— Мусеев — урод и гомик. Опять паноптикум собрали.

— А я что говорю? Только на записи ты с ними поаккуратней. Главная мысль — политики разные нужны, политики — что уж там — всякие важны. Кирьянов пятьдесят тысяч долларов внес на создание позитивного имиджа секс-меньшинств. И ещё обещает, если ему понравится. А не понравится — развоняется. Я его хорошо знаю. Гадина Мусеев только что приехал и сразу начал к нашему оператору клеиться. Пришлось припугнуть, что Кирьянову стукну. Алиса, я сейчас умру, если ты не поднимешься.

Алиса сфокусировала на режиссере свои миндалевидные глаза, сводящие с ума не одну сотню фанатов.

— Где Мусеев? — спросила она с такой грудной угрозой, что режиссер внутренне окоченел.

Профессия есть профессия. Алиса собралась и первые полчаса записи вела себя пристойно: задавала плановые вопросы, шутила вовремя и с нужной долей фривольности, к месту демонстрировала оператору ноги через разрез в юбке.

Катастрофа наступила, когда она перешла к опросу Мусеева. Тот жеманно устроился на стеклянном высоком стуле и стрелял туда-сюда подведенными глазами. Диалог свернул на опасную тему восприятия его наклонностей окружающими.

— И что вы чувствуете, сидя здесь, перед большим количеством зрителей, которые, возможно, не собираются благосклонно отнестись к вашему образу жизни?

— Отторжение — это так возбуждает, — кокетливо проворковал Мусеев и многозначительно поджал накрашенные губы.

— Возбуждает тебя? — неожиданно спросила Алиса нехорошим голосом. Мусеев капризно дернул бровями. С другого стула удивленно подался вперед Кирьянов: он не любил, когда грубые люди забижают его «жену».

— Сидишь тут, пидор крашеный, — Алиса отчеливо произносила каждое слово, — а в Москве люди бесследно исчезают. Талантливые, чистые люди. Не чета тебе. Собой рискуют, возможно, за родину жизнь отдают. А тебя, значит, возбуждает?

— Что вы себе позволяете? — возмущенно начал Кирьянов.

— Что ты себе позволяешь, извращенец белодомовский? — переключилась на Кирьянова Алиса. — Морду нажрал и думаешь, можно в телевизоре все что угодно за бабки показывать? А где ты, дядя, эти пятьдесят тысяч взял? Из жалованья откладывал? Не добрались ещё до тебя…

Камеры продолжали работать. Публика в студии обменивалась восторженными возгласами. Кирьянов сжимал кулаки и хватал ртом воздух.

— Да я вас… да вы тут… да я как вас…

Вдруг он схватил Алису за руку, жакет сильно съехал, оголилось роскошное плечо. Публика восхищенно ахнула. Где-то щелкнула вспышка.

— Стоп! — заорал режиссер, вскинув обе руки. Но было поздно. Кто-то крикнул: «Проституцию в Конституцию!»

Алиса коротко размахнулась и вломила депутату коленом между ног. Опять кто-то крикнул: «Яичница! Бтазунья!»

Последняя мизансцена шоу выглядела так. Кирьянов валяется на полу в характерной позе мужчины с поврежденным достоинством. Над ним певец Мусеев дует на это самое достоинство и грязно кроет Алису. Алиса брезгливо снимает жакет, за который хватался депутат, швыряет его на поверженных голубков и, переступив их, как есть с голой грудью, покидает поле боя. Режиссер рыдает от смеха в проходе. Все.

Происшествие взбодрило Алису. Она обрела способность действовать. Накинув шубу из рыси — мех под стать характеру, — Алиса двинула к выходу. За ней бежали по коридору, что-то кричали. Останавливать никто не решился. Она прыгнула в машину и сорвалась куда глаза глядят. Манера вождения Алисы не отличалась аккуратностью. Обычно тормозившие ее гаишники узнавали телезвезду и не ломаясь отпускали. Но грустный долговязый дядя с бляхой и жезлом, что махнул ей на перекрестке, почему-то начал придираться и попросил выйти из машины. Алиса к этому времени немного остыла и потому подчинилась.

— Что случилось? Я что-то нарушила? — прикинулась дурочкой Алиса, только что проехавшая на красный свет трёх светофоров.

— Сейчас вам все объяснят, — заверил гаишник, глядя куда-то вдаль.

За спиной Алисы притормозила иномарка с тонированными стеклами, на обочине возник высоченный плечистый молодец в глухой серой куртке и радушно ухватил ее за талию.

— Мама! Помогите! — закричала Алиса.

— Помогу, помогу, — втянул её на заднее сиденье Красик. — Алиса, что ты творишь? Когда мне сказали, что ты отшибла яйца…

— Оставь меня! — продолжала голосить Алиса, хотя машина уже рванула с места. — Вот, значит, ты какой? Оставь, а то убью! Убью сейчас! У меня пистолет в кармане!

— Губная помада у тебя в кармане, — примирительно сказал Красик, заслоняясь от беснующейся Алисы руками. Алиса полезла в шубу, достала пистолет и направила его на Красика.

— Доигрались, — печально заметил Красик. — Кстати, у тебя тушь размазалась.

Алиса машинально потянулась к веку, и Красик без труда вырвал у нее пистолет.

— Дурак, — сказала Алиса и почему-то успокоилась. Красик поднял стекло, отделяющее заднее сиденье от водительского. Когда автомобиль выезжал к окружной, Красик уже нежно целовал пальцы Алисы, отечески вытирал ей слезы и слушал рассказ, несуразность которого его изумила.

Алиса хорошо знала Латунина ещё со времен… не важно, с каких времен. Знала. Поэтому когда Латунин обратился к ней с дикой просьбой поучаствовать в деле спасения страны, даже не очень удивилась. В одном она была уверена на сто процентов: Павлуша патологически честен и порядочен. Он может впутаться в историю по своей экзальтированности. Но никогда — по подлости или трусости. К тому же все выглядело правдоподобно. Некий журналист накопал некрасивую историю про Мудрогора, сам никаких выходов не имеет, но гражданский долг обязывает. У Павлуши Латунина во всех слоях общества связи разнообразные, широкие и не всегда формальные. Словом, все могло быть именно так, как изложил Латунин.

— И что сказал тот журналист? «Господин Латунин, передайте материалы президенту»? — задался вопросом Красик.

— Нет. Он просил Латунина передать материал мне, а уж я должна была передать в администрацию президента. Латунин сказал: «Все знают, что ты трахаешь администрацию».

— Смешно. Мне казалось, мы договаривались не афишировать наши отношения.

— Я никому не говорила, ни одной живой душе. — Алиса была категорична.

— Ещё смешнее.

— А я подумала, что ты где-то трепанул.

Они уставились друг на друга.

Красик отвез Алису к себе на дачу, чтобы она перестала плакать и драться, отдохнула и успокоилась, докладывал позднее Вадим Президенту и главе администрации. Охрана выставлена. А в награду от Алисы получил тот самый диск. Она его всюду с собой таскала. Как все просто! Что с Латуниным — понятия не имеет. За поэтом водилась привычка исчезать. Исчез — значит, поэму пишет или в запое. Обычное дело — человек творческий, сложный. Но не при таких обстоятельствах. Даже Латунин не может сначала передать диск, озаботиться нуждами отечества, а потом уйти в запой. Латунин бы ее не бросил, говорит. Она про наших агентов еще не знает. Нелепая история, Вон она с собой диск сколько дней таскает, не решается отдать. Подкинуть снова не получилось — нервы девчонку подвели. Из рук в руки передать — так она всем верить перестала. Латунин, например, пропал — и все молчат, никто его не ищет. Говорит, за ней следят. Наверное, это наши, но вполне может быть кто-то еще. Неужели Латунина Мудрогор убрал? На диске-то на сей раз полное убийство. Видеозапись беседы господина Мудрогора с неким Хулио Рохой, он же Лука Карпентер, он же Гарри Экройд — итого у человека семь паспортов, как положено любому порядочному наркобарону. Встреча проходит под девизом «ты — мне, я — тебе». Хулио Мудрогору — деньги и содействие в регионе, Мудрогор Хулио — супертехнологию производства и транспортировки нового наркотика. Беседа проходит в теплой, дружественной обч становке. Стороны сдержанно шутят, выпивают и закусывают. Съемка, судя по всему, нелегальная.

— Надо отправить на экспертизу. Возможно, компьютерная отрисовка. — Андреев говорил это, внутренне уже не рассчитывая на мистификацию.