В ту счастливую для меня ночь я вышел из своего иглу и стал всматриваться в Полярную звезду — хранительницу той цели, к которой я стремился, и с волнением вспомнил рассказы об этой таинственной звезде, которая всегда влекла к себе мудрецов, о чудесных свершениях, к которым она привела их. Я почувствовал благоговейное почтение к той силе, которая зажгла неугасимые маяки над Землей и словно горящим пером начертала на золотистых небесных дорогах нераспознаваемые судьбы людские, к разгадке которых веками стремились люди.
Я отошел ко сну с мыслями о доме. Я вспоминал своих детей, видел, как они укладываются спать в предвкушении завтрашнего утра, как радуются подаркам, к которым я не мог ничего добавить. Мне кажется, что в ту ночь слезы увлажнили мое меховое изголовье. Но я подарю им, думалось мне, если мне будет сопутствовать удача, свое достижение, которым (я ощутил это словно вспышку света) они будут гордиться.
На следующее утро эскимосы пришли к ящичному домику пораньше. В домике уже не было ни швей, ни работников, которые сидели там накануне. Он был приведен в относительный порядок. Я уже предупредил эскимосов, что в течение всей недели они смогут насыщаться до предела, и напоминать им об этом снова было излишне.
Ранним рождественским утром мужчины и женщины трудились не покладая рук над приготовлением праздничных пиршеств, которым предстояло состояться в тот день и продолжиться целую неделю.
Примерно в это самое время наша рабочая бригада должна была отыскать склады продовольствия и откопать из-под снега груды замороженного мяса и ворвани. Ворвань отличается острым ароматом лимбургского сыра, а также свойством опьянять эскимосов, за что те обожают ее. Покуда женщины освещают место работы факелом из насаженного на палку мха, пропитанного жиром, мужчины с помощью железных палок и пик откапывают, словно уголь в шахте, смерзшиеся мясные валуны. Странное это зрелище — мягкие отсветы пламени от факела, пляшущие на безупречно белом снегу и чумазых улыбающихся лицах эскимосов. Ворвань и мясо перетаскивали поближе к селению и, чтобы их не достали собаки, раскладывали на возвышенных платформах из снега. Тем же мясом и ворванью, сырыми, частично оттаявшими, вареными или просто морожеными, угощались сами эскимосы. Они от этих кушаний получают такое же удовольствие, как мои соотечественники — от жареной индейки.
Более того, эскимосы наслаждались таким деликатесом собственного приготовления, как мороженое. Оно, конечно, не понравилось бы любителям этого лакомства в Америке, но для эскимосских девушек обладает всеми соблазнами крема, шербета и содового пломбира. В организме человека сахар в процессе пищеварения превращается в жиры, а те в свою очередь служат чем-то вроде топлива для нашего тела. Эскимосы, не знающие сахара, жаждут жира, и тот обладает для них притягательной силой сладостей.
Приготовление эскимосского мороженого — дело сложное. Я с интересом наблюдал за этим процессом. Для этого эскимосская женщина должна иметь под рукой смесь жиров тюленя, моржа и нарвала. Моржовый и тюлений жир замораживают, нарезают узкими полосками и толкут, чтобы разрушить жировые клетки. Затем массу помещают в каменный горшок и подогревают до температуры воздуха в иглу. Масло медленно отделяется от волокнистой, похожей на свиной фарш массы. Затем добрая, уважающая себя домашняя хозяйка берет нутряное сало оленя или мускусного быка, нарезает кусками и отдает своей дочери, которая, сидя в углу иглу, добросовестно пережевывает эти куски, пока не разрушатся жировые клетки. Пережеванная масса кладется в длинный каменный горшок и помещается над огнем. Вытопленное сало по капле смешивается с похожим на рыбий жир приготовленным ранее маслом моржа и тюленя. Это основа эскимосского мороженого. Для придания изделию аромата хозяйки добавляют приправы. Обычно это кусочки вареного мяса, цветки мха и травы. Предвидя нужду во мхе и траве зимой, эскимосы во время охотничьего сезона извлекают из желудков оленей и мускусных быков частично переваренную траву и сберегают ее на зиму. Итак, мороженую траву мелко режут, дают ей оттаять, а затем вместе с кусочками вареного мяса добавляют к жировой смеси. Все вместе образует пасту цвета фисташки с пятнышками, напоминающими давленые фрукты.
Смесь опускают на пол, где в зимнее время температура держится ниже 0°, и там в эту смесь примешивают подтаявший снег. Массу взбивают, и она, постепенно замораживаясь, делается прозрачной. В готовом виде она очень похожа на обыкновенное мороженое, но с привкусом рыбьего жира. Оно намного питательнее нашего мороженого и редко вызывает колики в желудке при переедании.
Эскимосы завершили свое рождественское пиршество этим так называемым деликатесом с большим воодушевлением. Моя обильная трапеза была приготовлена из продуктов, оставленных яхтой. В дело пошли также самые лакомые куски мяса из наших складов. Мое меню состояло из зеленого черепахового супа, сваренных сухих овощей, икры с поджаренными хлебцами, маслин, аляскинского лосося, засахаренного картофеля, бифштекса из оленины, приправленного маслом риса, французского горошка, абрикосов, изюма, кукурузного хлеба, бисквитов «Хантли и Палмер», сыра и кофе.
За едой я с юмором размышлял о таких противоестественных сочетаниях, как икра с бифштексом из оленины или зеленый черепаховый суп в Арктике. Я ел с большим аппетитом, даже с большим, чем когда мне доводилось гурманствовать за столом в «Астории» Вольдорфа в моем родном городе. После обеда я совершил длительную прогулку на снегоступах. Рассматривая висящие в небе лампы-звезды, я подумал о Бродвее, о его бледно-пурпурных гирляндах огней, его праздничных толпах. Однако я не чувствовал себя одиноким. Мне показалось, что я обретаю нечто более цельное, неподдельное от этих обширных снежных просторов и ничем не загороженного неба, которое в Нью-Йорке видишь так редко. Вернувшись в ящичный домик, я завершил рождественский вечер чтением Эдгара По и Шекспира, так сказать призвав их в свои спутники.
Ящичный домик был достаточно комфортабельным. Он не блистал роскошью цивилизованного жилища, однако здесь, в Арктике, мог сойти за дворец. Время от времени интерьер менялся, однако теперь все вещи заняли свои постоянные места. Печурка стояла у входа. Пол был шестнадцати футов в длину и двенадцати в ширину. В одной стене пустые ящики служили кладовой и буфетом, в другой — хранилищем инструментов, недостроенных нарт и лагерного оборудования.
Сделав всего один шаг, можно было очутиться на следующем полуэтаже. Там располагалась койка, опиравшаяся на скамью, которую несложно было приспособить и под спальное место и под рабочий верстак. Длинную скамью у задней стены швеи использовали как портновский стол. В центре вокруг столба, подпиравшего крышу, устроили стол. Сидеть за ним можно было на полках, выдвигающихся из кровати. Судовой фонарь, подвешенный к столбу-подпорке, давал достаточно света. Другой мебели не было. Все предметы первой необходимости удобно размещались в открытых ящиках стены, и комната-чулан не производила впечатления загроможденной. В ящиках у самого пола, где все быстро замерзало, хранились скоропортящиеся продукты. На следующем ярусе, где мороз то и дело чередовался с оттепелью, мы разместили ремни и шкуры, которые должны были храниться во влажном состоянии. Сухие и теплые ящики под самым потолком обычно использовались по-разному. Там за трое суток высыхало свежее мясо, нарезанное узкими полосками. Воспользовавшись этим обстоятельством, мы приготовили для собак 1200 фунтов пеммикана из мяса моржа. Под самой крышей мы хранили меха и инструменты.
Вертикальный перепад температуры в наших помещениях был довольно значительным. На полу и на уровне нижних ящиков она падала до -20°, а под скамьями, стоящими на полу, обычно держалась в пределах -10°. На полу посреди комнаты температура была выше точки замерзания; на одном уровне со скамьями было уже +48°, а на уровне головы стоящего человека +70°, под крышей + 105°.
Мы умудрялись приспосабливаться к столь своеобразному комфорту. Ниже пояса мы одевались так, чтобы переносить низкие температуры, а выше — весьма легко. Стены отпотевали лишь на уровне нижнего ряда ящиков, но там скопление влаги способствовало укреплению постройки и не причиняло нам хлопот. С теми материалами, которыми мы располагали, едва ли можно было создать более приемлемые санитарные условия. Для вентиляции в углах дома были оставлены маленькие отверстия, и тепло распространялось в самые отдаленные закоулки помещения. Мы оценили преимущества длинной печной трубы. Она оказалась прекрасным отопительным средством, так как проходила по вестибюлю-прихожей и обогревала его. В мастерской было тоже относительно тепло. Два эскимосских светильника, которые мы зажигали, когда в доме мастерили нарты, давали дополнительное тепло и свет.