Следует помнить о приоритете Шакти (в поздних трактатах – божественной Жены и Матери) в тантризме и во всех производных от него движениях. Именно через этот канал великие "подземные" потоки автохтонных и народных религий вливались в индуизм. Философски говоря, переоткрытие Богини связано с тем, что в эпоху кали-юги Дух видится находящимся в телесном заточении. Тантрические авторы понимают свое учение как новое откровение вечной истины, адресованной человеку этого "темного века", во время которого Дух глубоко "уходит" под плотскую оболочку. Авторитеты индуистского тантризма рассматривали Веды и брахманистскую традицию как неадекватно отвечающие "современной эпохе". Человек, утверждали они, больше не обладает той спонтанностью духа и энергией, которыми он наслаждался в начале временного цикла; он неспособен к прямому восприятию истины ("Маханирвана-тантра", I, 20-29, 37-50); конечно, чтобы обрести спасение, ему тоже необходимо "плыть против течения", однако делать это он уже должен исходя из основных, повседневных переживаний своей "падшей" жизни, т.е. из самых истоков своего существования. Вот почему "ритуал жизни" играет решающую роль в тантрической садхане; вот почему "сердце" и "сексуальность" служат "колесницами" для достижения трансцендентного.

Похожим образом буддисты ваджраяны переосмыслили и первоначальное учение Будды: их "откровение" применялось к резко сниженным способностям "современного человека". Калачакра-тантра рассказывает, как царь Сучандра пришел к Будде и спросил, может ли йога спасти людей в эпоху кали-юги. В ответ Будда провозгласил, что вселенная содержится в теле каждого человека, объяснил важность сексуальности и научил Сучандру контролировать временные потоки путем овладения ритмами дыхания – тем самым тот смог избежать давящего воздействия времени. Плоть, одушевленный космос и время – три фундаментальных элемента тантрической садханы.

Из этого следует первая характерная черта тантризма – его антиаскетическая и в целом антиумозрительная позиция. "Обезьяны и другие животные тоже ходят голышом. Делает ли это их йогинами?" ("Куларнава-тантра", V, 48). Поскольку тело репрезентирует космос и всех богов, поскольку освобождение может быть достигнуто только с выходом из тела, постольку важно иметь тело здоровое и сильное.

В некоторых тантрических школах презрение к аскетизму и абстрактным умозаключениям сопровождается полнейшим отверганием любой медитации: освобождение происходит совершенно спонтанно. Сараха пишет: "Эти наивные йогины подобны тиртхикам и другим, вовеки неспособным обнаружить свою истинную природу... Нет нужды ни в тантре, ни в мантре, ни в образах, ни в дхарани – все это суть причины ослепления. Тщетно пытаться достичь мокшу с помощью медитации... Все очарованы дхьянами, но никто не старается осознать самого себя". И другой сахаджийский автор, Луйипа, заявляет: "Какая польза в медитации? Несмотря на свою медитацию, человек умирает в страдании. Отбросьте все сложные практики и надежду на получение сиддхи, и примите пустоту (шунья) как свою истинную природу".

Если посмотреть на тантризм извне, он кажется "легкой стезей", по которой можно беспрепятственно и не без удовольствия двигаться к свободе. Например, вамачарины надеются достичь отождествления с Шивой и Шакти через ритуальное вкушение вина, мяса и через половое соединение. "Куларнава-тантра" (VIII, 107 и далее) даже настаивает на том, что союз с богом может быть обретен только благодаря совокуплению. А знаменитая "Гухьясамаджа-тантра" утверждает без обиняков: "Никто не сможет достичь совершенства, используя многотрудные, долгие практики; оно может быть обретено только удовлетворением всех желаний человека". Тот же текст добавляет, что допустимы плотские желания (можно, например, есть любое мясо, включая и человеческую плоть), что тантристу не возбраняется убивать любое животное, красть, прелюбодействовать и т.д. Не будем забывать, что целью "Гухьясамаджи" является скорейшее прибытие к буддовости! И когда Будда провозглашает эту странную истину бесчисленному сонму бодхисаттв, а те протестуют, он заявляет, что учит их не чему иному, как бодхисаттвачарье, "следованию путем бодхисаттвы". Ибо, добавляет он (стр. 11), "следование страстям и привязанностям" (рагачарья) и есть стезя бодхисаттвы; это лучший путь (аграчарья). Другими словами, все оппозиции иллюзорны, крайнее зло совпадает с высшим добром. Буддовость может – в пределах этого океана кажимости – совпасть с абсолютной имморальностью; единственное, что существует как благо, – универсальная пустота, все другое не обладает онтологической реальностью. Всякий, понимающий эту истину (точнее говоря, истину буддизма мадхьямики, хотя ее отчасти разделяют и другие школы), освобождается, т.е. становится Буддой.

Однако "легкость" тантрического пути – больше видимость, чем действительность. Разумеется, метафизическая двусмысленность шуньи поощряла и в принципе оправдывала многие крайности вамачаринов (например, "тантрические оргии"). Впрочем, ложные интерпретации какого-нибудь догмата наблюдаются в истории всех мистических культов. В реальности же тантрический путь предполагает долгую и трудную садхану, которая временами напоминает сложные операции алхимического делания. Возвращаясь к только что цитированному тексту, мы замечаем, что "пустота" – не просто "небытие", она больше похожа на Брахман веданты; сущность ее тверда как камень, из-за чего ее еще называют "ваджра" (алмаз). "Шуньята, прочная, субстанциональная, неделимая и непроницаемая, не поддающаяся огню и неразрушимая, называется ваджрой". Идеал буддийского тантриста – преображение себя в "алмазное состояние" – с одной стороны, роднит его с индийским алхимиком, а с другой – воскрешает знаменитое, проходящее лейтмотивом в упанишадах, тождество Атмана и Брахмана. Для тантрической метафизики – как индуистской, так и буддийской – высшая реальность, Urgrund, будучи абсолютным единством (адвая), содержит в себе все дуальности и полярности. Творческий процесс и становление, проистекающие из него, представляют собой расщепление первичного Единства, разделение его на два начала (Шива-Шакти и т.д.), вследствие чего человек переживает состояние дуальности (объект-субъект и др.) – а это и есть страдание, иллюзия, "оковы".

Цель тантрической садханы – объединение адептом двух полярных принципов в своем собственном теле. Провозглашенный как единственно надежный путь в эпоху, кали-юги, тантризм прежде всего является практикой, деятельностью, реализацией. Но, хотя его послание адресовано всем существам, путь тантры как таковой начинается с инициации, которую проводит только гуру; отсюда и важность наставника, который один способен сообщить тайную, эзотерическую доктрину, передать ее "от сердца к сердцу". Здесь тантризм также показывает поразительное сходство с древними мистериями и различными видами гностицизма.

ИКОНОГРАФИЯ, ВИЗУАЛИЗАЦИЯ, НЬЯСА, МУДРЫ

В тантрической садхане иконография играет чрезвычайно важную роль, которую, однако, трудно определить в нескольких словах. Несомненно, образы божеств являются "объектами" медитации, однако не в смысле буддийских касин. Тантрическая иконография представляет собой "религиозную" вселенную, в которую необходимо вступить и ассимилировать ее. Это "вступление" и "ассимиляцию" следует понимать буквально: медитируя на икону, адепт должен сперва "перенестись" на космический уровень, управляемый соответствующим божеством, а потом ассимилировать его, инкорпорировав в себя сакральную силу, с помощью которой "поддерживается" или же формируется данный уровень. Это спиритуальное упражнение состоит в том, чтобы выйти из собственной ментальной вселенной и войти во многие вселенные, где "правят" определенные божества. Конечно, даже такое предварительное упражнение, первый шаг к интериоризации иконографии, не может исполняться без йогической дисциплины, дхараны и дхьяны. Тем не менее понимание значения иконы, уяснение ее символизма еще не является тантрической садханой в собственном смысле. Полный путь включает несколько ступеней, первая из которых состоит в "визуализации" божественного лика, ментальном его конструировании, или, более точно, проецировании его на нечто вроде внутреннего экрана посредством акта творческого воображения. Это, конечно, не анархичное и непостоянное воображение профанного мира; это и не увлечение чистой спонтанностью и пассивным принятием содержания того, что мы, если использовать язык западной психологии, называем индивидуальным или коллективным бессознательным; это, безусловно, пробуждение личных внутренних сил, хотя и в то же время сохранение совершенной ясности и самоконтроля.