– Но ради того, чтобы наши опыты продвинулись, нам просто необходимо получить доступ к медицинскому оборудованию американцев. К лабораториям. Инструментам. Деньгам.

– К новым заключенным, – подсказал я. – Вроде тех немецких военнопленных в Гармиш-Партенкирхене. Кто же заподозрит, что они умерли в Альпах от малярии? Надо отдать тебе должное, Эрик. Это было очень умно. И куда же ты отправишься? В Атланту? Нью-Джерси? Иллинойс?

На минуту Груэн запнулся.

– С чего ты взял, что я собираюсь туда? – осторожно поинтересовался он.

– Может, я просто лучший детектив, чем ты считал.

– Не пытайся искать меня, Берни. Во-первых, кто тебе поверит? Ты – военный преступник, твое слово против слова человека, которому доверяет само ЦРУ. Уж поверь, Джейкобс добросовестно покопался в твоем прошлом, дружище. И обнаружил весьма любопытные фотографии: ты и рейхсфюрер Гиммлер, ты и генерал Гейдрих, ты и Артур Нёбе. Нашелся даже твой снимок с Германом Герингом. Понятия не имел, что у тебя такие громкие знакомства. «Обмылкам» это понравится. Заставит их думать, что ты – заметная фигура. Что Эрик Груэн был гораздо важнее для рейха, чем он был на самом деле.

– Эрик, я найду тебя! – пригрозил я. – Всех вас. И убью. Тебя, Хенкеля, Джейкобса и Альбертину.

– А, так ты и про нее разнюхал. Ну, Берни, ты тоже даром времени не терял. Поздравляю. Какая жалость, что твои таланты детектива не пробудились пораньше. Ладно, что ж мне ответить на твои пустые угрозы?

– Они не пустые.

– Повторю то, что уже говорил. Мои новые друзья – люди очень влиятельные. Если попытаешься преследовать меня, за тобой кинутся охотиться не только «обмылки», но и ЦРУ.

– Ты еще забыл упомянуть «ОДЕССУ».

Эрик расхохотался:

– Ты что, воображаешь, тебе много известно про «ОДЕССУ»?

– Достаточно, чтобы понять: они помогали подставить меня. Они и твой дружок, отец Готовина.

– Значит, не так-то уж и много. Вообще-то отец Готовина не имеет никакого касательства к тому, что с тобой случилось. Он вовсе не член «ОДЕССЫ». И мне не хочется, чтобы ты как-то мстил ему. В самом деле, его руки чисты.

– Да? Тогда почему твоя жена ходила на встречу с ним в церковь Святого Духа в Мюнхене?

– Э-э… не удивлюсь, если отец как-то связан со «Старыми товарищами», – опять рассмеялся Груэн. – Ничуть. Но с «ОДЕССОЙ» точно нет, с ЦРУ тоже. А то, что моя жена заходила к нему… Визит был вполне невинный, могу тебя заверить. Видишь ли, отец Готовина часто ездит в тюрьму Ландсберг. Он там капеллан. И иногда я передаю через него сообщение своему другу. Он отбывает пожизненный срок за так называемые военные преступления. Готовина возит ему медицинские журналы. И всего-то.

– Герхарду Розе, – подсказал я. – Это он твой друг, я полагаю.

– Да. Ты и правда времени не терял. Недооценивал я тебя – по крайней мере, в этом отношении. Вот и еще причина, почему деньги моей матери придутся так кстати, Берни. Заплатить за апелляцию. Он выйдет из тюрьмы через пять лет. Попомни мои слова. Должен выйти. Это и в твоих интересах тоже.

– Эрик, – перебил я. – Пока я с тобой прощаюсь. У меня закончились монетки. Но я обязательно разыщу тебя.

– Нет, Берни. Мы больше не увидимся. В этой жизни – нет.

– Тогда в аду.

– Да. В аду возможно. Прощай, Берни.

– Auf Wiedersehen, мой друг, auf Wiedersehen.

Я положил трубку, уставился на свои новые ботинки, вспоминая разговор, и вздохнул с облегчением: стало быть, «ОДЕССА», а не «Старые товарищи» стояла за всем, что приключилось со мной. Не сказать, чтобы я уже благополучно выбрался из венских лесов. Пока нет. Но если, как говорил мне Гебауэр и о чем напомнил Эрик Груэн, «ОДЕССА» и «Товарищество» никак не связаны, тогда бояться мне следует только ЦРУ и «ОДЕССУ». А значит, можно попросить «старых товарищей» из СС помочь мне исчезнуть из Вены. Обращусь в «Паутину». Как любая другая обычная нацистская крыса.

37

Я подумал, что церковь на Рупрехтс-плац не случайно стала местом связи в Вене для «старых товарищей», которые были в бегах, скрываясь от правосудия, – она находилась неподалеку от бывшего Главного управления гестапо в Вене. Церковь была самой старой в Вене и выглядела на свои века, хотя табличка у входа объясняла, что церковь пострадала в результате бомбежек союзников. Внутри было холодно, как в польском коровнике, и интерьер был почти такой же примитивный. Даже Мадонна походила на молочницу. Но для любопытного посетителя церкви тут таился сюрприз. Сбоку от алтаря в стеклянном гробу хранились мощи какого-то святого. Очень похоже на скелетик Белоснежки, слишком долго и напрасно ждавшей, пока явится принц и спасет поцелуем любви от подобного смерти забытья.

Отец Ладжоло, о котором мне рассказал отец Готовина, итальянский священник, связанный со «Старыми товарищами», худобой лишь чуть уступал этим мощам и не намного лучше сохранился. Почти бесплотный в длинной черной сутане, с кудрявыми волосами, смуглый, он показался мне типичным итальянцем. Его лицо уместно было бы в толпе на полотне старого флорентийского мастера. Я последовал за ним в боковую апсиду и протянул железнодорожный билет в Прессбаум. Как и в Мюнхене, я зачеркнул на билете все буквы, кроме «сс».

– Я хотел узнать, какой католический храм в Прессбауме вы мне порекомендуете, отец, – проговорил я.

Посмотрев на билет и услышав мой тщательно сформулированный вопрос, отец Ладжоло чуть покривился, как будто очень недовольный моим появлением, и на минуту мне показалось, он сейчас ответит, что ничего о Прессбауме ему не известно.

– Возможно, я сумею помочь вам… – сказал он с сильным итальянским акцентом. Почти таким же сильным, как запах кофе и сигарет, сопровождавший его. – Не знаю. Все зависит… Пойдемте со мной.

Священник провел меня в ризницу, где было потеплее, чем в церкви. Там стоял сосуд со святой водой, газовая плита, шкаф для церковного облачения, на стене висел деревянный крест, а в открытую дверь виднелась уборная. Он притворил дверь, через которую мы вошли, и запер ее. Потом подошел к столику с чайником, чашками и блюдцами.

– Кофе? – предложил он.

– Пожалуйста, отец.

– Садитесь, друг мой. – Он указал на одно из двух кресел с протертой обивкой.

Я сел и вынул сигареты.

– Не возражаете? – Я протянул ему «Лаки».

Он издал смешок:

– Нет, совсем не возражаю. – И, взяв сигарету, добавил: – Думаю, что некоторые апостолы были курильщиками, как считаете? В конце концов, они же были рыбаками. Мой отец – рыбак из Генуи. А все итальянские рыбаки курят. – Он зажег газ, потом прикурил. – А уж когда Христос вошел на рыбацкую лодку и разразился шторм, все они точно закурили. Человек курит, когда испытывает страх, курение помогает скрыть, что он боится, отвлекает. А если вы, попав в сильный шторм на море, начинаете молиться или петь гимны, это вряд ли поможет вам преодолеть страх, верно?

– Думаю, все зависит от гимна, – отозвался я, догадавшись, что мне подали условную реплику.

– Что ж, может и так. А какой ваш любимый гимн?

– «Как велико искусство Твое», – без запинки ответил я. – Мне нравится мелодия.

– Да, вы правы, – он уселся в кресло напротив, – гимн красивый. Лично я предпочитаю наши итальянские марши «И Canto degli Arditb или «Giovinezza». – Он хихикнул, называя эти походные песни молодчиков Муссолини. – Мне говорили, мотив вашего гимна похож на «Хорст Вессель». – Священник пыхнул сигаретой. – Так давно не слышал этой песни, даже почти забыл слова. Не напомните?

– Вы же не хотите, чтобы я пел ее?

– Отчего же? – сказал Ладжоло. – Если не возражаете, потешьте старика – спойте, пожалуйста.

«Хорст Вессель» я всегда терпеть не мог. Слова, однако, помнил достаточно хорошо. Были времена в Берлине, когда, гуляя по городу, вы слышали песню несколько раз на дню, и уж непременно в кино перед новостями и во время новостей с фронта. А на Рождество 1935-го несколько человек затянули ее в церкви во время рождественского богослужения. Но сам я пел «Хорст Вессель», только когда нельзя было не петь, иначе рискуешь быть избитым. Откашлявшись, я затянул глухим баритоном: