Усадьбу с главным домом и дворовыми постройками много лет занимало посольство Западной Германии, перебравшееся отсюда в новое здание.

Церетели давно просил у правительства большую мастерскую. Чиновники долго не решались передать частному лицу усадьбу. Такого прецедента в истории советской Москвы не было. В новой России — появился. Проблему решил Ельцин.

— Он у нас такой один, — сказал Борис Николаевич, — хорошо помнивший, в каком большом доме принимал его в Тбилиси радушный Зураб Константинович…

По этому поводу, отвечая на часто задаваемый вопрос относительно московского домовладения, его новый хозяин отвечает:

— Дом мне подарило правительство России, а я отдал Российскому посольству в Грузии свой дом в Тбилиси, приватизированный после независимости, там 4700 квадратных метров. В нем исторически было Российское посольство, там еще Киров работал. Так что вышло все справедливо. Хотя то не было обдуманной сделкой. А так и я сделал дар, и мне подарили.

В июле 2002 году российские дипломаты пригласили Церетели для консультации в стены построенного нового посольства России в Тбилиси. Здание расположилось на окраине города, по дороге в Багеби. Зураб предложил в парадном зале повесить три картины, виды трех городов — Москвы, Санкт-Петербурга и Тбилиси. А также герб России. Поскольку он записал размеры будущих картин и герба, то, я думаю, что сам и создаст. Какое это будет по счету посольство, которое украсит?

…Заканчиваю первую часть книги, хочу сказать под занавес. В особняк с мезонином на Большой Грузинской, 17, я постучался в холодный снежный день в конце 1993 года…

Конец шестой главы

МАСТЕРСКАЯ НА ПРЕСНЕ.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ, где рассказывается о первой встрече автора с художником, совпавшей с запуском двух больших и трудных проектов «Колумба» для США и "Парка чудес" для Москвы.

В дом Церетели я пришел, чтобы взять интервью. Он принял меня вечером, сидя за столом в теплой компании, которая к моему приходу успела основательно выпить и закусить. Опешив от такого приема, я на минуту замер на пороге и таким образом оказался в полный рост в раме двери. У меня промелькнула мысль, что никакой беседы при таких обстоятельствах не получится. (А у Церетели, как он потом сказал, возникла мысль написать мой портрет.)

— Донателлло! — вместо приветствия воскликнул Зураб, разглядывая гостя в дверном проеме, где я напомнил ему изваяние конквистадора знаменитого итальянского мастера. До той минуты мне в голову не приходило, что имею некое сходство с образом Донато ди Николо ди Бетто Барди, выставленным в Итальянском дворике Музея изобразительных искусств. После такого комплимента с места в карьер хозяин предложил компании выпить за здоровье гостя.

Он сидел в блузе оливкового цвета во главе уставленного бутылками стола, где произносили, не уставая, тосты в честь всех наличествующих гостей, за Грузию, Россию, жен, родителей и детей, как положено за грузинским столом. С бокалом в руке художник напоминал Рембрандта, каким тот сам себя изобразил на автопортрете с Саскией. По всему было видно: ему не грозили беды, обрушившиеся на склоне лет на голову голландца, объявленного несостоятельным должником.

Так впервые попал я за легендарный стол, уставленный всеми дарами земли. После застолья я прошел по комнатам подвала, преобразованного в музей, и по залам особняка, неожиданно для себя попав в мир тысячи образов. Реальных, хорошо известных современников и людей, некогда живших на земле. Героев литературных, ветхозаветных и евангельских, фольклорных. Образов природы, цветов и деревьев. Образов архитекторы, старинных городов и замков. Образов условных, прихотливо-искаженных, но вполне реалистичных, когда с первого взгляда видишь, что пред тобой именно Тбилиси и Москва, Грибоедов и Пушкин. Меня поразил увиденный рядом с ними Шолохов, потому что то был не только еще один его портрет, но и образ, занимавший меня, после того мне в руки попала считавшаяся погибшей рукопись "Тихого Дона".

Я не искусствовед, как дочь художника Лика, показавшая мне по просьбе отца дом и картины. Чтобы написать такое количество людей, простых и именитых, друзей и знакомых, нужно любить жизнь во всех ее проявлениях, в праздники и будни, в горе и радости. И еще нужно уметь постоянно работать, чтобы успеть за шестьдесят лет столько сотворить.

В подвале ярко горели лампы, освещая белоснежные стены, большие и маленькие картины, примыкающие друг к другу. Точно так "ковровым способом" увешаны стены парадных залов и комнат. Ни в одном музее мира, ни в одном музее Москвы не видел я такой развески, чтобы картины выставлялись по такому принципу, как здесь, в доме на Большой Грузинской. Они располагались плечом к плечу, рама к раме, между ними не оставалось практически свободного пространства. (Так развешивал картины Павел Третьяков в своем доме в Лаврушинском переулке.) Можно сказать, что стены сплошь увешаны холстами в простых деревянных рамах. А кроме них висят иконы и объемные эмали, где чеканка породнилась с живописью стекловидными красками, закаленными как сталь в печи. Такая печь есть и в доме во дворе, рядом с мастерской.

После застолья, Церетели, несмотря на поздний час, предложил заглянуть в мастерскую и посмотреть написанные в тот выходной день две картины. Так я оказался перед мольбертом, рядом со столом, где лежала палитра. В руках ее было не удержать.

— Видели ли вы когда-нибудь такую палитру?

Верхний край доски заполняла похожая на извержение вулканической лавы извивающаяся змейкой масса масляных красок. Сами по себе они представляли яркую радужную картину, где все цвета излучают не только свет, но ясно ощутимую энергию. Она не дает спокойно смотреть на струи красок, выдавленных на палитру.

Я не ответил на вопрос, потому что не нашел подходящих слов, чтобы выразить удивление. И услышал тогда второй вопрос, очевидно более важный для хозяина.

— Чувствуете живопись?

Такую живопись не чувствует разве что слепой, столь ярки и буйны краски на палитре и холстах. И на второй вопрос я промолчал, думая про себя: "Был ли у него выходной, когда бы он отдыхал, не рисовал, чеканил, не писал маслом, не думал о делах?"

— Я не знаю, что такое выходной…

— Так много картин, почему они не выставлялись в Москве?

— Потому что писал я всю жизнь в свободной манере, она не устраивала оргкомитеты выставок. Пришло время все показать…

После той встречи я ушел без интервью, но получил приглашение прийти завтра в мастерскую, что и сделал.

Как многие журналисты в Москве, я тогда почти ничего не знал о Церетели, ну, видел на базарной площади обелиск, ну, слышал, как обзывали его «шашлыком». Но больше ничего не знал, хотя бывал не раз в Тбилиси и Пицунде, Адлере и Ялте. И вдруг случайно узнаю, что в Москве появился фактически еще один художественный музей одного автора. Ничьих других работ в нем не было.

А кроме картин музей заполняли модели скульптур, они были и в залах, и во дворе усадьбы, чудом сохранившейся в центре города. Нечто подобное видел я во дворе музея Родена в Париже.

Поразило количество монументов, больших и малых. Под небом двора я увидел витражи, мозаики, эмали, бронзовые статуи, о которых прежде не имел представления. А они между тем украшали площади и здания многих городов. Да и в Москве, как выяснилось, набралось к тому времени немало. Но еще больше должно было появиться в самое ближайшее время.

Тут были изваяния, которые никто не видел и не описал. Зигзаг молнии напомнил мне обелиск "Освобождение Европы". В его основании стоят русские церкви, стены и башни Кремля. А на них громоздятся знаменитые храмы и дворцы континента, которые спасла Россия во Второй мировой войне. Сюда в сад попала миниатюрная "Трагедия народа", фонарь и фрагмент венка зала Славы, тогда еще не появившиеся на Поклонной горе.

У ограды двора сиял позолотой, размахнув крылья, двуглавый орел. Вот-вот его должны были водрузить на башню "Белого дома" на место разрушенных часов. В саду между деревьями на каменных подставках возвышались два разных «Колумба». Один предназначался Испании. Другой Америке. В большом зале особняка распростерся макет детского парка, который так понравился Ельцину. Вот-вот должны были начаться земляные работы в Нижних Мневниках. Бронзовый миниатюрный Георгий Победоносец поражал дракона и рубил ракеты «Першинг» и «СС-20», побеждая самое большое зло ХХ века. Один такой Георгий уже к тому времени стоял перед штаб-квартирой ООН. Другой — рубил оружие вермахта и готов был занять место на Поклонной горе. Я понял, мне есть, о чем писать. И не догадывался, что вместе с этим придется отбивать удары и опровергать ложь, которая была готова обрушиться на голову ничего не подозревавшего автора.