Он рывком распахнул дверь и шагнул за порог.

– Уорбек!

Голос был едва узнаваем, и Корта пронзило неприятное предчувствие. Было что-то еще, что его друг не договорил, поэтому он медленно вернулся в спальню, прикрыл дверь и замер в ожидании.

– Они сб-бежали вдвоем, – начал Тобиас, разводя руками с виноватым видом. – Вчера вечером их к-корабль покинул Лондон… пока ник-кто не знает, куда они направились. Корт, Сэнди не единственный трус среди нас троих. Богом к-клянусь, я до последнего не хотел г-говорить тебе. Д-дружище, я так тебе сочувствую!

Но его глаза за толстыми стеклами очков были полны не сочувствия, а жалости. Водоворот чувств захватил Корта, и ему пришлось ухватиться обеими руками за спинку кресла, чтобы не дать затянуть себя в гигантскую воронку. Казалось, в ледяной и бесплодной пустыне, в которую превратилась его душа, проснулся вулкан бешеной, ослепляющей ненависти. Он не мог думать ни о чем другом, кроме мести. Он отомстит обоим, даже если для этого придется искать их всю жизнь!

Пошатываясь и бормоча самые грязные ругательства, Корт прошел мимо Тобиаса к письменному столу и в оцепенении уставился на ящик с пистолетами. Он отер влажный лоб. Его взгляд поймал какое-то движение. Отражение! Он схватил ящик и швырнул его в зеркало с такой силой, что оно разлетелось вдребезги. В раме повис один крупный кусок, и из него на Корта таращило глаза чудовище, перекошенное и искореженное, воплощение ночного кошмара. Ему пришло в голову, что именно так выглядит сейчас его душа. Он отвернулся с отвращением и издал дикий звук, похожий на вой: невнятно и бессвязно он проклинал Филиппу и Сэндхерста…

Снизу, из холла, донесся бой старинных часов, и этот звук вернул Корта от мучительных воспоминаний к действительности. Он сложил .анонимное письмо и сунул в карман, потом заставил себя вернуться в гардеробную и снова открыть ящик. Пальцы нащупали тончайший шелк, и в первое мгновение отдернулись, точно обожженные. Но Корт все же вытянул на свет Божий шейный платок с инициалами Сэндхерста. Он задвинул ящик и прошел в спальню, сел на край кровати, брезгливо держа платок в вытянутых руках. Никогда и никому ни единым словом не обмолвился он о нем, даже в парламенте, когда защищал свое право на развод. Гордость не позволила ему рассказать о платке. Не много найдется мужей, которые решились бы публично признать, что рога им наставили прямо в супружеской постели.

Наконец платок тоже перекочевал в карман, где уже лежало письмо, и Корт оглядел свою роскошную спальню так, словно видел ее впервые. Он думал о том, что в следующий раз с ним войдет его неверная жена.

После возвращения из Галлс-Нест в Сэндхерст-Холл Филиппа несколько дней и ночей пыталась примириться с растревоженной совестью. Снова были одинокие и потому долгие ночи, и тогда совесть особенно болезненно грызла ее душу. Филиппа не находила в себе сил, чтобы совершить решительный шаг.

На шестой день она отправилась к преподобному мистеру Троттеру, чтобы окончательно договориться о дне и часе крещения Кита в церкви святого Адельма. В домике викария, в уединении его кабинета, она призналась в том, что заставило ее так спешно и безрассудно покинуть Англию. Она объяснила, какого рода отношения связывали ее с маркизом Сэндхерстом, и призналась, что не он был отцом ее ребенка.

– Теперь я понимаю, что совершила ужасную ошибку, но я всего лишь хотела защитить еще не рожденного ребенка, – говорила она. – Могла ли я предполагать, что этим поступком причиню страдания тем двоим, кого люблю более всего на свете? Возможно ли как-нибудь исправить вред, нанесенный мной сыну и его законному отцу?

– Для начала, леди Сэндхерст, вы должны спросить себя, искренне ли вы желаете исправить дело, —сказал добряк викарий, – и тогда следующим шагом станет крещение вашего сына как законного наследника герцога Уорбека.

Глаза преподобного Троттера светились сочувствием и пониманием, но он высказал свои соображения твердо, без колебаний. Филиппа задумалась. Если Кит будет занесен в метрики церкви святого Адельма как законный наследник Уорбека, появится письменный документ, дающий герцогу право отнять у нее сына.

– Я, право, не знаю, ваше преподобие, достанет ли у меня сил пойти на такой риск. Ведь я могу потерять Кита навсегда.

– Надейтесь на милость Божью, и воздается вам, – торжественно провозгласил викарий. – Отец Небесный помогает нам найти в себе мужество для любого поступка, если только он праведен. Жизнь во лжи подтачивает человека честного, леди Сэндхерст, и мало-помалу нечистый завладевает ослабевшей душой. Кроме того, чем бы все ни кончилось, мы с вами оба знаем, что мальчику не грозит ничего плохого от его законного отца.

Филиппа закрыла лицо руками и сидела так некоторое время.

– Что ж, – сказала она наконец, – так тому и быть. Когда-то я опасалась за судьбу ребенка еще не рожденного – и эти страхи оказались беспочвенными. Теперь я знаю, что Уорбек никогда бы не отказался от сына. Он любит Кита не меньше, чем я.

Преподобный Троттер положил руку на склоненную голову Филиппы, благословляя ее. Он был слишком умудрен жизнью, чтобы отмахнуться от ее опасений. Как и сама Филиппа, викарий считал герцога Уорбека человеком непредсказуемым и понятия не имел, как тот поступит.

Справившись с собой, Филиппа открыла ридикюль и достала два листка пергамента. Без колебаний она протянула их священнику.

– Ваше преподобие, я передаю эти документы вам. Я привезла их из Венеции. Это свидетельство о моем браке с маркизом Сэндхерстом и свидетельство о рождении моего сына. И в том, и в другом документе проставлены неправильные даты. Делайте с ними все, что сочтете нужным: сожгите, порвите или спрячьте куда-нибудь. Единственное, о чем я прошу, это чтобы они никогда больше не попадались мне на глаза. Сделаете ли вы это для меня?

– Охотно, – кивнул викарий, принимая бумаги. – Леди Сэндхерст, вы приняли правильное решение, и поступок ваш заслуживает всяческого одобрения.

– В таком случае до завтра, – сказала она, вставая. – Я не хотела, чтобы это было пышное торжество, и потому приглашены только самые близкие: леди Гарриэт и леди Августа, и конечно, виконт и виконтесса Рокингем, которые согласились стать крестными родителями Кита. Каждого из них я попросила хранить до поры в секрете подробности церемонии, и все с готовностью дали согласие. Я не знаю, когда наберусь храбрости для разговора с герцогом, но мне хочется, чтобы именно из моих уст он услышал обо всем.

– Напрасно вы недооцениваете себя, леди Сэндхерст, – произнес викарий, беря за ее руку. – У вас храбрости достанет на десятерых мужчин. И я дам вам совет: не стоит недооценивать милосердие лорда Уорбека.

Когда Филиппа покидала домик викария, она улыбалась, но сердце ее ныло в предчувствии будущих перемен.

Глава 16

Загородный дом Тобиаса и Белль, который они в шутку называли «Рокингемским аббатством», был ярко освещен. Холл и парадная гостиная празднично убраны и украшены множеством цветов. Фестоны розовых шелковых лент и гирлянды белых роз превратили бальную залу в сказочный сад. Вечер только начался, и никто из гостей еще не прибыл.

Филиппа стояла на террасе вместе с Белль, наслаждаясь мирным покоем августовского вечера. На подругах были вечерние платья похожего фасона: с завышенной талией и рукавом фонарик, с глубоким декольте и открытыми плечами. Филиппа нервничала. Бал должен был стать для нее первым выходом в свет после возвращения из Англии. Это событие не шло ни в какое сравнение с поминками или со званым вечером у Белль, где собирались только близкие.

Чтобы уговорить ее появиться на балу, понадобились общие усилия виконтессы Рокингем, вдовствующей герцогини Уорбек и вдовствующей маркизы Сэндхерст.

Они в один голос уверяли, что, как вдова пятого маркиза Сэндхерста, она просто обязана бывать там, где собирается местная аристократия, иначе ее сочтут гордячкой. Добросердечные леди занимали достаточно высокую ступеньку социальной лестницы, и если случится худшее и никто не явится на бал, куда пригласили «пресловутую особу», их репутации не пострадают. А вот она… Представив себе такое, Филиппа содрогнулась.