Жизнь в ЧК текла своим чередом, бурная, сложная, разнообразная. Перед глазами проходил многоликий разношерстный поток людей различных сословий, возрастов и положений. Здесь страшное нередко соседствовало со смешным, правда — с ложью, честный человек— с жуликом. И часто их нелегко было отличить друг от друга.

Считалось, что сотрудники ЧК расписаны по отделам и занимаются строго определенными делами: одни разведкой и контрразведкой, другие борьбой с бандитизмом, третьи — со спекуляцией и саботажем.

В действительности же дела постоянно смешивались, перепутывались так, что иной раз трудно было определить, какому отделу они подлежат. Порой за незначительным на первый взгляд должностным проступком скрывался злостный саботаж, налет уголовников на частную квартиру оказывался деталью большого контрреволюционного заговора, болтливый нищий на базаре — провокатором, заезжий спекулянт — шпионом. И от чекистов требовалось подлинное искусство, чтобы в этой путанице, отметая второстепенное и случайное, высмотреть, почувствовать, угадать врага, не обидеть друга…

В ЧК служили простые люди. У подавляющего большинства из них не было в жизни ничего такого, что могло бы подготовить их к суровой и ответственной работе в органах власти. С оружием в руках добывали они для народа свободу и землю. А потом победившая революция сказала им: научился дарить, научись и карать врагов. Но будь зорок! Не ошибись! Не спутай друга с врагом! Такая ошибка — тягчайшее преступление! Будь справедлив, как справедлива революция, вручившая тебе оружие! Но уж если встретился с врагом—не жалей, скрепи сердце, сражайся до последнего, ибо ты — солдат революции!..

Все это понимал Алексей, понимали его товарищи. Были, конечно, среди них и такие, которым ненависть к врагу или излишнее служебное рвение, или свойства личного характера мешали добросовестно разобраться в обстановке, толкали порой на необдуманные крайние меры. По мнению Алексея, к их числу относился и Семен Илларионов. Однако можно с уверенностью сказать, что людей, подобных Илларионову, было немного среди чекистов. Да и тех, что были, сковывала обстановка деловитой сдержанности, которую поддерживали старые большевики — Величко, угрюмый седой Адамчук, который начинал вместе с Дзержинским, и особенно — Брокман. Казалось просто непостижимым, как удается председателю быть в курсе всего происходящего в ЧК. Он хранил в памяти мельчайшие подробности самых разнообразных дел, помнил, что, когда и кому было поручено, и спрашивал с каждого строго. Его взыскательность создала в ЧК атмосферу высокой ответственности за свои поступки, ответственности, которой был проникнут каждый чекист.

Как-то Федя Фомин, разруганный за что-то Брокманом, пожаловался Алексею:

— Говоришь с ним, а он словно бы все наперед знает. — И, подумав, добавил: — Большого опыта человек!

Федя располагался теперь в одной комнате с Алексеем: он унаследовал стол Воронько. Шумное это было соседство. Запас энергии у Феди огромный, а девать ее было некуда: к самостоятельному ведению дел его не допускали, поручали главным образом разного рода оперативные задания. Был он самым молодым среди сотрудников, его любили за веселый, непоседливый нрав, и мало кто звал его по фамилии — просто Федюшка и Федюшка. Всякое проявление неуважения к своей особе Федя переживал болезненно и всеми силами сокращал сроки своей молодости: прибавлял себе года, говорить старался басом и тайно мечтал отпустить усы, но они не спешили расти на его свежем мальчишеском лице. Затейник он был большой: хорошо плясал, умел показывать смешные сценки про пьяных и юродивых и проделывал это так здорово, что заслужил даже похвалу Илларионова, бывшего профессионального актера.

С некоторых пор Федя стал часто бегать на Виттовскую, в угрозыск, где завел дружбу с одним из следователей, Петром Константиновичем Буркашиным. Алексей встречал Буркашина — человека лет тридцати пяти, крепыша, с короткой шеей и фельдфебельскими закрученными усами. Однажды Федя поделился с Алексеем, чем они с Буркашиным занимаются:

— Он, понимаешь, бывший цирковой борец, выступал под именем Маска победы, си-ла!.. — Федя посмотрел на дверь, понизив голос, попросил: — Ты пока не болтай никому, после мы их всех удивим! Буркашин меня джиу-джитсу обучает.

— Ну?

— Точно. Три приема уже освоил. Хочешь покажу?

— Покажи.

— Пошли в сад, тут места мало…

В дальнем углу сада, примыкавшего к зданию ЧК, Федя сбросил кожанку, подвигал руками, разминая мускулы, и предложил Алексею:

— Давай, бей меня по голове.

— С чего это?

— Бей, я отвечаю. Покажу тебе один прием — ахнешь!

— Смотри, Федюшка!

— Вот дурной! — загорячился Федя. — Думаешь, мне охота плюху получить? Говорю, значит, знаю секрет. Ты попробуй! Да бей же, говорят тебе!

Алексей усмехнулся и с сомнением опросил:

— Сильно бить?

— Ну, как можешь. Целься в лоб!.. Давай!

Алексей пожал плечами, размахнулся и ударил. Федя подскочил, хотел что-то сделать с его рукой, но не успел.

Плюха получилась крепкая. Отлетев шага на три, Федя сел на заглохшую клумбу. Рот его округлился, глаза посоловели.

— Ты что, Федюшка? — обеспокоился Алексей. — Я ведь не хотел, ты сам просил.

Федя помотал головой, сердито проговорил:

— Ишь, силы накопил! Я еще и приготовиться не успел…

Он встряхнулся и, растопырив локти, снова подошел к Алексею, похожий на нахохлившегося петуха.

— А ну, давай еще раз!

— Да брось ты, Федюшка, — сдерживая улыбку, сказал Алексей. — Так и мозги вышибить недолго!

— Бей, говорю! — разозлился Федя. — Мне Буркашин не так еще дает, тебе до него тянуться! Бей!

Чтобы не обидеть его, Алексей ударил еще раз, но не сильно, больше для виду. И тогда случилось то, чего он никак не ожидал.

Федя каким-то особым манером перехватил его руку в воздухе, нырнул куда-то под мышку, и не успел Алексей ахнуть, как ноги его потеряли опору, кусты и небо вкруговую поменялись местами, и он во весь рост шлепнулся на землю.

Оглушенный падением, он тотчас же вскочил на ноги, Федя прыгал вокруг, возбужденно кричал:

— Что, ловко? Ловко? Уразумел?

Теперь попросил Алексей:

— А ну, еще раз!

Повторили. И снова Алексей очутился на земле. Потом Федя показал еще прием, как ломать руку, если нападут с ножом.

— Ловко! — признался Алексей. — Занятная штука, может пригодиться! Ты меня сведи к твоему Буркашину на досуге.

— Сведу! — пообещал Федя. — Мне не жалко… Однако не скоро еще довелось Алексею постигнуть премудрости японской борьбы: досуга у него не было…

Хороший врач время, еще лучший — работа. В сбитом, но напряженном ритме сменялись облавы, допросы, обыски, расследования. За один только месяц Алексей удвоил свои познания о Херсоне. Правда, знания эти не украшали город, в котором он родился и вырос. В нем обнаруживались десятки бандитских «малин», грязных ресторанчиков, черных валютных рынков, притонов, где сбывались контрабандные товары и можно было за сходную цену достать так называемую «малинку» — чудовищную смесь из морфия, опия и хлороформа. Все эти злачные места кишмя кишели спекулянтами, анархистами-террористами, провокаторами, белогвардейскими и иностранными шпионами и прочей нечистью. Разбитая, но еще не уничтоженная контрреволюция защищалась яростно. Это была настоящая война, и, как на всякой войне, обе стороны несли потери. На Забалке были зверски зарезаны два молоденьких красноармейца из отряда ЧОНа — им не исполнилось еще и семнадцати лет. В перестрелке, вспыхнувшей среди бела дня на городском базаре, был тяжело ранен добродушный богатырь Никита Боденко. Выстрелом из-за угла ранили в голову Николая Курлина. Под крыльцо дома, где жил Брокман, бандиты однажды вечером подложили бомбу, спусковой механизм бечевкой соединили с дверной ручкой. Расчет был на то, что председатель ЧК позже всех возвращается домой. Спасла его чистая случайность: на бечевку наткнулась дворовая собака. Собаку разорвало, дверь разнесло в щепки, но в доме, к счастью, никто не пострадал…