уже положил. А еще в те минуты он вдруг почувствовал, что не потерял детской привычки чувствовать себя неловко за поступки других людей еще сильнее, нежели за свои собственные.

Так вот теперь он пытался представить себе, как чувствовал себя при их разговоре с фюрером коммодор Вилли Штауф.

– …И вы, Штауф, имели неосторожность при всем этом присутствовать, – произнес Дениц, стараясь не смотреть при этом на командира «фюрер-стаи».

– Но ведь это был фюрер… – тоже внимательно рассматривал носки своих ботинок коммодор.

– Честно признаюсь, что, когда я сказал, что представлю вас к чину контр-адмирала, фюрер своего «да» не произнес.

– Но ведь это – фюрер! – наконец-то поднял глаза Штауф.

– И главное не в том, чтобы он сказал свое спасительное «да», а чтобы мы не услышали его убийственного «нет».

– Потому что это было бы решением фюрера! – щелкнул каблуками коммодор.

– И мы его не услышали. По крайней мере, сегодня. Вы подготовили доклад о походе?

Штауф подошел к столу и протянул гросс-адмиралу два листика с отпечатанным на пишущей машинке текстом.

– Это не доклад, коммодор, – пробежал взглядом по тексту Дениц. – До этого разговора с фюрером, я, возможно, и принял бы его, но теперь – нет.

– Однако никаких особых происшествий в «стае» не было. И потом, от меня всегда требовали краткого доклада. Правда, кое-что потом приходилось излагать в устном докладе, который оставался между нами, так сказать, в узком кругу.

– Мое объяснение отказа вы уже слышали, коммодор. Постарайтесь быть столь же многословным в своем письменном отчете, как в разговоре со мной. Только более аргументированным. А если говорить проще… Изложите все, что вы знаете о «Базе-211», – ритмично ударял кулаком в стол главком Кригсмарине. – При этом меня совершенно не интересует, кто из моряков проклинал тот день, когда оказался на субмарине, я и сам не раз проклинал его; и кто посылал к чертовой матери гросс-адмирала Деница вместе с его «Фюрер-конвоем» и самим фюрером. Меня интересует – что происходит на «Базе-211».

– Но мы были только у причалов. Вглубь подземелий нас не пускали.

– Вы обязаны, – не стал выслушивать его оправдания Дениц, – изложить все, что видели, все, что слышали, все, что предполагаете, и даже все то, что вам привиделось, причудилось, померещилось, приснилось или пригрезилось в горячечном бреду… Главное, чтобы все это происходило в водах Южной Атлантики, во время пребывания у берегов Антарктиды. Вы все поняли, коммодор?

– Если бы я не слышал вашего разговора с фюрером, то наверняка признался бы, что так ни черта и не понял. Но ведь я действительно был свидетелем этого разговора.

Гросс-адмирал положил его доклад на край стола и произнес:

– Свидетелей подобных разговоров обычно убирают самым жесточайшим образом. Но вас я пощажу. Сейчас одиннадцать двадцать утра. В пятнадцать ноль-ноль жду вас с самым обстоятельным докладом. Времени, как видите, у вас предостаточно.

И не успел коммодор оставить кабинет, как гросс-адмирал нажал на кнопку переговорного устройства и услышав голос своего адъютанта, приказал:

– Начальника Антарктического отдела оберштурмбаннфюрера Лигвица – ко мне.

35

Февраль 1939 года. Перу.

Вилла «Андское Гнездовье» в окрестностях Анданачи.

Микейрос достал из кармана плоскую серебряную табакерку и, не сводя глаз с Оранди, начал медленно набивать свою трубку. В мире миллионы людей, имена которых ничего не говорят жителям Анданачи и всех остальных городов этой благословенной страны. Что из этого? Разве его вилла должна служить приютом только для знаменитостей?

Правда, иногда у него действительно бывают люди по-настоящему известные. Мог ли он, например, забыть, что в свое время почти всю ночь провел у камина с поэтом Пабло Нерудой?

Сам Микейрос никогда не увлекайся поэзией. Да в тот вечер Пабло и не прочел ни одного стихотворения. Просто они сидели, курили трубки и грелись у огня – это было в один из тех холодных, влажных осенних дней, когда более или менее уютно чувствуешь себя только возле камина или очага, – и говорили о горах, о людях, которых эти горы одновременно и разделяют, и соединяют; о душевной и физической зрелости, да еще о старости, которая всегда подкрадывается неожиданно. И, конечно же, о таинственных каменных плитах с пиктограммами.

Именно Пабло назвал эти плиты забытыми письменами» поскольку, создав их, люди затем умудрились забыть самих авторов, историю появления рисунков и вообще разучились понимать назначение этих посланий седой древности.

Да, тот вечер с Пабло остался в его памяти как один из немногих по-настоящему счастливых вечеров, проведенных в «Андском Гнездовье». И память о нем хранят три сборника стихов Пабло с его автографами. Это были экземпляры первого его сборника «Сумерки», второго «Риск бессмертного человека» и первый том книги «Местожительство – Земля».

Прочтя в течение следующей ночи все три книжки Пабло, Микейрос наутро записал в своем дневнике: «Я счастлив: в моем доме, у моего камина провел ночь Великий Поэт Анд».

– Все же мне хотелось бы узнать, сеньор Оранди, что, какой случай привел вас, чужестранца, в горы.

– Случайно в Анды не попадают. Всегда существует цель. Но что касается вашей виллы, то сюда меня загнал ливень. Промок, как видите, до нитки. Хотелось бы согреться, если будете столь любезны. Ясное дело, я мог бы добраться и до городка…