Священник кивнул и протянул мне кофе. С благодарностью обхватив обеими ладонями чашку, я вдохнул горько-сладкий аромат.

– Желаете последние два куплета? – осведомился я.

– Нет-нет. – Он улыбнулся. – Все в порядке. Я всегда прошу людей спеть. Приходится соблюдать осторожность, знаете ли. Надо же проверить, с кем имеешь дело. Понимаете? – Он перебросил сигарету в угол рта, прищурился от дыма и вынул блокнот и карандаш.

– Не уверен, что «Хорст Вессель» поможет, – заметил я. – К тому времени, когда Гитлер пришел к власти, русские наверняка знали слова не хуже нашего. Некоторых в концлагерях даже силой заставляли учить.

Отец Ладжоло громко отхлебнул кофе, не обратив внимания на мои слова.

– Ну а теперь, – сказал он, – кое-какие детали. Ваше имя.

– Эрик Груэн.

– Номер партийного билета, удостоверения СС, звание, место и дата рождения.

– Вот. – Я протянул листок с записями, которые сделал, изучая досье Груэна в русской комендатуре.

– Спасибо. – Ладжоло пробежал записи глазами. – Есть у вас при себе документы, удостоверяющие личность?

Я протянул ему паспорт Эрика Груэна. Внимательно пролистав его, он сунул и его, и листок в блокнот.

– Пока мне придется подержать все у себя. Ну а теперь объясните, что толкнуло вас обратиться к нам.

– Моя собственная глупость, отец, правда, – ответил я, удрученно нахмурившись. – У меня умерла мать, чуть больше недели назад. Вчера состоялись похороны на Центральном кладбище. Я, конечно, знал, что рискованно показываться в Вене, но мать-то у человека одна, верно? В общем, понадеялся, а может, все обойдется, если не буду лезть людям на глаза. Я даже не был уверен, что меня действительно ищут союзники.

– А приехали вы под своим настоящим именем?

– Ну да, – пожал я плечами. – В конце концов, прошло уже больше пяти лет, и в газетах читаешь о возможности амнистии для… «старых товарищей».

– Боюсь, что нет. Пока, во всяком случае, нет.

– Но оказалось, меня разыскивают. После похорон меня узнали. Один из слуг моей матери пригрозил мне, что, если я не дам ему определенную сумму денег – абсурдно огромную, – то сообщит властям, где меня найти. Я схитрил, решил потянуть время и поехал обратно в отель, намереваясь съехать оттуда и немедленно вернуться домой, но там меня уже поджидал Международный патруль. С тех пор слоняюсь по Вене, провожу время в барах и кафе. Соваться в какой-то другой отель или пансион боюсь. Вчера вечером зашел в «Ориенталь», позволил какой-то девице подцепить меня и провел ночь с ней. Я просто не мог придумать, куда мне деваться.

Ладжоло пожал плечами, как бы соглашаясь со мной:

– А где вы жили до сих пор? Я имею в виду, до Вены.

– В Гармиш-Партенкирхене. Местечко тихое, спокойное. Никто там не обращает на меня никакого внимания.

– А вернуться туда можете?

– Нет. Человек, который шантажировал меня, знает, где я живу. Не сомневаюсь, что, не получив денег, он немедленно сообщит союзным властям о моем адресе.

– А та девушка, у которой вы провели ночь, – спросил он, – ей можно доверять?

– Пока я ей плачу, думаю, да.

– А вы ей о себе что-нибудь рассказывали?

– Нет. Ничего.

– Это правильно. Ей известно, что вы пошли ко мне?

– Нет, конечно же, отец! Никто про это не знает.

– Вы сможете переночевать у нее еще одну ночь?

– Да. Я даже уже договорился.

– Отлично, – одобрил он. – Потому что мне потребуются по крайней мере сутки, чтобы организовать ваш побег из Вены. – Это весь ваш багаж? – Он указал на сумку.

– Да. Все остальные вещи в отеле – зайти за ними я не рискую.

– Разумеется, не стоит. – Он вынул изо рта сигарету. – Встретимся здесь завтра днем, часа в четыре. И будьте готовы к отъезду. Наденьте теплую одежду. Купите, если нет. А еще я хочу, чтобы вы до завтрашнего дня сфотографировались. – Священник нацарапал адрес в блокноте и, вырвав листок, протянул мне. – На Элизабет-штрассе, напротив Оперы, есть магазин. Спросите герра Вайера. Зигфрида Вайера. Он наш друг, ему можно доверять безоговорочно. Скажите ему, что вас прислал я. Он знает, что требуется делать. Я записал вам его номер телефона на случай, если вас что-то задержит: «вэ» двадцать шесть четыреста двадцать пять. Держитесь подальше от вокзалов, телеграфов и почт. Сходите в кино, в театр. Куда-нибудь, где потемнее, где много народу. Сколько у вас денег?

– Хватит, чтобы пока продержаться, – ответил я.

– Отлично. А оружие?

Я заколебался, слегка удивленный таким вопросом от служителя Бога.

– У меня нет.

– Будет совсем худо, если вас арестуют сейчас, – заметил отец Ладжоло, – когда мы запустим весь наш механизм в действие, чтобы вызволить вас из Вены.

Открыв шкаф для церковного облачения, священник снял замок с небольшого сундучка. Внутри лежало несколько пистолетов. Он взял один – красивый маузер, вынул магазин короткими, в желтых никотиновых пятнах пальцами и проверил, заряжен ли, прежде чем протянуть мне.

– Вот, – сказал он. – Возьмите. Но пустите его в ход только в случае крайней необходимости.

– Спасибо, отец, – поблагодарил я.

Ладжоло, подойдя к задней двери ризницы, открыл ее и вышел в узенький переулок, огибавший церковь сбоку, под какими-то строительными лесами.

– Когда придете завтра, – велел он, – не входите через церковь. Пройдите этим проулком. Дверь будет отперта. Войдите, сядьте и ждите.

– Да, отец.

– Ну, до завтра.

38

На следующий день я уехал из Вены. За рулем сидел немец по имени Вальтер Тиммерман. Родился он в Вене, но жил в Пфангштадте. Он работал на американскую армию, доставляя армейскую газету «Звезды и полосы» в Зальцбург и Вену из типографии в Грисхайме, поэтому его «додж» – грузовик с парусиновыми бортами – никогда не обыскивала военная полиция ни одной из четырех властей. Возвращаясь в Германию, грузовик вез непроданные экземпляры, чтобы их могли переработать. Среди этих-то газет я и прятался, когда мы пересекали границу оккупационных зон. А остальное время сидел в кабине с Тиммерманом, слушая его болтовню, а поговорить, как он признался, он любит, потому что почти всегда ездит в одиночку, а в дороге, случается, бывает так тоскливо. Меня это вполне устраивало, и я узнал, что Вальтер служил в люфтваффе в Грисхайме, там его застал конец войны, и там же он начал шоферить для янки два года назад.

– Работать на них не так уж и плохо, – продолжал он, – когда узнаешь их получше. Большинство американцев только и мечтает вернуться поскорее домой. Из всех четырех властей работать у них – лучше всего. Но вот солдаты из них, наверное, самые паршивые. Серьезно. Им на все наплевать. Если бы русские пошли на нас сейчас войной, они бы и не заметили даже. Поэтому-то мне так многое сходит с рук. Янки все поголовно заняты спекуляцией. Спиртное, сигареты, грязные книжонки, лекарства, женское трикотажное белье – чего я только не возил для них. Поверь, ты не единственный незаконный груз в моем грузовике.

Какой еще незаконный груз находился в грузовике в данный момент, он не уточнил, а я не стал спрашивать. Но насчет отца Ладжоло я его спросил.