Сотис, прижав правую руку к сердцу, склонился перед ней, сообщив как бы ненароком, что пойманные накануне грабители гробницы фараона доставлены из Фив в Александрию.

Ее охватило любопытство; к тому же она решила, что они немного развлекут её, и движением руки повелела привести их.

11. ПОКА Я ЖИВ — СМЕРТИ НЕТ

Сотис дважды хлопнул в ладоши.

Раздался четкий стук шагов. Показалась стража в медных латах — человек десять рослых легионеров с бритыми невозмутимыми лицами. Среди них четверо грабителей: трое низеньких худых мужичков, плешивых, бородатых, и один высокий крепкий парень. Мужички семенили, едва волоча ноги; молодец, со связанными за спиной руками, ступал твердо, высоко держа голову; левый глаз у него был подбит, губы покрыты свежими болячками, грязная порванная одежда превращена в лохмотья.

Клеопатра укоризненно посмотрела на Сотиса — более жалкого зрелища ей видеть не приходилось. Начальник стражи, прижимая правую руку к сердцу, учтиво заметил:

— Они сопротивлялись, госпожа царица. А этот, высокий, покалечил троих моих людей. На него пришлось накинуть сети.

Мужички пали на колени. Клеопатра поморщилась — так неприятно ей было их раболепство. Грабители стали просить о помиловании. Клеопатра строго, смотря поверх их голов, спросила:

— Почему вы, мерзкие рабы, осквернили могилы?

Мужички разом залепетали, закартавили, занудили:

— Нам нечего есть.

— А там столько добра!

— Все сгниет без пользы.

Она усмехнулась, не веря им:

— Значит, для того, чтобы приобрести горсть чечевицы, надо обворовывать мертвых?

— Мы почитаем Яхве…

— И тебя, божественная!

— Мы будем молиться, — говорил один из них, горбоносый, с хищным взглядом, подбираясь к ней с протянутой костлявой рукой и ощеряясь беззубым ртом.

Стражник схватил его за ворот одежды и потащил назад; ветхая ткань лопнула, клочья свисли, обнажив грязные худые плечи, плоскую грудь, покрытую густой черной порослью.

Лишь один высокий сохранял спокойствие и ни о чем не просил. Смуглокожий и темноволосый, он стоял, широко расставив ноги, между двумя стражами и весело смотрел на нее. Когда царица это заметила, у неё от удивления приоткрылся рот. Она подумала: "Как бы он был хорош в латах и шлеме Архелая!" У этого молодца была широкая мускулистая грудь, сильные, точно налитые плечи, курчавая упрямая голова и взгляд дерзкий и насмешливый.

— У нас дети, — ныли мужички жалобно. — Прости нас, царица!

Не обращая на иудеев никакого внимания, Клеопатра спросила высокого:

— Ты кто?

— Вор, — ответил он и улыбнулся, обнажая ряд белых молодых здоровых зубов; на щеках образовались ямочки, придав его лицу лукавое выражение.

— Почему ты воруешь? Тебе тоже нечего есть?

— О нет, царица. Я ворую по другой причине. Мне это нравится.

— Вот как! — подивилась она. — А другим, более полезным делом ты не пытался заняться?

— Я был каменщиком. Толкал и возил большие глыбы и бил их здоровенным молотком. Потом бросил. Скучно.

— Неужто воровать веселей?

— Веселей! — признался он и засмеялся.

Ее изумила его беззаботность, в нем было так много от озорного мальчишки.

— Ты представляешь, какое наказание полагается за это?

— О да, царица, — ответил молодец и снова улыбнулся.

"Господи, какая беспечность! Он не знает, что его ожидает", — подумала она и сказала:

— За это полагается отсечение головы, веселый человек. Но, судя по всему, смерть тебя не страшит.

— Нет бессмертных людей. Всех когда-нибудь постигнет эта участь: меня, их всех, тебя, царица, — услышала она совершенно удивительное из уст молодого простого каменщика. — Но пока я жив — смерти нет. Когда придет смерть, меня уже не будет!

— Да ты философ, друг Гермеса! Как тебя зовут?

— Македон.

"Значит, македонец, — решила она. — Видимо, его предки пришли в Египет с моим дедом Птолемеем Сотером. Как не хочется убивать такую здоровую плоть!"

— Все-таки я хотела бы знать: почему ты решил ограбить гробницу фараона?

— Они попросили помочь расколоть каменную плиту. И если бы не струсили, стражники нас не схватили. Мы уже добрались до самого мертвеца.

На мгновение она вообразила, как они идут по узкому проходу, в темноте, где со всех сторон на них веет холодом и смертельной таинственностью, и невольно содрогнулась.

— И ты не побоялся, что тебя поглотит тьма? Что демоны растерзают твое тело? Что потусторонние силы выпьют твои очи и с живого сдерут кожу?

— Врать не буду. Было страшновато. Но я знаю заклинания, которые помогают мне приблизиться к месту тайн и защищают от демонов.

— Тогда понятно. Ну и много у покойника оказалось серебра?

Македон захохотал.

— Скажешь тоже! Там ничего не было, кроме жалких костей и порванной пелены. Кто-то до нас побывал в камере и все унес — амулеты и украшения. Жрецы говорят, что мы их украли. Но куда же тогда мы их дели?

— Вот и я хотела бы спросить — куда?

— Мы их не брали, госпожа царица. Сокровища украли жрецы.

— Македон! О чем ты говоришь? Тебя накажет Амон за такое бесчинство!

— Не накажет. Амон знает, что мы не брали сокровищ.

— Меня поражает твое упорство. Вас схватили в усыпальнице, куда вы проникли через подкоп. Вы разбили саркофаг, сорвали с мумии погребальные пелены…

— Да нет же! Клянусь Амоном-Ра, ничего мы не взяли.

Она не дала ему договорить.

— Теперь ты и твои товарищи будете осуждены и казнены. А ведь ты ещё молод, Македон. — Она подумала и спросила: — А почему ты не молишь о прощении, как они? Что это: гордость или упрямство?

— Я никогда никого не прошу, — произнес он серьезно. — Если я захочу, я убегу, царица, где бы ты меня ни держала.

— Дерзкий, дерзкий! — шептала она, смотря на мужественного гордеца. "Нет, его убивать грех. Мне нужны такие, как он. Мужественные и дерзкие. Их и так не много на свете".

Сердце её готово было смягчиться. Македон разглядывал её с восхищением, обо всем забыв; детская улыбка играла на его розовых губах, глаза лучились; она чувствовала, что нравится ему, и наслаждалась этим, зная, что её обаяние действует на мужчин, как вино. Потом, подумав, решила проявить строгость, чтобы впредь знали, что к грабителям она относится сурово, как всегда.

Скупым грациозным движением Клеопатра распорядилась их увести. "Впрочем, о Македоне следует распорядиться особо", — решила она.

Стоявшие на коленях мужички затвердили настойчиво, с отчаянием:

— Царица! Царица! Смилуйся!

Клеопатра отвернулась.

Грабителей погнали тычками, поволокли под руки. Один из них, совсем обезумев, вырвался, покатился по полу, воя, затем, встав на четвереньки, как собака, заорал, брызгая слюной:

— Потаскуха! Будь ты проклята! Гадина!

Его свалили, зажимая рот. Жестокие удары посыпались на него со всех сторон, однако безумный, освобождая рот, орал:

— Гадина! Блудница! Пусть тебя покарает бог Яхве и бессмертный Моисей!

Вся красная, потрясенная оскорблениями, Клеопатра поднялась с ложа и встала на скамейку, чуть дрожа. Ее охватило такое бешенство, что на мгновение она забыла обо всем и было сорвалась с места, чтобы задушить его собственными руками, но усилием воли сдержала себя. Однако от нервного напряжения все поплыло перед её глазами, и она почувствовала, что теряет опору под собой, её точно понесло потоком, и она стала медленно клониться вправо.

Сотис метнулся к царице и подхватил, уже падающую, на руки. Он опустил её на ложе и, развернувшись, хищной птицей налетел на грабителей и беспощадно начал избивать их плеткой.

— Вон отсюда, твари! Живее! Бегом! В яму! В яму!

Ирада, Хармион, Ишма и другие рабыни захлопотали над лежавшей навзничь Клеопатрой. Вскоре им удалось привести её в чувство, и тихим голосом, как больная, царица невнятно произнесла:

— Пусть их убьют! Сдерут кожу, распорют животы. Мерзавцы, нечисть грязная, скоты! Пусть их изжарят, изрубят на куски, а мясо бросят крокодилам. Пусть их сварят живьем в масле, вобьют в пятки гвозди, вырежут их поганые языки.