Затем приехал на велосипеде участковый старшина Федя-Вася. Его разговор с Сеней напоминал допрос, но не обидный: Федя-Вася со всеми говорил так, даже с женой и детьми, потому что привык рассуждать в форме вопросов и ответов. Да и добрый он был, почти ровесник Сене, чего обижаться.

Сняв форменную фуражку, Федя-Вася сел напротив Сени, положил на стол вытертую планшетку образца 1941 года, не спеша достал оттуда двуствольную ручку, блокнот, надел очки и, подняв стриженную под ежика седую головку, уставился на приговоренного к обсуждению механика:

— Всякое происшествие должно отвечать па семь вопросов: кто? что? когда? где? с кем? как? при каких обстоятельствах?… Ну!

Семя потер голый бронзовый лоб и повторил то, что рассказывал Колокольцеву и другим о своей магистрали. Колокольцев их уже не слушал, ходил вдоль стен просторного, на полсотни человек помещения и разглядывал многообразную наглядную агитацию: плакат-листовку о птичницах Суходольского района, с которыми соревновались утководы совхоза «Волга», обязательства «волжан», выписку из колдоговора на текуший год, стенную газету «Утиная голова», показатели о яйценоскости за прошедшую декаду, количестве выведенных утят, сдаче выросшего молодняка на мясо и т. д. Много было и учебных плакатов по утководству. Все стены красного уголка оклеены этими картинками.

— Значит, вместо дороги будет бегучая магистраль? — подытожил Федя-Вася. — Но как тогда я задержу преступника?

— Преступников не будет, — заверил Сеня. — Зачем нарушать или делать преступление зла, когда вся жизнь нашего существования станет проще и высокого качества нравственности!

Федя-Вася помотал колючей головой:

— Неправильное заключение. Подполковник товарищ Сухостоев говорит об этом что? Он говорит прямо: каждый человек отбывает свой срок на земле как? По-разному, исходя из личного характера. Уважительный — на воле, в городской или сельской местности. Неуважительный, преступно нарушающий законы — в иных местах.

— Но они же исправятся, Федор Васильевич!

— Сразу после введения магистрали? Нельзя поверить. Почему? Потому что она железная, твоя магистраль, и может только бежать посредством вращения колес и тому подобных шестерен и везти любого человека. Какого? Безразлично. Виновного и невиновного, истца и ответчика, преступника и его жертву.

— Я не согласен с тобой, — сказал Сеня и решительно захлопнул амбарную книгу.

— Я с тобой тоже. Потому что ты не прав. — Федя-Вася сложил писчие принадлежности в планшетку, пересел во второй ряд и стал ждать начала собрания.

X

Красный уголок был наполовину полон. Кроме приглашенных начальников Балагурова, Межова, Мытарина, Заботкина, Колокольцева, Веткина, главбуха Владыкина, прокурора Огольцова, военкома майора Примака, директора школы Мигунова, строительного прораба Ломакина, пришли Вера Анатольевна и Зоя Яковлевна, дежурная птичница Пелагея Шатунова со своим Парфенькой, операторы из ближнего, инкубатория, шофера. Последней прибежала Феня Хромкина с большим свертком в руках.

Председательствовал Сергей Николаевич Межов. По служебному рангу он находился за Балагуровым, но тот за стол не сел и возглавить обсуждение отказался: я-де старик, а ты молодой, тебе и карандаш в руки. Секретарем возьми самую красивую женщину, свою Зою Яковлевну. Впрочем, нет, жену нельзя, не положено. Тогда Веру Анатольевну… Заметил настороженность в немигающих глазах Межова, улыбнулся извиняючись: прости, не подумал, что она тоже для тебя здесь запретна. Разве что Феню Хромкину? Но и она не годится при обсуждении ее мужа. Пелагею Шатунову? Малограмотна. Надо же, ни одна баба не подходит. Давай тогда Митю Соловья — заседать любит, писать мастак.

— Дмитрий Семенович, товарищ Взаимнообоюднов, подгребай сюда!

Организовав главное, Балагуров сел в первом ряду, с краешку, и приготовился слушать.

Миниатюрный, серенький, при галстучке, Митя Соловей, оказавшись за столом, оживил собрание своей легкостью, приветливостью. Может, потому, что тяжеловесный Межов грузно навалился на стол и исподлобья оглядывал присутствующих, словно предупреждал заранее: мы собрались на серьезное обсуждение и будьте добры вести себя как надо.

Сеня был доволен таким председателем. Балагуров тоже хороший, но очень уж любит шутить, как Мытарин, любит розыгрыши, собьет в сторону, отвлечет, а Межов — серьезный, поведет дело в надежной конкретности направления. И спина у него широкая, уютно за такой, бестревожно.

Сеня стоял у демонстрационной доски с прикнопленными к ней самодельными чертежами, поматывал тонким железным кронштейном, который был ему за указку, и ждал команды начинать. Феня из заднего ряда делала ему знаки, выманивая к себе. В руках у нее был сверток с праздничным костюмом и рубашкой, из-за которой она опоздала: пришлось гладить, в сундуке лежала. Сеня в ответ качал лысой головой: и так, мол, сойдет, я на работе. Халат, правда, в мазуте, но еще не рваный, четвертый год только ношу, берегу. А Феня не соглашалась, вертела пальцем у виска: соображай-де своей-то безразмерной головушкой — перед начальством выступаешь, не перед своей семьей.

Но сразу замерла, преисполнилась уважительного внимании, едва Семя стал говорить. И как же складно, по-ученому он повел речь, как серьезно и без всякого стеснения водил железной указкой по чертежам, которые вчера рисовал на обоях до полночи! Межов даже повернулся боком к нему, чтобы только видеть Сенину указку и слышать его разумные слова. А Митя Соловей быстро-быстро писал за столом, и Колокольцев в переднем ряду черкал в блокнотике. А Сеня молодец, Сеню вот как слушают, не шелохнется ни один. И бритоголовый веселый Балагуров, и сутулый, совсем старый Владыкин, и представительный, в светлом костюме Мигунов, и большеносый Веткин в больничной пижаме, и прямоплечий майор Примак с развернутой грудью, и прищуренный, остролицый прокурор Огольцов с узенькими, в ниточку усами. А строительный начальник Ломакин в комбинезоне, забрызганном известкой или мелом, и Заботкин в темном, как у Сени, халате слушали, склонив головы набок, будто куры на нашесте. Ну Сеня, ну златоуст, всех заворожил!

И когда он закончил и опустил тяжелую указку к полу, ожидая вопросов, в зале еще с минуту стояла озабоченная тишина. Потом задвигались, скрипя стульями, заговорили, засмеялись.

— В трубу, говорит, прозрачную замкнем и полетим, только кустики замелькают.

— Полетим не полетим, но если начнем строить по его плану — вылетим в трубу обязательно.

— Да-а, размахнулся он широко…

— А чего ему, всю жизнь забавляется как мальчишка. Да и денежки казенные, жалко, что ли.

— Не скажи. Может, его забавы-то выгоднее всего, экономнее. Передвижную мехдойку он когда еще сделал, лет тридцать назад. Таких нигде до сих пор нет. Вместо семи доярок работает одна, и коровы не болеют.

— Вот бы и занимался малой механизацией, а он полез во-он куда — целый район подавай, всю область, страну!

— Аппетит приходит во время еды. Межов постучал торцом карандаша по столу:

— Мы не на завалинке, товарищи. Если вопросов нет, давайте высказываться по порядку. Официальным оппонентом у нашего изобретателя главный инженер РТС Веткин. Он болен, мы с трудом выпросили его у Илиади на время обсуждения, поэтому не удивляйтесь больничному костюму.

Это предупреждение произвело обратное действие. Прежде на Веткина не обратили бы внимания, а тут провожали взглядами до стола президиума, тянулись через головы впереди сидящих, шептались на весь зал: «Надо же, из больницы приволокли!» — «Говорят, от любви к своей Ленке лечится». — «Неужели решатся на такую дурацкую дорогу?»

В синей фланелевой пижаме, в газетной пилотке на большеносой голове, худой Веткин был как клоун, и первые минуты все улыбались, не особенно слушая, что он говорит. Потом успокоились, ухватили направление его рассуждений, обрадовались, что он против самодвижущейся дороги. Неизвестно ведь, что хорошего принесет новая дорога, а старой, привычной, обжитой не будет. Соберешься, к примеру, в Суходол к теще, а у новой дороги одна секция на шестом километре встала. И ни машины, ни лошадки. Сейчас автобус не пришел — на попутке уедешь, а тогда как? И что это за страсть сгонять людей вместе, повязывать какой-то дорогой…