— А ведь верно! — обрадовался Мишаня.

И как бы в подтверждение правильности решения за рощицей раздался вопль электрички. Мы переглянулись. Других мнений не последовало, выбор был небогат.

— Вот только с шефом-то как? — спросил Серега, испортив всем настроение. — Не везти же его связанного, с кляпом во рту.

— Придется бросить, — уныло сказал Мишаня.

— Это как это — бросить? — взвилась Нина. — Столько нервов, риска…

— Жизнь дороже, — согласился я с Мишаней.

Нина сжала кулачки, лицо у неё стало некрасивым, злым, она почти плакала, глаза горели ненавистью. Я хорошо понимал ее: пережить такое — и вдруг бросить. Но что делать, не погибать же!

— Зачем же бросать? — подошел к нам Семен. — Он нам с боем достался, мы жизнью рисковали.

— Что же ты предлагаешь? — посмотрел на него я. — Кстати, как он?

— Будет жить. Правда, контузило его прилично. К тому же — стресс и шоковое состояние, с перепугу. Вот охрана, и та не выдержала нашего натиска, а он и вовсе не попадал никогда в такие переделки.

— Ты не забывай, он же все-таки спортсмен.

— Что-то жидковат он для спортсмена, — скептически покачал головой Серега.

— Так что решаем? — подал голос Мишаня. — Не до завтра же нам тут высиживать.

— А чего решать-то? — удивился Семен. — Собирайтесь, идем. А насчет шефа не беспокойтесь, я гарантирую полный ажур. Комар носа не подточит.

— Ты что же его, в мешке нести собрался? — прищурился Серега.

— Зачем же в мешке? Сам поедет.

— Как это — сам? — не поверил Серега.

— Вот увидите, — загадочно улыбнулся Семен.

Мы быстро собрались, пораспихали оружие и припасы, какие могли, по сумкам и рюкзакам и потопали.

К станции выходили из рощицы группками. Первым на платформу вылез Серега со спортивной сумкой через плечо и рюкзаком за спиной. В сумке у него лежали два разобранных автомата, гранаты и пистолеты. В рюкзаке цинковые коробки с патронами и консервы.

Он прошел всю платформу из конца в конец, внимательно вглядываясь в лица немногочисленных пассажиров, посмотрел расписание и сделал нам знак выходить. Мы несли по спортивной сумке, за спиной у меня, как и у Сереги, висел рюкзак, а у Нины в руках — полиэтиленовая сумка необъятных размеров. Купив себе билеты, мы знаками позвали остальных, скоро должна подойти электричка.

Они долго не появлялись. Серега даже сходил к кассе, не выдержал, купил им три билета, нервно поглядывал на часы.

— Что-то с мужем? — тихо спросила меня Нина.

Я пожал плечами. Я и сам вглядывался в зелень рощи, наивно надеясь что-то рассмотреть там, за листвой.

— А если он добровольно не поедет? — опять спросила Нина, явно нервничая.

— Тогда просто бросят его там, не пристрелят же, — ответил я.

— Это как! Оставят?! — едва не крикнула она.

На нас даже обернулись. Серега вопросительно вытянул шею. Я пожал плечами, мол, все в порядке. Я понимал Нину, хотя и нервничала она, на мой взгляд, излишне. Но это на мой взгляд. Она же все-таки женщина, да ещё такие свалились на её плечи испытания. Подлая затея мужа, бесконечное ожидание, ежедневное напряжение, страх, риск. Жуткая перестрелка в ущелье, потом дикая погоня, стрельба. Все это не могло не сказаться на нервах.

Появились из рощи наши партнеры, когда электричка уже подъезжала, загибаясь из-за поворота своим змеиным телом к платформе.

Зрелище нам предстало то еще: впереди вышагивал Мишаня, тащивший в руках две огромные, как грузовики, сумки, при этом его мотало, как осину в ветреную погоду, весь он был расхристанный, рубашка выбилась из штанов, брюки на одном колене порваны. Мы встревожено переглянулись, ничего не понимая. Мишаня оглянулся и крикнул в зелень деревьев заплетающимся языком:

— Сеня! Давай его сюда скорее, мы оп-паздываем… Поезд, ядренеть, приездывает.

Из-за спины его показались Семен и шеф. Семена качало и швыряло, словно боцмана, списанного с корабля за пьянку. На руке его повис пьяный в дупель шеф, пытавшийся что-то петь. Ногами он совсем не двигал, и Семен буквально волочил его.

Мишаня втащил баулы по лесенке, посмотрел, как эту преграду пытаются преодолеть его друзья-собутыльники, сгреб их обоих за шкирку и поставил рядом с собой, у них только ноги в воздухе мелькнули.

Так вот что придумал Семен! Ну, гений! Лучшей маскировки для подмосковных электричек, привычных к подобным картинам, придумать просто невозможно. На трех крепко выпивших дачников, перебравших «воздуха», в пригородном поезде никто не обратит ни малейшего внимания, а если и обратит, уж подозрений-то пьяный на Руси никогда не вызовет. Скорее трезвый подозрителен.

И действительно, у них контролеры даже билеты проверять не стали, махнув рукой и пройдя мимо, хотя Мишаня и пытался их предъявить. Всю дорогу до Москвы они с Семеном безобразничали, как хотели, естественно, не задевая пассажиров. Заигрывали с девушками, пели песни не вполне пристойного содержания вроде:

Я свою любимую

из могилки вырою,

перверну, похлопаю,

поставлю кверху попою.

И это не дурачество,

а борьба за качество!

Семен вскочил в проход между скамейками, засеменил ногами и, выделывая руками немыслимые «па», завел:

В небе самолет летит

с новою уборною.

Кто посмотрит на него,

морда станет черною.

Мишаня тоже попытался изобразить подобие пляски, но наступил шефу на ногу, отчего тот устроил такой визг, что прибежали пассажиры из соседних вагонов, а шеф почти протрезвел. Пришлось Мишане с Семеном опять срочно вливать в него «успокоительное», которым они и сами не побрезговали. В общем, ехали они даже не без приятности.

В Москве на перрон мы выгружались с опаской. Но, как видно, маневр наш не просекли, и если нас и искали, то до сих пор в районе шоссе, думая, что мы попытаемся уйти на захваченной по пути машине. Словом, пока нам везло. Мы по путям перешли на другую ветку, решив не рисковать и не испытывать судьбу, воруя машины, а ехать на дачу электричкой.

На этот раз в поезд мы садились уже всей честной компанией и позволили себе как следует расслабиться, не забывая вливать и в шефа. За окном пробегали леса, спускались сумерки, близился вечер, в открытую фрамугу врывался пьяный воздух, наполняя нас легкостью и блаженством. Напротив нас с Ниной на лавке дурачились Мишаня с Серегой, Семен обнимал пьяненького до отупения шефа. У плеча своего я ощущал Нинино плечо, её рука нашла мою руку, и я был счастлив.

Мы были опьянены все. Удачей, которая казалась так близко, этим полным озона воздухом. Нам чудилось, что все самое плохое позади. Спало дикое нервное напряжение, мы остались живы и, не считая нескольких синяков, невредимы, на что, честно говоря, мало рассчитывали, планируя эту безумную операцию.

Нина положила голову мне на плечо, ветер трепал её золотистые волосы, они щекотали мне лицо, напоминая о чем-то очень приятном, но о чем именно, я не мог никак вспомнить… Я совсем размяк и задремал.

Разбудил меня пронзительный голос, который старательно выводил:

Казак име-е-ел златые гоооры

и ре-е-еки по-о-олные-е-е вина-а-а…

Я уставился на шефа, раззявив рот. Он пел, явно не до конца понимая, где находится и что с ним происходит. Голосом он обладал совершенно удивительным — как будто одновременно играют на ржавой пиле и водят пенопластом по стеклу. Весь вагон содрогнулся. Мишаня от растерянности попытался заткнуть ему рот ладонью, но шеф цапнул его острыми зубами за палец. Мишаня, шевеля губами, молча заругался, затряс прокушенным пальцем, а Серега бросился доставать из сумки" успокоительное". Семен пытался его унять, обнимая за плечи, Серега тыкал ему в рот стакан, расплескивая драгоценный спирт, а шеф желал петь. У него душа просила.

Теперь я бо-о-ос, коле-е-енки го-о-олы,<

и жопа све-е-етит, ка-а-ак луна-а-а-а-а-а!

взвизгнул он напоследок, дальнейшие слова заглушило бульканье. Серега для подстраховки влил в него два стакана. После этого шеф сначала постарался забраться к нему на ручки, а потом полез к Мишане за пазуху. Обиженный Мишаня завязывал платком прокушенный палец и заигрываний шефа не принял. Тот уже спал в отключке, при этом дрыгая ногами, руками и тоненько вскрикивая, видимо, переживая случившееся в мрачном своем опьяненном подсознании.