Трудно было себе представить более пустынное прибрежье. Вдоль его кромки стояли обдуваемые и отполированные ветром горы. Их разделяли долины, наполненные глубокими снегами и ледниками.
Линия горизонта на севере была свободна от привычных вершин айсбергов. Однако поблизости от нас их было предостаточно, но небольших размеров. Некоторые из них сидели на мели; таким образом, поставленный на якорь паковый лед был весь загроможден гигантскими торосами. Это означало, что море здесь, на большом удалении от суши, очень мелкое.
Снега, скопившиеся внутри материка, медленно движутся к морю, где образуют низкую ледяную стену — ледник типа Маляспина.[108] Его льды скорее напоминают тяжелый морской лед, отсюда название — «палеокристический». Это осколки ледника, айсберги, которые плавают в море Линкольна, где их принимают за старые ледяные поля, продукты древнего льдообразования в Северном полярном море.
Подгоняя собак щелканьем бичей, мы продвигались вперед до позднего вечера. Миражи постоянно то появлялись вокруг нас, то исчезали. Земля, которая маячила позади, неожиданно будто провалилась в результате землетрясения. Жемчужное сияние, которое увенчивало ее, потемнело. Словно пурпурная ткань затянула горизонт, и краски незаметно слились со светлыми пурпурно-голубыми тонами верхней части небосклона. Однако еще несколько дней временами мы видели землю. Это случалось всякий раз при тихой погоде, когда благодаря рефракции контуры земли приподнимались над горизонтом.
Все благоприятствовало нам. Ветер был не слишком силен и налетал сбоку, что позволяло нам защищать носы с помощью рукавицы, подсунутой под капюшон, или попросту одетой в мех рукой.
Мы пробыли «в поле» сравнительно недолго, когда ветер, этот непременный демон-хранитель владений невидимого полярного монарха, начал высасывать из нас силы. Вскоре, прежде чем Земля Гранта окончательно растаяла у нас за спиной, монстр ветер, словно подлизываясь, стал нежно ласкать нас. Снег был плотный, а лед, лежавший довольно большими полями, разделенными гребнями сжатия, почти не препятствовал нашему продвижению. 21 марта, после четырнадцатичасовых усилий, шагомер отсчитал 29 миль.
Мы слишком устали для того, чтобы строить иглу, и завалились спать прямо на нарты. Из полуобморочной дремы меня вывело удушье. Будто чья-то жесткая рука сжимала мне горло. Это был ветер. Дышалось с трудом. Я едва поднялся на ноги. Вокруг слышалось шипение и отвратительные завывания. Это было серьезным предупреждением — ночевка вне укрытия грозит гибелью.
На тяжелом поле, где мы отдыхали, было несколько больших торосов. С подветренной стороны одного из них мы нашли подходящий снег для сооружения иглу.
Мела поземка. Ветер давил все сильнее. Настрадавшись, мы соорудили иглу и, укрывшись в нем, как в гнезде, от шторма, завернулись в теплые меха.
Ветер свирепствовал всю ночь, но утром 22 марта он превратился в легкий устойчивый бриз. Температура была -59°. Мы выбрались из иглу в полдень. Хотя безрадостная серая вуаль исчезла с замерзшего купола неба, к северу, поверх жемчужного облака, показалась низкая черная полоса, что нас обеспокоило. Это был узкий пояс «водяного неба», указывающий, что совсем недалеко открытая вода или очень тонкий лед.
Земля Гранта превратилась теперь в тонкую, словно проведенную пером, черточку на горизонте. Однако изгибы облаков, громоздившихся над ней, — эти последние признаки земли — притягивали к себе наши взоры. Теперь мы с особой остротой ощутили пронизывающий холод полярного моря. В полдень температура постепенно поднялась до -46°, однако было все так же смертельно холодно, когда мы оказывались на длинных полосах тени, которые удлинялись по мере опускания солнца.
Изматывающий наши силы сквозняк, который словно запечатывал глаза и отбеливал носы, по-прежнему хозяйничал над замерзшим морем. Мы надеялись, что ветер смилостивится к полудню. Вместо этого он ударил с еще большей, какой-то режущей силой. Мы настойчиво прокладывали курс в зубы ветру, слегка отклоняясь от северного направления к западу, тогда как ветер дул с запада, слегка отклоняясь к северу. Под таким углом атаки мы были весьма уязвимы. Слезы навертывались на глаза. Влажные ресницы быстро смерзались, а когда мы протирали глаза, разъединяя веки, крохотные кусочки льда ранили нежную ткань роговицы. Дыхание одело наши лица в иней. Мы часто останавливались, сдергивали рукавицы и прикладывали теплые ладони к глазам — только так можно было заставить их хоть что-нибудь видеть. Каждая потерянная на это минута наполняла меня нетерпением и тревогой. Каждый шаг вперед был для меня так же дорог, как золотые слитки — скряге.
Вскоре наши носы побелели и тоже потребовали к себе внимания. Все мое лицо было обрамлено льдом, однако с этим приходилось мириться. Раз уж мы решились продолжать путешествие, то волей-неволей придется подставлять лица укусам стихии. Итак, нам предстояло страдать. Мы продолжали путь, понукая собак, сражаясь с ветром на манер утопающего в штормовом море.
Примерно в 6 часов, когда солнце было на западе, мы достигли гребней очень сильного сжатия. Дальше лед был словно аккуратно нарезан на большие участки или безобразно нагроможден. По моим догадкам, активный пак и морские волны были не так уж далеко от нас. Водяное небо стало шире.
Мы медленно, с трудом прокладывали путь среди торосов и гребней сжатия, которые издали казались непроходимыми. Собаки тяжело дышали от напряжения, все мои мышцы ныли от усталости. Через несколько часов мы оказались на вершине необычно высоких ледяных глыб. Посмотрев вперед, я почувствовал, как мое сердце сжалось, словно его схватили железной рукой. Все мои надежды рухнули. Извиваясь змеей между белыми полями паковых льдов, впереди виднелась темная полоса свободной воды в несколько миль шириной, которая, как показалось мне в то мгновение, надежно преграждала нам путь. Это была Большая полынья — огромная река, отделяющая береговой припай от обширных перемолотых сжатием паковых полей центрального бассейна, лежащего за ее пределами. Здесь терпели неудачу многие герои. Я ощутил ужас и сердечную слабость, я словно очутился на месте всех этих людей. Ветер дул с мстительной злонамеренностью и сардонически хохотал мне в лицо.
Конечно, у нас была складная парусиновая лодка. Однако при 48° ниже нуля ни одно судно нельзя спустить на воду без роковых последствий. Льдины вокруг нас были сцементированы, и мы направились к кромке воды. Миновав торосы и мелкие поля, которые причинили нам много хлопот, мы достигли Большой полыньи.
За два бодрых перехода мы преодолели 50 миль. Первая сотня миль нашего путешествия по полярному паковому льду была пройдена. Полюс находился в 400 милях от нас.
Мы разбили лагерь на надежном старом поле. Темнея среди огромных ледяных утесов, трещина казалась длинной рекой, извивающейся между частоколом из голубых кристаллов. Тонкая корка льда успела покрыть таинственные глубины. На ее отполированной словно зеркало поверхности фантастические морозные кристаллы собрались кустами, напоминающими белые и кремовые цветы.
Над отверстиями в молодом льду курились испарения, проникающие сквозь плотную ткань. Они снежными хлопьями оседали на сверкающие берега. Проглотив по куску пеммикана, Этукишук отправился на восток, а я — на запад изыскать возможности для переправы. Мы обнаружили несколько узких мест. Авела остался в лагере строить иглу.
Долгое время эта огромная линия раздела пакового льда оставалась для меня загадкой. С первого взгляда казалось, что не существует причин для ее образования. Пири обнаружил подобное разделение севернее пролива Робсон. Мне показалось весьма вероятным, что виденная нами полынья являлась продолжением того разлома во льдах, который окаймлял северную оконечность земли на некотором расстоянии от нее.[109]
Это явление воспроизводится в миниатюре, когда два паковых поля сходятся вместе. То же происходит и здесь — паковый лед центрального бассейна полярного моря встречает береговой припай, который обычно движется неравномерно вдоль побережья. Севшие на мель льды и выступающие мысы земли нарушают устойчивый дрейф. Движение пака центрального бассейна всегда постоянно в любом направлении. Приливы, течения и ветер приводят массы льда в движение. Таким образом, полынья — линия раздела двух масс льда. Полынья расширяется или сужается при западном или восточном дрейфе в зависимости от силы давления паковых полей центрального бассейна. В начале зимы, когда пак испещрен расселинами и не эластичен, полынья достигает, по-видимому, максимальной ширины; позднее, когда все море льда становится активным, полынья может исчезнуть.