И, чтобы ни у кого не осталось ни малейшего сомнения в том, что она говорит правду, она сделала то, чего я не видывал со времен учебы в колехио Чампаньята в Мирафлоресе: скрестила два пальца, поднесла к губам и поцеловала со словами:

– Клянусь, так и сказал, слово в слово.

Элена не смогла сдержать слез и, то плача, то смеясь, обнимала скверную девчонку. А что он еще сказал? Ничего? Ничего. Она, конечно, попыталась продолжить разговор, но мальчик словно воды в рот набрал и на все вопросы отвечал по-французски и только письменно – на своей грифельной доске. Эта фраза, произнесенная тем же тоненьким голоском, который она слышала когда-то по телефону, окончательно доказывала, что Илаль не немой.

Мы долго не могли говорить ни о чем другом. Пили кофе, Симон, Элена и я выпили по стакану виски, которое с незапамятных времен хранилось у меня в буфете. Гравоски объяснили стратегию дальнейшего поведения. Ни они сами, ни я не должны подавать вида, будто что-то знаем. Мальчик по собственной инициативе обратился к скверной девчонке, поэтому она самым естественным образом, без малейшего давления, попытается снова вызвать его на разговор, задать какие-то вопросы, обращаясь к нему словно бы между прочим, глядя в другую сторону, чтобы Илаль ни в коем случае не заподозрил, что за ним наблюдают или чего-то от него ждут.

Потом Элена заговорила о клинике доктора Зилахи в Пти-Кламаре. Заведение маленькое, дом стоит в ухоженном зеленом парке, директор – друг и однокурсник профессора Бурришона, известный психолог и психиатр, работает с больными, страдающими депрессией и нервными расстройствами, полученными в результате несчастных случаев, насильственных действий и разного рода травм, а также анорексией, алкоголизмом и наркозависимостью. Врачи из больницы Кошена единодушно советуют провести какое-то время в лечебнице именно такого профиля, ей требуется абсолютный покой, диета и специальные упражнения, которые помогут восстановить силы. В клинике она получит психологическую помощь – чтобы стереть из памяти следы ужасных событий.

– Ты хочешь сказать, что я сошла с ума? – спросила скверная девчонка.

– Нет, ты всегда была сумасшедшей, – бросил я. – А сейчас ты вдобавок заполучила анемию и депрессию, и от них тебя вылечат в этой клинике. Но, если хочешь знать, чокнутой ты останешься до конца своих дней.

Она даже не улыбнулась моей шутке, зато, хоть и без большого энтузиазма, дала себя уломать и согласилась на то, чтобы Элена договорилась о встрече с директором клиники в Пти-Кламаре. Элена пообещала пойти туда вместе с нами. Когда Гравоски ушли, скверная девчонка посмотрела на меня с упреком:

– А деньги? Кто будет платить за эту клинику, ты ведь знаешь, что у меня нет ни гроша.

– Кто-кто? Все тот же несмышленыш, – ответил я, поправляя ей подушки. – Ты mantis religiosa,[97] знаешь, о чем я? Есть такое насекомое: самка, пожирающая самца, когда они спариваются. Он, смею предположить, умирает счастливым. И это в точности мой случай. О деньгах можешь не беспокоиться. Разве ты не знаешь, какой я богатый?

Она двумя руками схватила меня за плечо.

– Никакой ты не богатый, ты нищий несмышленыш! – крикнула она в бешенстве. – Будь ты богатым, я не поехала бы ни на Кубу, ни в Лондон, ни в Японию. Я бы осталась с тобой еще тогда, когда ты показывал мне Париж и водил в мерзкие, нищенские рестораны. Я всегда бросала тебя ради богачей, которые, стоило копнуть поглубже, оказывались полным дерьмом. Вот и превратилась в развалину. Видишь, я сама в этом признаюсь. Доволен? Теперь ты доволен? Ты ведь все это делаешь только для того, чтобы доказать, что ты лучше, чем они, и чтобы я поняла, какое счастье упустила. Для этого? Скажи честно!

– Ты спрашиваешь, для чего? Может, чтобы заслужить прощение и попасть на небеса. А может, потому что до сих пор люблю тебя. Все. Хватит загадок. Пора спать. Доктор Бурришон говорит, что, пока ты совсем не поправишься, тебе непременно надо спать не меньше восьми часов в сутки.

Через два дня истек срок моего очередного контракта с ЮНЕСКО, и теперь я мог целые дни посвящать заботам о скверной девчонке. В больнице Кошена ей прописали диету: овощи, рыба, вареное мясо, свежие и сушеные фрукты, под запрет попали алкоголь, даже вино, а также кофе и любые специи. Нужно делать гимнастику и ходить пешком не меньше часа в день. Утром, после завтрака, я шел в булочную у Военной школы покупать еще горячие круассаны, потом мы гуляли, взявшись за руки, – мимо Эйфелевой башни, по Марсову полю, мимо Военной школы, иногда, если позволяла погода и скверная девчонка была в настроении, доходили по набережным Сены до площади Согласия. Темы для бесед выбирала она, я только старался не допустить разговоров про Фукуду и про то, что случилось в Лагосе. Это не всегда удавалось. И если уж она во что бы то ни стало желала снова вспомнить пережитое, я покорно слушал, не задавая никаких вопросов. Из отрывочных упоминаний и намеков выяснилось, что в Нигерии ее арестовали в самый день отлета из страны. Но ход событий она восстанавливала сбивчиво, словно в тумане. Скверная девчонка уже прошла таможенный контроль в аэропорту и вместе с другими пассажирами стояла в очереди, чтобы сесть в самолет. Тут подошли двое полицейских и очень вежливо увели ее, но их поведение резко переменилось, как только они посадили пленницу в фургон с закрашенными черной краской окнами, и уж совсем осатанели, когда доставили ее в здание с зарешеченными камерами, где воняло мочой и экскрементами.

– Вряд ли они до чего-то докопались, такая полиция вообще не способна ни до чего докопаться, – повторяла она раз за разом. – На меня донесли. Но кто, кто? Иногда мне кажется, что сам Фукуда. Но зачем? В этом ведь не было никакого смысла. Правда?

– Сейчас это уже не имеет значения. Все в прошлом. Забудь и похорони. Тебе вредно терзать себя такими воспоминаниями. Важно одно – ты выжила и скоро тебя полностью вылечат. И никогда больше ты не станешь впутываться в подобные авантюры. Хватит! И так промотала половину жизни.

Через четыре дня, в четверг, Элена сказала нам, что доктор Зилахи, директор клиники в Пти-Кламаре, примет нас в понедельник в полдень. Профессор Бурришон переговорил с ним по телефону и послал ему результаты обследования вместе с собственными рекомендациями. В пятницу я отправился к господину Шарнезу, который вызвал меня через секретаршу агентства переводов, которым руководил. Он предложил мне двухнедельную работу в Хельсинки, на хороших условиях. Я согласился. Придя домой и едва открыв дверь, я услышал голоса и смешки в спальне. Я застыл у полуотворенной двери и прислушался. Говорили по-французски, один голос принадлежал скверной девчонке. Второй, тоненький, писклявый, слегка дрожащий, мог принадлежать только Илалю. У меня взмокли ладони, там шла какая-то игра – кажется, в шашки, а может, в «камень-ножницы-бумага», и, судя по раскатам смеха, веселились они от души. Поэтому и не слышали, что я вернулся. Тихонько войдя, я заглянул в спальню и громко воскликнул по-французски:

– Готов спорить: вы играете в шашки и выиграла скверная девчонка.

На мгновение воцарилась тишина. Я сделал еще шаг вперед, переступил порог спальни и увидел, что посреди кровати разложена доска и они сидят друг против друга, склонившись над шашками. Илаль глядел на меня сверкающими от гордости глазами. И тут, широко открывая рот, он произнес по-французски:

– Выигрывает Илаль!

– Он всегда выигрывает, мы так не договаривались! – воскликнула скверная девчонка. – Этот мальчишка настоящий чемпион.

– Ну-ну, в следующей партии судьей буду я, – сказал я и сел на край кровати, уставившись на доску. Надо было скрыть волнение и говорить самым спокойным тоном, словно ничего особенного не происходит, но на самом деле у меня от напряжения перехватило дыхание.

Илаль склонился над доской и сосредоточенно обдумывал очередной ход. На миг мой взгляд пересекся со взглядом скверной девчонки. Она улыбнулась и подмигнула.