ЙОГИЧЕСКАЯ ПРАКТИКА В "БХАГАВАДГИТЕ"

Помимо интерпретации йоги как достижимой для каждого, состоящей в отречении от "плодов дел своих", "Бхагавадгита" также вкратце излагает, "ради пользы муни" (VI, 11), йогическую психотехнику в строгом смысле слова. Хотя морфологически (телесные позы, концентрация на кончике носа и т.д.) эта техника напоминает ту, что описывал Патанджали, медитация, о которой говорит Кришна, отличается от медитации в "Йога-сутрах". Во-первых, в его контексте не упоминается пранаяма. ("Гита" (IV, 29; V, 27) содержит отсылки к пранаяме, но скорее как вспомогательной практике медитации, "внутреннему ритуалу" (наподобие тех, что встречаются в брахманах и упанишадах), чем к технике йоги.) Во-вторых, йогическая медитация, согласно "Гите", не достигает своей высшей цели, пока йогин не сконцентрируется на Кришне.

"Умиротворенный, отогнав страх, стойкий в обетах брахмачарья, //Смирив сердце, преданный, пусть он сидит, устремясь ко Мне, обо Мне помышляя. Так всегда упражняясь, йогин, укротивши манас, // Достигает Мне присущего мира высшей нирваны" (VI, 4-5). Искреннее религиозное почитание (бхакти), направленное на Кришну, придает ему намного более значимую роль, чем ту, которую играл в "Йога-сутрах" ишвара. В "Гите" Кришна – единственная цель; он – тот, кто узаконивает йогическую медитацию и практику, именно на нем йогин "концентрируется", именно благодаря его милости (а в "Гите" понятие божьей милости принимает уже очертания, предвосхищающие ее пышный расцвет в последующей вишнуитской литературе) йогин достигает нирваны – не нирваны позднего буддизма, не самадхи "Йога-сутр", но совершенного, непостижимого союзамежду душой и богом.

Истинный йогин (вигатакальмашах, т.е. "свободный от смешения" добра и зла) легко получает бесконечное блаженство (атьянтам сукхам), возникающее из контакта с Брахманом. Это появление Брахмана в тексте, равно как и возвышение Кришны, не должны нас удивлять. В "Бхагавадгите" Кришна – чистый Дух; "великий Брахман" есть лишь "лоно" (йони) для него (XIV, 3). "Я отец, податель семени" (XIV, 4). Кришна является "обителью Брахмана" бессмертного, непреходящего, вечного закона и бесконечного счастья. Но хотя в данном контексте Брахман, по сути, синонимичен "женскому" аспекту пракрити, его природа духовна. Муни приходит к нему через йогу (V, 6). "Бесконечное блаженство", вытекающее из союза с Брахманом, позволяет йогину "видеть Атмана во всех существах и всех существ – в Атмане" (VI, 29). Идентичность Атмана существ Кришне формирует основание для мистического соединения йогина с богом: "Кто Меня во всем и все во Мне видит, // Того Я не утрачу, и он Меня не утратит. // Кто, утвердясь в единстве, Меня, как присущего всем существам, почитает, при всяком образе жизни этот йогин во Мне существует" (VI, 30 – 31). Тот же мотив мы встретим в "Иша-упанишаде" (VI), что говорит о наличии теистических тенденций в упанишадах, столь пышно затем расцветших в "Гите". Кришна – личный бог и источник подлинного религиозного чувства (бхакти) – отождествляется здесь с Брахманом, объектом чисто умозрительной метафизики ранних упанишад.

Тем не менее "Гита" выше всех ставит не йогина, полностью порвавшего со страданиями этого мира, но того, кто рассматривает чужую боль или радость как свою собственную (VI, 32). Это вообще лейтмотив индийского мистицизма, и особенно буддийского мистицизма. Автор "Бхагавадгиты" всю свою симпатию отдает человеку, практикующему этот вид йоги. Если тот не сможет добиться успеха в нынешней жизни, он возродится впоследствии в семье одаренных йогинов и сможет довести до конца то, что не успел раньше. Кришна говорит Арджуне, что уже само вступление на путь йоги возвышает йогина над тем человеком, который ограничивается исполнением обрядов, предписанных Ведами (VI, 44). В конце концов Кришна заявляет, что среди путей к спасению наилучший и пригодный – путь йоги: "Йогин выше аскетов, он считается выше мудрых, йогин выше творящих обряды" (VI, 46).

Триумф йоги здесь полнейший. Она не просто признается самой "Бхагавадгитой" – этим апогеем индийской религиозности, – но ставится ею на первое место. Верно, что эта йога очищена от малейших следов магии (жесткого аскетизма и т.д.), что роль пранаямы – важнейшей из древних йогических техник – здесь сведена к минимуму. Верно также, что концентрация и медитация здесь становятся инструментами unio mystica с богом, открывающего себя как личность. Тем не менее самый факт признания йогических практик вишнуитским мистико-культовым движением доказывает как их популярность, так и их универсальность в Индии. Наставления Кришны равносильны освящению – в масштабах всего индуизма – йогической дисциплины, которая отныне считается чисто индийским средством достижения мистического союза с личным богом. Большая часть современной литературы по йоге, опубликованной в Индии, да и в других местах, основывается на тех положениях, которые были представлены именно в "Бхагавадгите".

Глава V ЙОГИЧЕСКИЕ ПРИЕМЫ В БУДДИЗМЕ

ПУТЬ К НИРВАНЕ И СИМВОЛИЗМ ИНИЦИАЦИИ

Во время своего ученичества и аскетических подвигов Шакьямуни познакомился с доктринами санкхьи и практиками йоги. Арада Калама преподал ему в Вайшали некую разновидность протосанкхьи, а Удрака Рамапутра изложил основы и цели йоги. Если Будда отверг учение этих двух наставников, то только потому, что он превзошел их. Разумеется, большинство канонических текстов декларирует явное превосходство Просветленного над всеми другими современными ему учителями и адептами. Но это – полемическая позиция, требующая уточнения. Будда сам провозгласил, что он "познал путь древних и последовал ему".

"Древний", вечный путь – это дорога к свободе, к бессмертию; но о нем знала и йога. Как писал Эмиль Сенар еще в 1900 году, Будда не отрицал аскетико-созерцательные традиции Индии in toto, но дополнил их: "Ведь Будда проповедовал там, где господствовала йога, любые инновации, которые он был способен внести, неизбежно облекались в форму йоги".

Учение Пробужденного одинаково противостояло и брахманическому ритуализму, и крайнему аскетизму, и метафизическим спекуляциям. Тем самым оно продолжало и заостряло критику, которая исходила от созерцателей упанишад в адрес механической обрядности и чрезмерного аскетизма; но, помимо того, Будда возражал и утверждению (представленному главным образом в классических упанишадах) о том, что спасение может быть достигнуто только с помощью метафизического знания. На первый взгляд кажется, что брахманическая ортодоксия и умозрительная традиция упанишад отвергается Буддой не в меньшей степени, чем бесчисленное множество маргинальных мистико-аскетических "ересей" индийского общества. Тем не менее центральная проблема буддизма – страдание и освобождение от страдания – является традиционной проблемой индийской философии. С буддийским рефреном сарвам духкхам, сарвам анитьям ("все подвержено страданию, все изменчиво") в равной мере могут согласиться и санкхья-йога, и веданта.

Это на внешний взгляд парадоксальное положение, при котором Будда противостоял как ортодоксальным доктринам, так и аскетико-созерцательным дисциплинам, хотя в то же время принимал их исходные предпосылки и технику, будет лучше понято, если мы увидим, что он вообще оставлял без внимания все философские выкладки и религиозные правила, бытовавшие в его дни, чтобы освободить людей от их давления и тем самым показать им "путь" к абсолютному. Если Будда игнорирует жесткий анализ понятий личности и психоментальной жизни, который использовали доклассическая санкхья и йога, то это потому, что подлинное Я, по его мнению, не имеет ничего общего с этой иллюзорной сущностью – человеческой "душой". Будда продвинулся даже дальше, чем санкхья-йога, поскольку он вообще отказался постулировать существование Пуруши или Атмана. В самом деле, он отрицал возможность обсуждения любого абсолютного принципа, равно как отвергал возможность иметь хоть какое-то, пусть даже приблизительное понимание истинного "Я", пока человек не "пробудился". Точно так же Будда отклонял и идеи философии упанишад, в первую очередь постулат о Брахмане – чистом, абсолютном, бессмертном, вечном духе, идентичном с Атманом – но делал это по той лишь причине, что на подобном догмате мог вполне успокоиться интеллект, а это воздвигло бы помехи на стезе пробуждения.